Как песок

Светлые волосы с тёмной прядкой, выбивающейся из единого цвета волос, скользят по моему животу, щекоча чувствительную кожу, раззадоривая ещё больше тем, что Доминик скрывает собой моё возбуждение. Трётся носом о мой пупок, улыбается – я чувствую это – и целует едва ощутимо, касаясь губами чуть выше линии роста волос. Я опускаю руку ему на затылок и глажу ласково, взъерошивая волосы, любуясь тем, как пряди скользят сквозь пальцы, словно белый песок на пляже близ озера, которое я вижу из окна каждый день. И Доминик тоже видит, когда не занят вылизыванием чуть солоноватой кожи моего живота, с пошлыми звуками спускаясь ниже и без предупреждения захватывая красную головку, которую он обнажает одним плавным движением. Я смотрю ему в глаза, переставая дышать, и всё это происходит как при замедленной съёмке – его подрагивающие светлые ресницы, покрасневшие губы вокруг моего члена и преданный взгляд, которым он одаривает меня в последний раз, прежде чем опустить голову, сосредотачиваясь на своём занятии. Он оттопыривает задницу вверх, устраиваясь удобнее, облокачивается локтями по обеим сторонам моих бёдер и задаёт свой любимый темп – медлительное скольжение, которое может перейти в бравое наступление в любой момент. От удовольствия сводит где-то под лопатками, а юркая волна мурашек стекает от шеи к копчику, разбиваясь ярким ворохом острого наслаждения, когда Доминик подхватывает меня под колени и я, вынужденный потерять равновесие, падаю спиной на постель, раздвигая ноги ещё шире. Не теряя времени даром, он скользит бегло губами по моему животу, пальцами держит за ягодицы и вновь берёт в рот, с мокрым звуком позволяя головке скользнуть глубже. Тут же выпускает, чтобы глотнуть раскалённого воздуха, висящего над нами, и продолжить своё занятие, которым он наслаждается едва ли не больше, чем я. – Думаешь, мы успеем, прежде чем?.. – не успеваю договорить, потому что Доминик больно цепляется пальцами за мою кожу, и я невольно вскрикиваю, начиная смеяться. Он даже не позволяет мне предположить то, что, возможно, могло бы произойти. Каждая минута рассчитана, но ни одно из его движений нельзя предсказать, да он и сам не знает, где в следующую секунду окажутся его губы. Обхватят ли осторожно мой болезненно напряжённый член? Сожмут ли сильным захватом, грозя применить зубы? Или же он сделает что-то такое, чего я совсем не жду, гадая, сколько минут у нас осталось, прежде чем возможность быть застигнутыми станет особенно актуальной. В движениях Доминика нет торопливости; он ведёт себя так, будто у нас есть несколько часов в запасе, а его губы не гудят от напряжения, пока он движет ими по моему члену, собирая собственную слюну старательно языком, чтобы скользить лучше. Эти звуки сводят с ума, и я боюсь смотреть вниз, потому что удовольствие и так оглушает и слепит, – я не вижу даже собственных пальцев, которыми веду по своей груди, – и осторожно касаюсь его волос. Повисает звенящая тишина, и я задерживаю дыхание, боясь её нарушить, пока комнату не оглашает сдавленный стон Доминика. Весь мой мир разрывается тысячей звуков – за окнами, где-то вдалеке, шумно разрезает водную гладь прогулочный катер, капризно кричит чайка, а ветер завывает так, словно на улице конец декабря и на озере появляется едва заметная кромка льда, исчезая на утро. Ноги сводит от напряжения, а темп сменяется на совершенно сумасшедший – и в нём столько от самого Доминика, что мои колени сами по себе разъезжаются ещё шире, демонстрируя ему всё, чем он и без того любуется уже несколько секунд. Его ладони оглаживают мои тазовые косточки, касаются выше, ложась на талию, и пальцы сжимаются немилосердно, притягивая ближе к краю постели. Он неторопливо возвращается к занятию, которое приносит ему удовольствия почти столько же, сколько и все остальные. Доминик живёт этим мгновением, распахивая рот и выдыхая сладкое напряжение, чтобы высунуть язык и, снова глядя мне в глаза, коснуться кончиком головки, слизывая выступившую каплю смазки, и это ярче всяких слов говорит о том, как мне хорошо с ним. Каждое его движение, каждый взгляд, любое слово, случайно обронённое в тишине, нарушаемой самыми разными посторонними звуками, на которые я не обратил бы внимания, если бы Доминик не сдерживал себя так сильно. – Не молчи, – прошу я, захлёбываясь стоном, чувствуя его уверенную хватку на члене. Он двигает кулаком, расслабляет пальцы и обхватывает ими мои яйца, отчего я вскрикиваю от неожиданности. Я не чувствую необходимости вести в этой игре, которую он затевает, демонстративно умалчивая о своих истинных желаниях. Моя потребность подчиниться и почувствовать себя в кои-то веки беззащитным и отдаться этой неконтролируемой лени побеждает, и я закидываю руки назад, сминая пальцами одеяло, раздвигая ноги так, что становится больно. Это своеобразный сигнал о том, что я больше не могу терпеть. И Доминик, знакомый с моим телом едва ли не лучше, чем с собственным, чутко реагирует на каждое моё движение. – Что я должен сказать? – он целует меня в щиколотку, и я морщусь сквозь улыбку, когда его ресницы начинают щекотать кожу. – Что угодно. – Болтать без умолку – твоя прерогатива, не в моих силах лишить тебя этого, – он смеётся. О, как он смеётся, чуть склонив голову набок, обнажив свои красивые зубы и издавая грудные звуки шелестящими, едва уловимыми перерывами, словно лаская меня только одним этим. – Мне хватает инициативы на сцене, в студии, где угодно… – я не намерен спорить, если Доминик не хочет болтать, то я удовлетворюсь и тем, что он сможет мне продемонстрировать без лишних слов. И всё продолжается: он возвращается к тому, что так любит делать, а я схожу с ума и горю под его горячими губами и теснотой рта, которая обволакивает меня. И, стоит мне только отдаться этому чувству, теряя себя без остатка, он приподнимает меня и без предупреждения оглаживает языком между ягодиц, а я несдержанно кричу, тут же зажимая рот ладонями, жмурясь и умирая от желания рассказать всему миру о том, что со мной происходит. О том, как он властно держит меня за задницу, чуть раздвигая ягодицы; о том, сколько силы он прикладывает, надавливая горячим и влажным языком туда, где и без того всё горит от желания получить что-то более существенное; о том, как он одновременно с этим соскальзывает парой пальцев внутрь, не прекращая ласкать языком, раздвигая их и проникая ещё глубже. Я кричу, зная, что этот вопль отчаяния и неконтролируемого удовольствия достанется только ему. Плавно перетечёт сквозь время и пространство в уши Доминика, а он впитает его в себя, мыча от удовольствия, и продолжит делать это – трахать меня языком, пока я буду извиваться под его губами и руками, насаживаясь на пальцы старательней, стеная бесстыдно и так, как нравится ему. «Ты стонешь как самая дорогая шлюха – так же искусно, что даже не распознаешь подделку» Воспоминание и горячит ещё больше, и заставляет зашипеть от старой обиды, и я больно цепляюсь пальцами ему в волосы, утягивая на себя, и он начинает дрожать, потому что держать моё – пусть и не очень увесистое – тело довольно тяжело столько времени. Я пытаюсь расслабить пальцы, но вместо этого только сильней сжимаю его шею бёдрами, и Доминик толкает в меня сразу три пальца, зная, что такие резкие метаморфозы внутри меня вряд ли пройдут незамеченными. – Блять, – многозначительно выдаю я, но всё же убираю руки, снова хватая ни в чём не повинное одеяло, тяну его на себя и мну ткань так, что она собирается вокруг меня крупными складками. Доминик убирает пальцы, в последний раз проникая внутрь меня языком, старательно оглаживая и смачивая слюной, и отстраняется. Несколько секунд ничего не происходит, я смотрю на него, тяжело дыша, а он отвечает мне взаимностью. Его чёлка прилипла ко лбу, а губы покраснели от всего, что он проделывал со мной. Без каких-либо команд придвигаюсь к краю постели, поглядывая на его ширинку, под которой ощутимо топорщится сильное возбуждение. Он, едва успевая расстегнуть джинсы, стаскивает их до колен и обхватывает меня за бедро, заваливая на бок. Моё желание подчиняться никуда не исчезает – даже после того, как во мне побывали его пальцы, я всё равно хочу получить кое-что побольше и подлиннее, чтобы податься бёдрами навстречу, вдыхая судорожно и перебирая в голове все воспоминания о том, сколько раз это повторялось – и сколько случится вновь. Доминик проскальзывает в меня не спеша, и всё нетерпение таится исключительно во мне. Я упираюсь в постель локтем, вскидываю бедро выше и протягиваю руку вниз, чтобы ухватить себя за ягодицы и помочь ему наблюдать за тем, что я тоже хотел бы увидеть. Прикрыв глаза, я представляю его член, влажный и горячий, проникающий в мою смазанную его слюной дырку, и от этого в голове начинает шуметь, а дыхание сбивается на хрип, когда Доминик оказывается внутри меня полностью. Мне хочется увидеть его лицо, но я утыкаюсь носом в сгиб локтя и пытаюсь дышать, потому что внезапная боль отупляет, и я терпеливо жду, когда он начнёт двигаться. В его движениях так и не появляется торопливости, в этом весь Доминик – собранный, даже когда трахает кого-то, уверенный, что он никогда ни под кого не прогнётся, пока я вжимаю его в кафельную стенку, трахая где-нибудь в номере отеля и слушая его стоны. Его можно любить хотя бы за это, что я и делаю, позволяя своему телу кричать о получаемом удовольствии громче стонами, которые продолжают слетать с моих искусанных губ. Я не переживаю о том, как буду выглядеть через полчаса, а живу моментом, наконец начиная получать удовольствие. Через несколько минут неприятное трение сменяется тягучей сладостью момента, когда Доминик замирает, проникая в меня полностью, и чуть меняет угол, продолжая свою изощрённую пытку. От этого по телу текут мурашки большими захлёстывающими волнами, и среди звуков, издаваемых нашими телами, я различаю тот самый стон, – тихий и самый долгожданный, – который я ждал больше всего. Мне не нужно многого, и спустя пару десятков движений, пока я чувствую, как головка его члена скользит по моей простате, я кончаю, лишь только ощутив его руку на себе. Доминик отстраняется резко, и я меняю положение, переворачиваясь на живот и глядя ему в глаза. В ушах шумит, а дыхание отказывается возвращаться в нормальное состояние, но это мало меня заботит, пока я вижу, как он обхватывает себя пальцами, облизывает губы и принимается двигать рукой, лаская, демонстрируя себя во всей красе. На его груди блестит пот, оседая в редких светлых волосках, напряжённые соски приковывают взгляд ещё больше, а живот подрагивает от удовольствия. И я извиваюсь под ним, разглядываю и чувствую бесконечную благодарность провидению за то, что оно подарило нам эти минуты, наполненные не напряжённым ожиданием того, что наше уединение неизбежно будет нарушено, а тем, сколько раз этому ещё предстоит случиться.