Воды глубокие

      – Через месяц уплывает очередной корабль на Запад, – вдруг говорит Леголас, когда они сидят на одном из мэллорн во время обычного совместного дежурства. Над ними разверзлась бездна звездного неба, и далекие звезды роняют свет с самого дна бескрайней морионовой пустоши.       Тауриэль лишь наклоняет в его сторону голову, отрывая взгляд от неба и встречаясь с ним глазами. Через секунду ее осеняет:       – Ты уплываешь, – роняет она в пустоту неверящий шепот, тихий и хрустальный – он разбивается об острый ночной воздух, и с таким же звоном рушится все внутри эльфийки: спокойствие, заботливо выстроенные, заменяющие доспехи пределы допустимых оттенков эмоций, жизнь, так недавно пришедшая в зыбкую, неуверенную, ненадежную норму. Все настройки координат. Все ориентиры.       Она ждет опровержения. Смеха, уверений в неправильно понятых словах, хотя бы насмешливой улыбки или отрицательного покачивания головой – и не получает ничего из желаемого.       У Леголаса острые скулы, подбородок и – взгляд. Голубые, невозможно яркие в ночи глаза беспокойно, будто в поисках ответа на незаданный вопрос мечутся взглядом по ее лицу, почти царапают его белыми бликами звезд, и Тауриэль кажется, что от них остаются порезы, истекающие сверкающей звездной кровью.       – Уплываю, – летит в пустоту тихий, неразличимый выдох. Леголас отводит взгляд, смотрит куда-то за ее плечо. – Старик Гимли тоже. Я уже давно об этом думал, а теперь, когда… все… почти никого из наших смертных друзей не осталось, мне кажется, пришло время и нам… узнать, что за морем.       Тауриэль качает головой, всматривается в его глаза, ищет ответов – не верит.       Он хватает ее за руки. Жарко прижимает ладони к губам – жест испробованный, знакомый, пусть и лишенный привычного бесстрастия обыденности, и удивления вызывать он не должен, – но на сей раз переполненный, до краев перелитый чувствами: в беспокойном взгляде синей радужкой разбиваются волны невысказанной, ранее запертой ледяными засовами нежности; теплые губы покрывшейся мурашками кожи касаются слишком долго и слишком часто, ненасытно, дрожь выбивая на кончиках пальцев под ритм ускоряющегося пульса; чужое дыхание, кажется, может оставлять ожоги. Тауриэль не справляется ни с мыслями, ни с эмоциями, но различает сорвавшийся ей в ладони горячий шепот:       – Уедем со мной.       У Леголаса глаза – две морские бездны, глубинные воды предначально-далеких времен хранящие ревностно и честно; Тауриэль в них заглядывать настолько же необходимо, насколько и страшно, – оттого ли не может оторвать взгляд, оттого ли пальцами по острым скулам его проводит, когда аранен, подаваясь вперед, говорит уже громче и уверенней:       – Отправляйся со мной, Тауриэль.       Она замирает. Качает головой, не в силах удержать рвущиеся вверх уголки губ, прижимается лбом ко лбу. Гладит скулы.       – Твой отец не позволит мне этого сделать. Он сразу все поймет, – ответствует Тауриэль, и улыбается на его распахнутые в восторге и неверии глаза. – Мы оба знаем, зачем ты зовешь меня за собой, мой милый Леголас.       Ее смех тает в ночном воздухе, когда он срывает с губ их первый поцелуй.

***

      Ветер нашептывает ему путь, и Леголас кличет капитана, знаком указывая нужное направление. Всматривается за горизонт. Через несколько мгновений – неисчисляемых вечностей – различается, почти мерещится белая полоска средь переплетения синего моря и синего неба.       – Вижу землю! Впереди Белый берег!       На его возглас откликаются смех и радостные выкрики. Леголас смотрит вниз с высоты корабельной мачты.       Его взгляд встречает улыбка Тауриэль.