Как во сне

За дверью кабинета царила глухая тишина. Грубые, истонченные временем доски почти сливались со стенами, лишенные теплых отсветов зажженных ламп, но Скай, натасканный годами тренировок опираться на все органы чувств сразу, справедливо заключил, что это ничего не значило. Как ничего не значило и то обстоятельство, что время отбоя минуло несколько часов назад, а стрелки на циферблате в центральном холле давно преодолели отметку полуночи. Уверенности Скаю придавало в первую очередь то, что он отлично изучил рутину бывшего директора (нужно быть полным идиотом, чтобы не запомнить особенности и привычки человека, который растил тебя с младенчества). Сильва мог заработаться до зари, если вовремя не прервать, и часто забывал зажигать свет, разбирая отчеты или в который раз перекраивая учебный план в потемках. Честнее было бы сказать, что над бумагами директор откровенно страдал и со временем передал большую часть кропотливой отчётной работы заместителям. Скай знал, что решение далось Сильве, привыкшему держать все под контролем, нелегко, но позволило углубиться в преподавание и взять на себя тренировки всех специалистов, а не только старших курсов, как было до момента, когда принц ещё не стал достаточно взрослым для полноценного обучения в стенах Алфеи. Совпадение этих обстоятельств никогда особо не смущало Ская. Он был рад тренироваться вместе с другими новичками под чутким руководством наставника, хоть и скучал по резко сократившемуся времени, проводимому наедине с Сильвой (при том, что тот зачастую предпочитал тишину разговорам). Так или иначе, Сильва был не из тех, кто охотно заморачивался на собственном комфорте. Скай привык заставать его спящим поверх бумаг, и чем старше становился, тем дольше собирался с силами, чтобы нарушить сон названного отца. Он так ни разу и не посмел обратиться к Сильве вслух в подобном ключе, мысленно оправдываясь, что не чувствовал себя в полной мере достойным. Вот если занять еще одно первое место в соревнованиях, победить в спарринге, доказать превосходство, заслужить тепло гордой открытой улыбки наставника, возможно тогда… Но это было лишь одной из причин. Второй и самой весомой оставалось то, что Сильва подчеркнуто не пытался быть Скаю отцом в прямом смысле слова. Несомненно, он делал для воспитанника все, что должен любой родитель для ребенка, а, временами, даже больше, но каждый раз припечатывал надежды Ская неизменным «твой отец хотел бы этого для тебя» или «Андреас был бы доволен». Следом добавлялась невероятно вдохновляющая история, каждая из которых славила почившего короля и одновременно служила напоминанием — «не забывай кто мы друг другу, я в долгу перед тобой и твоим отцом». Принимай любовь-обязательство, мальчик. И какой же все это оказалось чушью. Теперь Скай малодушно радовался, что так и не начал звать наставника и опекуна как-то иначе, нежели по имени. Потому что его истинный родитель оказался первосортным козлом, а чудесные сказки осыпались позолоченной пылью. И пыль эта, раньше приятно застилавшая Скаю взор, обернулась инородным телом, не желавшим вымываться ни алкоголем, ни слезами. Но, черт, как же он все-таки злился на Сола. И в той же степени нуждался в нем, привыкший за многие годы следовать за расставленными ориентирами, опираться на мнение, безгранично доверять. Даже обида, с какой бы разрушительной силой она не кипела в Скае, не могла перекрыть и заменить другие чувства, издевательски напоминавшие, что никто не в силах занять в жизни и в сердце место, отведенное Сильве. Ни у кого не получилось. Будь то взбалмошный, но лучший и первый друг — Ривен, или чуткая новообретенная подруга Блум. Даже Стелла, обладавшая в равной степени мудростью и безоговорочным талантом оттягивать все внимание к собственным проблемам, и та не справилась. По-детски неосмотрительно Скай верил, что после победы над сожженными и предотвращения смерти Сильвы, самое страшное для них обоих миновало. Но правда, которую наставник скрывал многие годы, и которая чуть ли не в точности совпала по времени с чудесным воскрешением родителя — убедили в обратном. Сола стремительно арестовали и обвинили в покушении на убийство. Момент для откровенных разговоров был упущен. Даулинг тоже очень некстати исчезла из школы. Хоть чопорная директриса много лет как перестала быть для Ская просто Фарой, но все равно смогла бы что-нибудь прояснить ошарашенному принцу. Кроме того, ходили слухи, что Розалинда избавилась от нее, чтобы бывшая подчинённая не мешала сеять сомнительную мораль и тиранию в условиях новой войны с ведьмами крови. Скай остался один на один с раздирающей недосказанностью и замкнулся в ней, окопался от хоровода глобальных катастроф. В его локальном мирке все вновь и вновь сводилось к Сильве. И то, как яростно он отрицал болезненную одержимость судьбой наставника, говорило само за себя. Скай пытался глушить чувства разными способами по примеру находчивых сверстников, но поток непрошенных откровений, лившийся на его голову, никак не собирался утихать — ширился и крепчал с каждым днем, не давая возможности отплевываться. А потом Сильву помиловали, и уж точно не стараниями принца, оставленного мучиться от бессильного гнева. Глупо было бы отрицать, что наставник предал его доверие. Он не просто не открывал подопечному правды, но намеренно вливал в него свою собственную, удобную. Только считались ли его действия предательством в общепринятом смысле слова? Скай провел несколько ночей без сна, прежде чем обрёл смелость честно признаться хотя бы самому себе — нет. Сол действовал из лучших побуждений, надеясь уберечь воспитанника от боли, не предполагая, какие страдания причинит тому ложь во благо. Но Скай был слишком измотан, чтобы выдержать долгую оборону от потребности возобновить связь с наставником, служившую для него источником сил. Только захочет ли Сильва говорить с ним после той безобразной истерической сцены, которую Скай устроил, когда тот навестил его, надеясь объясниться перед вечным изгнанием? Он знал, что повел себя грубо и жестоко, оттолкнув близкого, почти родного человека, пришедшего с покаянием, остававшегося рядом и оберегавшего многие годы. Человека, которого до неправильного сильно любил. Как ни крути, выходило, что Скай облажался, не дав Сильве ни единого шанса высказаться, не пожелав выслушать, и не был до конца уверен, что ему не отплатят той же монетой сейчас, когда он сам пришел к наставнику для разговора. Раньше Скаю было достаточно возвестить о своем присутствии коротким приветствием или возгласом «это я», и дёрнуть на себя ручку незапертого кабинета. К его удаче директор не жаловал официоз и не стремился распространять его действие на подопечного, где бы то ни было кроме тренировочной площадки. Но после случившегося в Алфее — в целом, и между ними — в частности, все либо должно было измениться, либо уже изменилось, и Скаю только предстояло узнать — насколько. Ведомый поровну упрямством и смятением, он, наконец, поднял руку, чтобы постучать, но мелькнувшая поверх низкого порога тень, заставила его замереть, так и не завершив движение. Она явно принадлежала кому-то высокому и была хорошо различима благодаря располагающемуся прямо по курсу от двери широкому окну — как и всегда открытому, несмотря на наступление ночи. Первым и достаточно обоснованным решением, пришедшим Скаю, было тут же ворваться внутрь и выяснить — не пробрался ли в школу чужак, но послышавшийся шорох отрезвил его, напомнив, что спешка — враг любой операции. Исходя из представленных переменных, он здраво рассудил, что не имеет ни малейшего понятия о том, что ожидает за дверью, и, сделав поправку на текущую событийную обстановку, принял решение выждать несколько минут для наблюдения и выработки стратегии. В точности, как его учили. Как Сильва его учил. Он медленно сдвинулся влево и встал за дверным косяком, который полностью скрыл бы его, реши посетитель внезапно выйти, и, одновременно, отточенным до автоматизма движением потянулся за мечом. Каким бы условно безопасным местом не считалась Алфея до этой поры, наставник сожрал бы его живьем, явись Скай к нему ночью без оружия в столь тревожное время. Вспыхнувшая тревога уступила место сосредоточенности, дыхание выровнялось, став глубоким и тихим. Скай весь обратился в слух. Сперва, до него донёсся один короткий скомканный звук, затем второй. Они не были похожи на шорох, услышанный раньше, скорее уж напоминали беспокойную возню человека, который никак не мог удобно устроиться в кровати и при этом ворчливо вздыхал, переворачиваясь с боку на бок. А уж об этом Скай знал буквально все, потому как жил с Ривеном, имевшим привычку долго трепаться перед сном и возиться до тех пор, пока разозленный сосед не зашвырнет в него подушкой или футболкой, в зависимости от уровня усталости. Поняв, что больше не может ждать, Скай решительно поднял вытянутый из ножен меч, но не успел ступить и шагу, как до его ушей донесся приглушённый голос. Знакомые рычащие нотки так вгрызлись приказами и упреками в память за последние недели, что не получилось бы вытравить их оттуда и через годы. Этот голос мог принадлежать лишь одному человеку. — Тебе почти удалось разочаровать меня. Снова. Без сомнений, одним из присутствующих за дверью был его новообретенный, но неслучившийся отец. Нехорошее предчувствие пробрало Ская до костей и заставило замереть в надежде установить личность его оппонента. Хотя, обстоятельства позволяли логично заключить, что им мог быть только Сильва. Вопреки сигналам обостренных инстинктов, Скай заставил себя сложить оружие. Адреналин схлынул вместе с возможностью скорой схватки, оставляя вновь вступившую в свои права тревогу. С одной стороны Скай был уверен, что его наглости и безрассудства вполне хватит, чтобы постучать и нарушить приватность беседы, с другой — знал, что лучшим и самым разумным выходом будет немедля отправиться к себе. Но что-то внутри противилось обоим вариантам, умоляя не двигаться и подслушать то, что не предназначено для его ушей. То, что он точно никогда не узнает, если примет иное решение. Сомнение, заставившее принца замешкаться, было вознаграждено по достоинству. — Неужели ты решил, что кто-то кроме меня стал бы хлопотать о твоей шкуре? Розалинда, конечно, сильна, но королевская кровь гуще ее магии, а твои ставки на Фару очевидно не сыграли. — Я не понимаю, о чем ты, Дрей. Скаю не потребовалось и доли секунды, чтобы узнать говорившего. Сомнений не осталось. Голос Сильвы звучал обычно, только намеренно приглушённо, но что-то все равно повергло чувства юноши в раздрай. Возможно, причиной тому стало незнакомое, отчего-то смущающее обращение, которого наставник никогда не допускал в отношении Андреаса при Скае. — Мы оба знаем, что ты не заслуживаешь снисхождения, и уж тем более не заслуживаешь моей помощи. Так что не валяй дурака, Сол, и не делай вид, что удивлен визитом, — привычно скучающий тон заставил Ская невольно поежиться, слишком хорошо он усвоил, что скрывалось за ним. — Так ты пришел за благодарностями? — Сильва запнулся, будто речь давалась с большим трудом, а слова приходилось тянуть из горла клещами. — В общем, я не просил помогать, но знай, что я признателен тебе. А сейчас отпусти мою руку и уходи. Нас всех завтра ждет ранний подъем. — Вот значит как, Сол? Нас? Теперь это «мы»? — с готовностью отозвался Андреас, насмешка делилась в его интонациях пополам с угрозой. Почти сразу последовал глухой удар и резкий скрип стола, бывшего ранее директорским. После нападения сожженного Сильва значительное время опирался всем весом на край мебели, когда вставал, так что Скай не мог перепутать. За дверью явно что-то происходило, и он мог поклясться, что никогда прежде не испытывал столь сильного физического дискомфорта от необходимости увидеть — что именно. Но не успел придумать ничего конкретного, как разговор возобновился. — Чего ты добиваешься, Дрей? — фраза Сильвы прервалась надсадным выдохом. — Ну же, Сол, успокойся. Я просто хочу увидеть благодарность, о которой ты говоришь. Посмотри на меня. Я не собираюсь просить дважды. Последовало секундное затишье, затем стол снова остро заскрипел. — Неужели так сложно — смотреть в глаза лучшему другу, которого пытался убить? — Может, поговорим о том, как ты всадил две стрелы в спину безоружного человека? — Разве можно сравнивать такие разные вещи, мой дорогой Сол? Ты был беглым преступником, а я конвоировал тебя к месту ссылки. — У меня не было выбора. Розалинда обезумела, а ты шел у нее на поводу. Я должен был остановить… — Заткнись, — скрываемая ярость, наконец, начала прорываться сквозь притворное благодушие, — я пришел не за тем, чтобы слушать оправдания. К тому же, ты сам говорил, выбор есть всегда. Например, сейчас, — Скаю почудилось в словах Андреаса то же насмешливое презрение, с каким тот отчитывал специалистов, проигравших в спарринге. Тоской отдались воспоминания о занятиях с Сильвой, никогда не позволявшем унижений в адрес учеников. — Скажи-ка мне, Сол, почему ты все ещё не схватился за оружие и не позвал на помощь своих дорогих мальчиков? Разве ты не доверишь им спасение собственной никчемной жизни? Может быть, ты боишься, что я без усилий прикончу каждого из них, потому что они такие же слабаки, как их наставник? Ты не уверен, что хорошо тренировал их, правда? Те позорники, которых мне день за днем приходилось наблюдать, не заслуживают места в Алфее. Сильва молчал, не пытаясь вклиниться в тираду, но Скай улавливал его тяжёлое дыхание, почти чувствовал клекот гнева в груди. Его собственное нутро охотно вторило эмоциям наставника. Но Андреас все не унимался. — А что насчёт моего сына? Что насчёт Ская? Почему ты не уделял ему достаточно времени? — Не тебе спрашивать об этом, — прежде Скаю никогда не доводилось замечать столь отчетливой дрожи в голосе опекуна. Даже когда они обсуждали возможность скорой гибели от заразы сожженного, тот оставался спокойным и собранным. В ответ Андреас коротко рассмеялся, и от этого смеха Скаю стало стократ тревожнее, чем, если бы тот прямо сообщил о своем намерении расправиться с Сильвой в ту же минуту. Принц снова и снова спрашивал себя, не пришло ли время вмешаться, но продолжал неподвижно стоять в укрытии. Стыдясь желания услышать как можно больше. Вопреки здравомыслию. Вопреки своей сути. — Я всего лишь хочу, чтобы ты был искренним со мной, — казалось, Андреас вновь был безоговорочно спокоен и учтив. — Я уже сказал, что ценю твою помощь, что ещё… — забывшись, Сильва заговорил громче, чем раньше, и очевидно был прерван прижатой ко рту ладонью. По крайней мере, Скаю, неспособному видеть происходящее, именно так и показалось. — Тшш! Если ты будешь таким шумным, сюда действительно явятся, чтобы помочь. Только вот, кто именно, и кому из нас будут помогать — спорные вопросы. И еще, Сол, я не хочу больше слышать ни слова из твоего лживого рта. Ты, мой друг, отплатишь мне, как в старые времена. Как раньше. Помнишь, Сол? Чувствуешь? Скай каждым из позвонков ощутил судорожный вдох Сильвы. До него медленно, но верно, начинала доходить суть разворачивающейся сцены. В следующую секунду он различил в образовавшейся тишине звук трения дубленой кожи форменных ремней о ткань. Если он собирался что-то предпринять, то тянуть дальше было некуда. Скай знал это, но тело вдруг стало чужим, отказалось подчиняться и двигаться, а от горла по груди и животу вниз потянулись горячие, колкие мурашки. — Вот так, Сол, мне нравится, когда ты понимаешь меня без слов, — вибрация в голосе Андреаса преобразовалась в нечто на грани со звериным рычанием. Тут же последовала громкая, ощутимая на уровне колебаний воздуха, возня. — Ну-ну, я рассчитывал обойтись без насилия, — Андреас сделал паузу, словно размышлял — стоит ли продолжать. — Мне хотелось видеть твои глаза, но теперь придется любоваться затылком. Цвет так и не стал прежним. Каким я запомнил его в последнюю нашу встречу. Видимо пепел въелся слишком глубоко. Ская затрясло от ярости, а сердце, пропустившее удар, заныло от жестоких слов и вызванных ими воспоминаний, выбивая почву из-под ног. И все же Андреас был прав. Скай тоже заметил изменения. Слишком уж часто забывал о личном пространстве рядом с наставником. Безуспешно он убеждал себя, что шел к Сильве сегодня, чтобы прояснить все оставшиеся между ними вопросы, касающиеся Андреаса, осознавая в глубине души, что главной причиной ночного визита были хаотичные, пугающие чувства, испытываемые слишком долго, чтобы молчать о них еще один день. Многие годы ему удавалось держать их под контролем, скрывать от чужих глаз, даже отрицать, не давая тлеющим углям вспыхнуть своевольным пламенем. До недавнего времени. Скай и сам не взялся бы объяснить, что послужило спусковым механизмом. Последней каплей. Возможно, виной тому стало пережитое ощущение неотвратимости скорой гибели наставника, или окончательный разрыв со Стеллой, или внезапное отдаление Ривена? А, может, возвращение Андреаса, и вскрывшийся следом нарыв вранья? Так или иначе, факт оставался фактом. Скай устал от себя и от бушующего в груди и голове ада. Он надеялся получить недолгую передышку, после разумного и четко аргументированного отказа наставника, поэтому хотел как можно скорее задать вопрос, ответ на который заранее был известен. И отпустить, наконец, все то, что можно было толковать иначе. Все то, что Скаю хотелось толковать иначе. Он до боли хорошо помнил и слишком часто прокручивал в голове прикосновения Сильвы — к шее, лицу, плечам — в любой момент мог с пугающей четкостью представить, как знакомые руки сжимали его в объятиях. Ласковых ли, отчаянных, утешающих, удерживающих — не важно, все это Скай впечатал в себя, впитал против воли, и потому думал, что хуже стать просто не может. Но горько ошибался. С того дня, как он поступил на обучение, ему снились эти объятия. Как они раскрывались лишь для него и всегда, неизменно, перетекали в медленное и осторожное касание губ к губам. Ненавидел ли себя Скай? О, без сомнений. Только вот, вместо получения вожделенной индульгенции после исповеди Скай стоял под дверью своего несостоявшегося духовника, оказавшись свидетелем ситуации, породившей такой ворох вопросов, что разум обещал в любой момент взорваться и не желал сосредотачиваться на чем-то одном, выделив главное. Могли ли его обременяющие, неподъёмные чувства к наставнику считаться тем самым главным? Были ли причиной тому, что Скай не находил решимости помешать творящемуся за этой дверью? Взращенная и прочно укоренившаяся потребность в справедливости сообщала, что вариантов нет. Скай, сколько себя помнил, был готов пробивать головой стены и сражаться до последнего, чтобы помочь любому товарищу по школе, будь то специалист или фея. О том, на что он был готов пойти ради Сильвы, не приходилось и говорить. Преданность наставнику и командиру составляла основу его личности. Была стержнем, вокруг которого эта самая личность держалась. Но нуждался ли Сильва в нем прямо сейчас? Принимая решение, юноша не мог полагаться лишь на то, что успел услышать, на собственном опыте убедившись, как часто люди говорили совершенно не те вещи, которые имели в виду. К тому же, Сильва вновь не так давно ткнул его носом в состоятельность этой теории. Скай искренне не знал, чему верить. И чтобы разобраться ему было нужно, просто необходимо было, увидеть. Окончательно поборов метания по поводу решительных действий — либо в направлении побега, либо вторжения — Скай принялся судорожно соображать, как обеспечить себе хотя бы частичный обзор. Надеясь на удачу и стараясь ничего не упустить из разворачивающегося действа, он, как смог, тихо изменил положение, и немного сполз по стене, стараясь не дышать и не допускать ни единого шороха, мысленно радуясь, что каменный пол в коридорах не выдаст его скрипучими половицами. Опустившись ещё на несколько дюймов, но так и не обнаружив места, где старые доски расходились в достаточной степени, он дал себе клятвенное обещание не упасть в собственных глазах до того, чтобы подглядывать под дверью на четвереньках. Кроме того, эта унизительная поза в любом случае не обеспечила бы нужный угол обзора, о чем он знал, так как не далее четырех лет назад еженедельно дежурил на этом же самом месте, в то время как Сильва, ещё не оставивший попыток вытеснить из Ривена подростковую дурь, подчивал сорванца поучительными беседами. Конечно, Скай был уверен, что Ривену нечего опасаться — Сильва даже голос на него ни разу не поднимал. Тем не менее, все равно беспокоился за друга, и считал себя обязанным, если уж не стоять рядом с ним, то присутствовать неподалеку, потому что Ривен частенько брал на себя вину за их общие шалости, догадываясь, с каким трудом друг пережил бы воспитательные меры от опекуна. Став старше, Скай начал опасаться ненадежности этой двери, которая раньше приносила одни плюсы, позволяя всегда быть в курсе событий. Тем не менее, подслушать происходящее мог не только он, но и кто угодно другой. А еще из кабинета было проще простого пробраться в личные апартаменты бывшего директора — окна комнат находились почти вплотную друг к другу, не обременяя возможного злоумышленника особыми усилиями или специальными навыками. Когда юноша впервые высказал наставнику беспокойство, тот уверенно ответил, что хорошего солдата защищают не двери, а меч. Но Скай не сдался и предложил нанять секретаря из числа фей или специалистов по примеру Даулинг. Только Сильва вновь отмахнулся, сославшись на то, что в любом случае редко появляется в директорской в течение общепринятого рабочего времени. И это было правдой. Любой намеревавшийся найти главу специалистов, точно знал, что большую часть дня тот проводит на плацу вместе с учениками, и в свой кабинет заглядывает разве что после ужина. Но теперь же Скай вновь был искренне благодарен злосчастной двери, потому что его усилия увенчались успехом. Ближе к середине доски рассохлись и отходили от косяка, оставляя крохотное местечко, позволяющее заглянуть внутрь. Правда, Скаю пришлось практически опуститься на корточки ради этого открытия. До боли прижавшись лицом к щели, он жадно всматривался в полумрак. Глаза, привыкшие к темноте коридора, легко выцепили два высеченных лунными бликами силуэта, один из которых возвышался над другим возле стола, расположенного для удобства прямо под окном. Ночи в Алфее никогда не отличались той же темнотой, что, например, в первом мире, больше напоминая поздние сумерки. Скай знал, что виной тому были чары феи света, но теперь Розалинда дополнительно усилила ее магию своей, ссылаясь на необходимость обеспечивать повышенную готовность школы к нападению. Мнение учеников на этот счёт не слишком ее интересовало, как и по другим вопросам. Скай почувствовал иррациональную — обостряющую стыд — радость от того, что мужчины не переместились вглубь комнаты. В этом случае для обзора не хватило бы ни света, ни пространства. Открывшаяся картина должна была облегчить смятение и прояснить мысли, но вместо этого воспламенила кровь, хлынувшую с невероятной силой от разогнавшегося сердца. Сильва был распластан грудью на столешнице, по-армейски пустой и чистой, даже при том, что безупречно сложенные сбоку письменные принадлежности частично рассыпались. Одной рукой Андреас сжимал его запястья на пояснице, другой удерживал шею, с явным усилием вдавливая щекой в деревянную поверхность. Скай едва не отшатнулся, когда внушительная фигура отца резко подалась вперед и почти легла на спину пленника. Стол под ними вновь издал жалобный возглас, не отличаясь стойкостью его обладателя. Лица Сильвы не было видно, но Скай подозревал, что его искажала гримаса боли. Невольно он тоже поморщился. — Что же за рухлядь ты сюда натащил, господин директор? Или правильнее будет называть тебя бывшим директором? — У тебя было достаточно времени, чтобы исправить все по своему вкусу, — ответил Сильва с вызовом, удивительным для его положения. — Представь, у меня не было времени отсиживать зад над бумажками. Я был занят, исправляя твои ошибки. Кроме того, я никогда бы не согласился жить в твоих убогих комнатах и чахнуть в этой каморке. Не думаю, что заходил сюда хоть раз до сегодняшнего дня. Скаю было известно, что Андреас лжет. Он лично несколько раз заставал отца выходящим из-за двери, к которой сейчас сам так отчаянно льнул. И в каждый из тех моментов принц чувствовал, как под ребрами мучительно ноет печалью. Непонятным оставалось только намерение Андреаса заставить Сильву думать иначе. — Как бы нам не пришлось валяться на полу в щепках этой развалины. Пообещаешь не дергаться, если отпущу? Ответа не последовало, и Андреас склонился ниже. На этот раз негодование мебели сопровождалось надсадным хрипом Сильвы. Ему наверняка не хватало воздуха от тяжести навалившегося тела, не говоря про остальной ущерб, который причиняла старым ранениям и переломам выбранная соперником позиция. По крайней мере, Скай расценил реакцию наставника, как признак дискомфорта. В голову прокралась непрошеная мысль, что сам он никогда не позволил бы такого обращения, если бы оказался на месте Андреаса. Уж точно не после того, как насмотрелся на страдания наставника от проклятия сожженного. Скай был достаточно взрослым, чтобы разобраться, как именно ему бы хотелось — с нежностью, трепетом, осторожной заботой. Абсолютно противоположно тому, как действовал Андреас. Скрепя сердце, он представил, как прижал бы Сильву к столу точно так же, как делал это сейчас его отец, и получил бы красивое, знакомое, желанное тело в полное распоряжение. Как сходил бы с ума от стонов своего наставника, которые вызваны именно его, Ская, действиями. Наслаждался бы тем, как тот тянется к нему весь, без остатка, просит не оставлять. Или перехватывает инициативу в свои руки и жадно зацеловывает Ская, собираясь принять то, что ему предложат. Принц ужаснулся собственным мыслям. Ни гены ли это заговорили в нем? Должен ли он сопротивляться им? Хочет ли? Нет, только не это. Он бы никогда не оказался на месте Андреаса. Не так. Лучше уж вообще забыть об… обо всем. Вопреки сделанному выводу в паху неожиданно потяжелело. Скай должен был заставить себя немедленно избавиться от грез и образов, чтобы не усложнять собственное положение хотя бы с точки зрения физиологии. Но, кажется, все самообладание было истрачено на неподвижное наблюдений за тем, как его мечты обращаются явью для другого человека. Неспособного оценить собственное счастье. Лицо, уши и шея горели. Скай чувствовал, как пламя распространяется ниже, постепенно охватывая всю кожу. Не грея и не сжигая. Оставляя в неопределенности. Щека пульсировала от того, как сильно он вжимался в дверь, забыв опасаться, что предательница вполне может скрипнуть и выдать с потрохами. Но разоблачение сейчас казалось более приемлемым, чем перспектива покинуть укрытие. — Отвечай, если согласен, — выдохнул Андреас, почти припав лицом к затылку Сильвы, но Скай все равно разобрал слова. — Я обещаю, — тут же отозвалось хрипом. Очевидно вполне довольный результатом, Андреас сместил ладонь, удерживающую шею мужчины, вниз и неспешно, с нажимом, огладил линию позвоночника до поясницы, на которой все еще сковывал его запястья. В то же время послышался новый полузадушенный возглас Сильвы, от которого Ская окатило очередной волной жара. Андреас неопределенно хмыкнул, но ничего не сказал, продолжив чертить прикосновениями лопатки и плечи Сильвы. Затем порывисто качнулся вперёд и назад, каждый раз притираясь бедрами так, что пленник чуть подавался по столу в сторону двери, за которой Скай изнывал от ярких, но отказывающихся поддаваться идентификации, переживаний. Удерживать себя без движения становилось невыносимее. Казалось, что вместе с членом, свинцом наливалось и все тело, а голову наоборот распирало, словно от ваты. — Ты немного растерял форму, друг мой, помнится лет пятнадцать назад… Хотя, кто из нас молодеет, правда, Сол? Не отвечай, — поспешно добавил Андреас командным, не терпящим возражений, тоном. — Я отпущу твои руки, как и обещал, и хочу, чтобы ты не делал глупостей. Положишь их на край стола так, чтобы я видел каждое движение пальцев. Мы уже выяснили, что я не могу тебе доверять. Он наконец перестал склоняться над Сильвой и отступил назад, действительно освободив того от захвата и собственного внушительного веса. Скаю показалось, что он тоже теперь смог дышать свободнее. Ему на собственной шкуре приходилось ощущать тяжесть Андреаса, словно состоящего из одних мышц. Отец из раза в раз придавливал к земле во время тренировок, доводя до исступления, вынимая из нутра темноту, которую Скай и не подозревал в себе прежде. Она пугала в той же степени, что и сам Андреас. И все равно у Ская не получалось ненавидеть его. Даже сейчас. Даже после всех его ужасающих поступков, после той боли, что он, скорее всего, причинил и причинял Сильве. Но что, если эта боль была настоящей лишь в голове Ская? Мысль, начавшая обретать очертания, отдавала безумием, но не была абсурдной. Ведь Скай знал своего наставника. Знал, на что способен Сильва, видел его великолепные боевые навыки и уровень подготовки, о котором принцу приходилось только мечтать, несмотря на преимущество в виде молодости. Сильва мог быть твердым и безжалостным до грани, ему приходилось убивать и не раз. У Ская не было иллюзий на его счет. Юноша бы не удивился, а скорее принял как должное, если бы наставник вышел из кабинета по локоть в крови бывшего лучшего друга. В крови отца Ская. Но ничего подобного не происходило. Могло ли это значить, что Сильва хотел добровольно отдать Андреасу то, что тот намеревался получить при любом раскладе? Будто откликаясь на его сомнения, освобожденный мужчина не спешил исполнять полученные указания. На короткий миг Скаю показалось, что вот-вот наставник обернется и даст отпор. И тогда весь этот ужас закончится. Он сможет ворваться и помочь, избавленный от мук выбора. Тогда это будет оправданным поступком в его собственных глазах. Но секунды тянулись, ускользая одна за другой, ровно до тех пор, пока паузу не прервал гортанный рокот Андреаса: — Не заставляй меня, Сол. Словно того и дожидавшийся Сильва медленно потянулся к краю стола, не выказывая и доли сопротивления, щедро плескавшегося в нем еще в начале подслушанного Скаем разговора. — Молодец. Не хочу причинять тебе больше неудобств, чем это необходимо, — проговорил Андреас и тут же вновь прижался к Сильве на уровне бедер, со свистом втянув воздух сквозь зубы. Скаю было невыносимо наблюдать стремительное крушение своего идола, но он просто не мог оторваться, жадно впитывая каждый звук, каждое движение такого Сильвы, которого не видел никогда прежде. Такого, каким тот был только с Андреасом. Такого, каким он становился только для Андреаса. Будто в издевку Скаю вспомнился взгляд наставника, каким тот обжег его, уводимый конвоем, — до плотности ощутимый, застрявший осколком в груди. Но юноша был слишком зол, чтобы найти в лице опекуна хоть что-то кроме вины и немой мольбы о прощении. Если бы Сильва узнал, что Скай смотрит на него сейчас? И как именно смотрит. С чем не может справиться в этот самый миг. Мелькнуло бы в его глазах то же выражение? Принц не был уверен, что хотел получить ответ. Время, проведенное рядом с Сильвой, будто бы разделялось в сознании Ская надвое. Вот они в их общем доме, полном уюта и покоя, целостности, только вдвоем. И вот они в школе, отдаленные незримой чертой положений учителя и ученика, субординацией, чужими людьми, которые и привели их в настоящий момент времени, разделив ненадежной дверью. Скай бы соврал, если бы сказал, что минувшее за последние два с лишним года не изменило их отношения, но позволило взглянуть на наставника с совершено иной стороны. При том, что Сильва вел себя почти так же, как в их небольшом уединенном жилище, укрытом среди травянистых холмов. Это Скай изменился. И метаморфозы продолжали множиться, разрастались в нем, пока он вглядывался в то, как два полу родных, или теперь лучше было сказать — полу чужих ему человека, окутанные сумраком, отдавались тому, что очевидно не представляло для них новизны. Андреас вжался лицом в загривок пленника и вновь втянул воздух. Громко, тяжело, словно зверь, нагнавший добычу. Сравнение заставило скривиться. Скай не хотел быть похожим на этого человека, не хотел быть его продолжением, боялся обнаружить в себе хоть часть его сути. Неужели его собственные чувства и жажда дотронуться, задержать в объятиях чуть дольше положенного — позволить себе больше, чем просто объятия — могли привести его к наблюдаемому результату? Скай был воспитан в идеалах, допускающих насилие только при необходимости, в бою с настоящим соперником, и придерживался этой позиции в любых отношениях. Но вдруг виденное им — было тем единственным проявлением привязанности, доступным Андреасу? Скай слышал в его словах ярость, насмешку, жажду, но не слышал ненависти или равнодушия. Кроме того, он уловил больше десятка возможностей предотвратить, напасть, бороться, ни одной из которых Сильва не пожелал воспользоваться. Что если так? Хотелось бы Скаю испытать на себе искажённую, сломанную призму любви отца. Пережить то, что он называл заботой? Смог бы Скай принять ее? Что если, его попытки сблизиться и достучаться, привели бы не на место Андреаса, а на место Сильвы? — Что ты делаешь? — раздраженное шипение заставило вынырнуть из раздумий. — Обыскиваю тебя, разумеется. — Слава богам тебя не было в числе стражников, охранявших мою камеру. — Ох, друг мой, ты даже не представляешь, насколько прав. Будь я в числе твоих стражников, ты бы умолял королеву о высшей мере. А все, что случилось раньше, посчитал увеселительной прогулкой, — Андреас позволил себе коротко и почти тепло рассмеяться. — А теперь заведи руки за голову и продолжай держать так, чтобы я видел. Сильва даже не успел закончить движение или ответить, как Андреас резко дёрнул его на себя, после чего толкнул в отставленное чуть в стороне кресло. И тут же оперся спиной на то место, где недавно лежал пленник, полностью загородив корпусом столь необходимый Скаю обзор. Теперь юноша наблюдал спину Андреаса, затянутую плотной форменной тканью. Разочарование горьким привкусом разлилось во рту. Он едва сдержал проклятье, рвавшееся с языка. Но звук расстегиваемого ремня в любом случае не оставил лишнего пространства для воображения. — Не стесняйся, Сол, можешь подвинуться ближе. Я вижу, как тебе на самом деле хочется. Эй-эй, помнишь, что я сказал про руки? Они должны быть крепко сцеплены за твоей головой. И вновь Скай не обнаружил логичного, по его мнению, обязанного последовать сопротивления со стороны наставника. Более того, голос Сильвы стал жестче и увереннее, лишившись различимой ранее дрожи. — Ты же понимаешь, что сюда могут войти, Андреас. Где твое благоразумие? — вопрос не прозвучал мольбой о пощаде, оставшись в рамках наставительного предостережения. И может быть — только может быть — Скаю почудилось в тоне наставника, что-то похожее на нетерпение. Или, скорее, предвкушение пополам с азартом. Сильва говорил с теми же интонациями, когда бросал первогодкам вызов, предлагая выйти против себя на спарринг. От пришедшего осознания Скай едва не лишился способности дышать. Горло сковало обручем. Неужели Сильва не только знал игру, которую затеял Андреас, но и охотно соблюдал правила? — Как я уже сказал — надейся, что этого не произойдет. Завязывай с разговорами и приступай. Помнишь наши маленькие вечерние посиделки по выходным? Не притворяйся, что не скучал. Откликаясь услышанному, нутро наполнилось новой порцией бессильной злобы и одиночества. Выходило, что он верно понял ностальгический подтекст в словах отца. К неприятным открытиям прибавилась еще и взбушевавшаяся жажда собственничества, некстати подстегнувшая возбуждение, с которым Скай, кажется, пытался справиться целую вечность. И бездарно проигрывал эту битву. Он впился короткими ногтями в ладони и вполне решился бы отгрызть себе пару пальцев, располагай ситуация. Готовый на что угодно, лишь бы не потянуться к ноющему от невнимания члену. Тем временем Андреас положил ладони на стол по обе стороны от себя и слегка склонил голову вперёд. Сильву Скай все еще мог только слышать. И он услышал. Сперва шорох — такой, как в самом начале, обозначивший трение ткани о ткань, и последовавший шумный вдох. Воображение тут же нарисовало, как Сильва ерзает на кресле, смотрит снизу вверх и затем тянется вперед, неотрывно глядя в глаза Андреасу. Разумеется, в фантазии Ская это были его собственные глаза, и его собственный пах, к которому наставник льнул с жадной готовностью, без стыда и упрямства. Никакого выражения муки на лице. Незамутненное предвкушение. Ответное стремление дотронуться, доставить удовольствие, попробовать на вкус. Реальность за этой дверью выглядела совершенно иначе. Скорее всего. — И не говори потом, что я не забочусь о твоём удобстве, я мог бы заставить тебя встать на колени, но помню о твоих ранах, — Андреас помедлил пару мгновений, прежде чем добавить, — а ещё припоминаю, как сильно тебе нравилось подставляться мне… Его слова прервались влажным звуком, который, по внутреннему убеждению Ская, находился за гранью добра и зла. Вместе с тем, правая ладонь Сильвы скользнула к мужчине на поясницу, а локоть другой руки показалась сбоку от внушительного торса. Затем последовал довольный протяжный выдох Андреаса — без толики возмущения нарушенным приказом. Как бы Скаю ни хотелось ошибаться, но пальцы, белые на фоне черной ткани, вжались плотнее, а их обладатель качнулся ближе, но тут же начал двигаться назад, возвращаясь в прежнее положение. — Вот так, Сол, замечательно, только не забывай про зубы, не хочу найти у тебя лишние. Покажи, как ты хорош, когда молчишь и слушаешься. Недолгое затишье едва не заставило Ская заскулить от неопределенности. — Да, так, не спеши, нам некуда торопиться. Вижу, ты не утратил хватку — старательный, как и прежде. На ком же ты тренировался, пока отмывал мою кровь? Уж не на моем ли сыне? — Андреас издал короткий сухой смешок, больше напоминавший сдерживаемый стон. — Признаю, парень получился что надо. Одни его преданные синие глазки чего стоят? Словно брошенный щенок, нуждающийся в хозяине. Я бы точно не удержался, окажись на твоём месте, Сол. Да и на своем еле сдерживаюсь, — не договорив, он резко подался вперёд, чтобы перехватить Сильву, видимо пожелавшего высказаться на этот счет. И, как юноша понял по движению тел и надсадному кашлю, заставил Сильву принять свой член гораздо глубже, чем раньше. Скай хотел бы провалиться на месте, но до конца не верил, что Андреас был способен на то, о чем говорил. Но, все же, если сказанное им было истинным откровением, а не попыткой вывести Сильву на эмоции, то многое проясняло. И тяжелые, мутные взгляды, которыми отец щедро дарил его на занятиях. И жесткие продолжительные сражения, в которых тот заставлял участвовать, заранее зная, что измотанный мальчишка проиграет, покорно замерев на лопатках, пока ему не позволят подняться. Все это теперь легко ложилось единым пазлом. Вписывалось в контекст. Ская передернуло, но он бы не взялся уверенно утверждать от чего именно: от осознания порочной увлеченности отца не только бывшим лучшим другом, но и им самим — кровным отпрыском; или от того, что мокрые пошлые звуки, отдававшиеся эхом где-то в глубине живота, стали громче и отчаяннее? Перед внутренним взором вспыхнула картинка, где уже сам Скай находился там, рядом с отцом, в полумраке комнаты, удерживаемый за плечи. Пальцы цепко вплетались в волосы, путали густую челку, а низкий урчащий рокот повелевал, хвалил, вынуждал расслабить горло и впустить до конца. Под ребрами непрошено отдалось холодное: «Здравствуй, Скай». Андреас не назвал его сыном. Сильва тоже не сделал этого. Юношу по меньшей мере должно было трясти от отвращения — так было бы правильно. Но, почему-то, примеренная на пробу роль заставила все внутри сжаться и затрепетать жаром. Скай понятия не имел, сколько все это длилось, но, по тому, как часто, сбито и загнано, на грани стонов, дышал Андреас, было очевидно, что финал представления не заставит себя ждать. Выдержка подводила стойкого воина. Тело Андреаса бесконтрольно стремилось вперед, оторвавшись от прежней опоры, настороженность уступала место удовольствию и потребности в разрядке. Но, несмотря на близившийся оргазм, мужчина продолжал говорить, не подозревая, что тем самым подталкивает к точке невозврата и Ская. — Как же мне не хватало твоего горячего рта каждый день из всех этих чертовых лет. Да, Сол, так, сделай так еще раз, — он запнулся, не удержав обрывистый стон. — Интересно, что сказал бы твой драгоценный щенок, увидев тебя таким? Вспотевшим от усердия, захлебывающимся мной, служащим мне, как и прежде? Что сделал бы твой прекрасный принц? Принял бы обратно рыцаря в сияющих доспехах, помеченных его королем? — последнее слово он сопроводил шипящим выдохом, и, по вздрогнувшим плечам, по тому, как напряглись мышцы на его руках, а голова откинулась назад, Скай успел понять, что все закончилось. И для него тоже. Чуть не опрокинувшись назад, он судорожно схватился за стену и все же устоял на ногах, привалившись к ней плечом. Тем временем Андреас успел прийти в себя, вернув полное самообладание. — Иди ко мне, — велел он Сильве ленивым расслабленным голосом, уже не дергая того против воли, и потянулся навстречу сам. И наставник, к полному изумлению Ская, поднялся, с готовностью обхватывая шею Андреаса, пока тот собственническим жестом сжимал его под лопатками и заставлял прогнуться, развернув таким образом, что Скаю стали видны их силуэты в профиль. Не мешкая, Андреас поцеловал глубоко и жадно, сминая руками бока Сильвы, стараясь притиснуть ближе, словно надеялся поглотить, растворить в себе, вплавить. Возможно, юноша просто находился под впечатлением и надумывал лишнее, но Сильва теперь совершенно точно не противился чужой воле. Наоборот, он, ведомый схожим рвением, старался оказаться ближе, словно бы… Да, все было так, как выглядело, и Андреас позволял этому происходить, помогая мужчине вжиматься в себя, притираться всей доступной для касаний поверхностью. Они продолжали целоваться ещё какое-то время, пока Сильва не замер натянутой струной в его руках, уже по-настоящему — отчетливо — застонав в рот Андреаса. Ская, мало что соображавшего к тому моменту, заметно отрезвила явность этого звука. От готовности организма реагировать хотелось завыть. — Неплохо, правда? — спросил Андреас на грани слышимости и притянул голову Сильвы к своему плечу, разрешив спрятать лицо в спасительной темноте одежды. — Небольшая поблажка в счет тех времен, когда этот кабинет ещё принадлежал Магнусу, а ты не пытался меня убить. И, если уж говорить совсем откровенно, то я не смог отказать себе в удовольствии снова увидеть, как ты кончаешь, не притрагиваясь к себе. Разве не забавно, что ты все такой же несдержанный, даже на четвертом десятке? Сильва ничего не ответил, но Скай поклялся бы, что различил в ночной тишине новый, сорванный с губ против воли, стон. Почти сразу юношу охватила острая потребность оказаться как можно дальше от этой сцены, становившейся гораздо интимнее всего случившегося ранее. Наступило самое удачное и возможно единственное время для побега, если он все-таки не планировал быть застигнутым и, вероятнее всего, убитым. Пусть и не одним из мужчин, так собственной совестью. Скай приложил все усилия, чтобы взять конечности под контроль и, создавая минимум шума, пробраться обратно в крыло специалистов. Ноги отказывались слушаться, мышцы ныли и казались задеревеневшими навсегда, а в груди давило липким стыдом, таким же, как нижнее белье, брезгливо стянутое им в ванной, и заброшенное поглубже в грязные вещи. Теперь же, в безопасности комнаты, звон в голове вытеснил даже то, что отдаленно можно было принять за мысли и внутренние метания. Но там, под дверью, слушая мерный урчащий шёпот, Скаю не удавалось не думать — доведется ли ему испытать что-то подобное на собственном опыте? Пережить увиденное? Без разницы, как и когда, важным было только наличие хотя бы одного из мужчин, что находились перед ним. Как в самом жутком и желанном кошмаре.