as a result for l(ea)oving

      Он шёл уже несколько дней, утопая подошвами высоких гэта то в грязи, то в песке, тёр глаза, будто всё еще не отошёл от сна в павильоне Сяккэи. Выбравшись на свет, первым делом он перевёл дыхание — огромная гора вдалеке возвышалась над поверхностью острова, страшила, грозясь свалиться. Дерево на самой верхушке раскидывало ветви, манило и вводило в непонимание. Было ли оно раньше? Он не помнил его, задняя часть шеи жглась, вынуждая подавить крик. Он не помнил его, но знал о семечке, пророщенном в неизвестном месте где-то в прошлом, настоящем и будущем. Частички (не) его души тяготили к горе, заставляли переставлять ноги и идти. Это все, что ему оставалось.       Голова была пуста, а он даже не знал, считается ли это нормой. Что вообще такое норма? Почему голова находится там, а не на ногах? Почему ноги две и они называются ногами? Грусть и обида смешивались в нём, не позволяя вдохнуть, эти самые ноги не держат, вынуждая незадачливого странника упасть на колени. Всхлип вырывается из груди, горячие слёзы бегут по лицу. Почему он плачет? Почему снова? Слёзы признак слабости или силы? Туманные воспоминания красивой женщины крутились в голове, ему от чего-то хотелось извиниться. Кем она была ему, и почему преследовала в коротких снах? На глаза попадается золотое перо, бледные руки были испещрены глубокими впадинами, когда он сжимал его из раза в раз. Потому что так становилось проще, и он снова это делает, цепляется за чью-то вещь и смотрит вперёд, на огромную гору.       Существа со странными пальцами и твёрдой кожей ползали вокруг него, острой хваткой цеплялись за кожу на ногах, но отступали из раза в раз. Солнце заходило за океан, нужно было остановиться, но тёплые ласковые лучи так манили, что было принято решение поменять место, где он сидел, и близлежащий плоский камень подходил как нельзя лучше — можно даже было опереть на него голову и окунуться в мысли о красивой женщине. Он присаживается на край, складывая руки на коленях, но тут же валится на песок. — Эй! Смотри куда садишься! — камень внезапно оборачивается полупрозрачной девушкой, чьи чёрные волосы заканчивались в районе пят. Он скользит по ней взглядом, поглаживая ушибленную голову. Странная и злая. — Я… простите. Я не знал. — Куникудзуши, бывший созданием кхемии Кхаэнриа’х с отголосками души погибшего архонта, не знал, что люди, эти удивительные существа, имеют свойство становится камнями. И они все так могут? Тогда почему он — нет? — Я ёкай, а не человек, идиот! А еще тебе стоило бы поработать над своими мыслями, но уже поздно, ведь теперь ты мой! — определённо странная и злая, она кидается в его сторону. Длинные руки хватают его за плечи, от неё пахнет океаном и сыростью.       Острые зубы впиваются в его шею, протыкают насквозь кожу, но, наверное, так надо? Он откидывает голову назад, смотря на солнце, неловко барабанит пальцами по бёдрам, ожидая, когда странный акт знакомства закончится. Её язык проходится по коже, она прищуривается от удовольствия, издавая странные звуки. Ему, если честно, тоже хочется, но он крепко сжимает зубы, вынуждая себя молчать. Она продолжает, садится на его бёдра, крепко прижимая к себе, носом втягивает воздух и довольно улыбается, когда отрывается от него. Он непонимающе склоняет голову, когда девушка хмурится, её рот испачкан в чем-то фиолетовом, она хватается за горло и надрывно кашляет. — Что в тебе делает ихор?! Ты же пахнешь, как человек, почему… кхе-кхе, тьфу! — она отползает от него, пачкает пальцы рук в фиолетовой жидкости и вновь издаёт странные звуки, но уже не такие, как минуту назад, сидя на нём, с другим посылом.       Пальцы тянутся к шее, ощупывают место, где был ее рот, но находит только чуть влажную кожу. На его пальцах тот же цвет, что у неё на губах, ничем не пахнет, но удивительно сильно жжется. Вокруг тишина, даже пернатые существа не поют свои красивые песни. Эту сумрачную тишину нарушает тихий всхлип, такой, как издавал он сам. Полный боли и непонимания, только исходил этот звук не от него вовсе. Он поднимает глаза, наблюдая как девушка открывает рот, откидывая голову назад, и протяжно воет. Это тело вздрагивает от стыда, что видит эту сцену, от непонимания, почему она не молчит. — Почему, почему ты плачешь? — его голос тихий, но она тут же прерывается и молча смотрит на него. Крупные слёзы текут по ее лицу, оно искажается в гневе, а зрачки в серых глазах на секунду становятся вертикальными. — Потому что я жалкая и слабая. Думала, наконец-то мне повезло и я сожру хоть кого-то, а в итоге попала на бога. — он вздрагивает, непонимающе смотрит на неё. — Давай, пригрози, что пустишь меня на ремень и уйди! Давно стоило обернуться камнем и заснуть. — Ре-ремень? Почему? И почему бог, разве я не человек? — она щурится, подползает к нему и тыкает пальцем в щеку. Он ойкает, потирая это место и впервые замечает.       То, что изначально показалось ему пятками, оказывается вовсе не человеческими ногами. Длинный змеиный хвост волочится по песку, дёргает кончиком и окольцовывает его лодыжки. — Ты что, маленький идиот? Если в тебе ихор, значит ты бог, потому что на ёкая ты не похож, а человек из тебя такой же, как из меня. Никакой. — что-то в нём трескается от девичьих слов, склоняет голову вниз и вынуждает схватится за перо. Он вторит девушке, вновь ощущая слёзы на лице. — А ты-то почему плачешь, бог? Как твоё имя? Хочешь поговорим, только не рыдай, не выношу этого. — У меня нет имени. А если есть, то я не знаю его. А ты? Как зовут тебя? — он тут же успокаивается, вновь смотрит на бледное лицо собеседницы и волосы. Длинные и красивые. — И почему у тебя ног нет? — Потому что я исо-онна, маленький идиот? Мы — потомки Оробаси но микото, который позволил нам остаться в Тёмном море, а после вывел на поверхность, как и тех людишек. Так говорили мои сёстры. Они же нарекли меня Аякаси. Хочешь, я тоже назову тебя как-то? — её длинные пальцы устремляются ко рту, язык мажет по ним легким движением. Эти же пальцы трут его шею и щёки, да и девушка становится вдруг солнечной. Может, ему только кажется, но он кивает, а она улыбается, демонстрируя острые зубы. Тянет руки к нему вновь, пугая на минуту. — Тогда я назову тебя. Куникузуши. А ты можешь звать меня просто Ая. Тебе нравится? — Наверное. Я не знаю. Почему ты тут одна? — она вздрагивает, но все равно гладит его по щекам, сует пальцы ему в рот, скользит по зубам и дёснам, проговаривая еле слышное «точно не ёкай, но если бог, то только бог идиотов». — Ая! — Не кричи на меня, маленький иди… Куникузуши. Я свободный ёкай, когда хочу, тогда и говорю. — она вздыхает, достаёт пальцы с его рта и облизывает их, после поглаживая чешуйки на своём хвосте. — Меня прогнали. Сказали, пока не сожру никого, не возвращаться. Так я и сижу тут. Тридцать три полных луны прошло с тех пор, потому что тут и не ходит толком никто. Куда ты направляешься? — Не знаю. Туда хочу. — он поднимает руку, пальцем указывая на гору. Ая оборачивается, чтобы посмотреть, и вновь вздрагивает. Краски покидают ее лицо, или он просто надумывает? — Чего так смотришь? — Плохое место. Зачем так идти долго, сквозь лес демонов и водяных ками, чтобы прийти к злой лисе? Она мне не нравится. Странная и злая та лиса, прошлая тоже такой была, и все вокруг сёгуна крутятся. А ты мне нравишься. Хочу тебя с собой забрать, поплывёшь? — он головой качает, все еще на гору смотрит, не отрываясь. Она вздыхает и укладывает голову ему на колени, пальцами скользит по коленкам и что-то себе под нос напевает. — Ты кстати похож на неё, на сёгуна. Только понять не могу, на первую иль вторую. — Кто это? — она хихикает, играется с пером и даже пробует укусить. Он ловит себя на мысли, что когда она не гримасничает, то больше не выглядит странной и злой. Просто странной. — Носишь с собой знак принадлежности к ней и не знаешь, кто это? Она здесь всем управляет, маленький чудак. А еще у тебя глаза её, только темнее чуть. И пахнешь как она, тоже съесть хочется. — она вновь смеётся, языком проводит по его ногам, уже показывает зубы, но укусить не решается. Видимо этот ихор, которым он напитан, ей не понравился. — Понятно. Туда хочу. Проведешь? Ты же знаешь дорогу. — он смотрит на неё сверху вниз, но ее глаза закрыты, хотя губы вновь и вновь касаются его кожи. Ая смотрит на него украдкой, краснеет и вновь бледнеет. — Почему смотришь так на меня? — Люблю тебя, кажется. Сестра так говорила про моряка, которого потопила и сожрала. Жаль я так с тобой не сделаю, но попробовать могу! А ты меня любишь? — он пожимает плечами, вновь смотрит вперёд. Молчат долго, даже ее чёрные волосы высыхают, окутывая хвост и его ноги, открывают вид на неприкрытую грудь. — Скажу, что люблю, если проводишь. — когда он говорит, луна практически уходит. Она тут же оживляется и смеётся, качает головой. — Чего смеёшься? Если не устраивает, то тогда это и… я помогу тебе сожрать кого-то. — Как же я тебя проведу, если у меня ног нет? Я могу сделать вид, что есть, и они будут, но я не умею ими пользоваться. Понесешь? — он с готовностью кивает, а она скатывается с его коленей и руку под голову подкладывает. — Тогда говори, что любишь, целуй и в путь. Моряки часто сестёр целуют, правда потом мяса на лице не досчитываются. Но я тебя не укушу. — Я тебя люблю. — утверждение больше похоже на вопрос, но хвост затягивается дымкой, а после перед ним предстают голые ноги, худые и дрожащие.       Руками Ая перебирает песок, ползёт поближе к нему, ладони кладя на плечи, будто укусить хочет, но не кусает. Только губами быстро к его прикасается и испуганно отстраняется. Может, думает что-то не так сделала, а вроде краснеет опять и бурчит себе под нос, что не так это делалось. Снова льнёт к нему, руки на щёки его кладёт и голову поворачивает. Он руки не знает куда деть, по итогу обхватывая большими пальцами плоский живот девушки. Она проталкивает острый язык в его рот, скользит им по зубам и дёснам, как ранее пальцами, а ему ничего не остаётся, кроме как позволить это.       Ая холодная, но от прикосновений губами будто распаляется, а потом напирает, из-за чего он спиной оказывается на песке, а она на нём сверху. Он к себе её прижимает, ощущая мягкую окружность напротив своей груди. Она звуки вновь издаёт такие же странные и не дышит, хотя он, кажется, тоже. Но ему, вроде, и не надо, ей, видимо, тоже. Когда она отстраняется, рот у него горит и ощущается опухшим, а солнце уже их освещает. — Люди всегда так целуются? — он вновь садится, смотря, как она отползает от него, вновь на руках. Видимо, и правда ногами пользоваться не умеет. Почему тогда он может? — Я-то откуда знаю, человек? Ты мой первый поцелуй забрал и даже не сказал спасибо. — она руки назад заводит, опираясь на них, подставляет тело и лицо солнцу, не стесняясь наготы. — Если хочешь идти, то мне одежда нужна, Куникузуши. Иначе проблем не оберемся, а я сейчас только и думаю о том, как бы тебя утащить да слопать какого-то простофилю. — Тут деревня была недалеко, пойду возьму тебе что-то. Только не уходи никуда. — он не понимает, что звучит насмешливо, а она не обижается, нежась изящной змейкой в обжигающем солнце.       Одежда самая простая, мужская, но Аю все устраивает, и штаны, и юката, а вот гэта, такие же как у него, она брезгливо откидывает. Он некоторое время раздумывает, как же нести девушку, в итоге присаживаясь к ней спиной, просовывает ноги по бокам от себя, позволяя ей подтянутся, и держит под коленями. Она лёгкая слишком, даже не ощущается, только руки затекают, вынуждая остановиться. Идут несколько часов, Куникузуши молчит, Ая головой из стороны в сторону мотает, будто не может насмотреться, всё про сестёр рассказывает, причём не только таких же, как она, и не только про сестёр. — Знавала я одного амэфури-кодзо, на тебя похож прямо жуть. Он дождевой дух, у него еще зонт на голове, может видел. Нет? Жаль. Он тоже пахнет, как ты, грозой и молнией. А у тебя она еще и ихор твой пропитала. Интересно, сколько человек мне надо съесть, чтобы вкус его перебить? Хотя поцелуй ты меня еще раза два, он бы пропал. — слушать её интересно, но он устал, а дальше только океан, лодка нужна. Приходится посадить её на камень и самому, зачем-то, к ней прильнуть.       Она только пискнуть успевает, но позволяет сделать также, как она делала утром — запустить язык в её рот, сжать щёки и вздрагивать от остроконечного языка. В этот раз он не хочет быть в таком положении долго, потому отстраняется быстро, пока Ая смеётся, не скрывая красных щёк. — Женщина в моих снах говорила, что хочет искупить вину передо мной. Значит, мне надо сделать также с тобой. Вот я и делаю. — она кивает, откидывается на камень и прикрывает глаза, пока он разводит костер из собранных неподалёку веточек отоги. — Ёкаев правда так много? — Конечно. Но половина из них ужасные, они страшные и воняют, не то что я. Сестрица намэ-онна любит обитать в кварталах красных фонарей, а большинство здешних ойран и гейш — сплошь ёкаи. Нурэ-онны, наши ближайшие сёстры из пресных водоёмов, потрясающие и безумно красивые. А вот сестриц така-онн ты так легко не встретишь и может даже не узнаешь. Только если не решишь взять меня в жены и сделать то, что делают женатые, или что делают ойран. Они странные звуки издают, будто кто-то по воде ладонью хлопает, и кричат. — она перебирает свои волосы, то заплетая их в хвост, то расплетая обратно. — Что они делают? — он поджаривает фиалковые дыни, вертит их над огнём и закусывает губу. Обычно сладкий вкус при жарке сменяется чем-то копчёным, будто это не плод, а пойманный на мели угорь. — Я-то откуда знаю, Куникузуши? Но сестрицы намэ-онны краснеют и говорят, что им очень приятно, и что кричат они не от боли. Разве можно кричать не от боли? Может, попробовать хочешь? — он качает головой, и Ая грустно вздыхает. Ее предложения ему поперек горла острой косточкой встают, пугают и заставлять тело дрожать.       Они не спят, но молчат и даже словом не перебрасываются. Ей, видимо, также не нужно спать и дышать, как и ему. Не означало ли это, что он ближе к этой стороне жизни, а не к человеческой? Но Ая продолжала звать его человеком, брезгливо морщилась и бубнила под нос про свежее мясо и вкусную кровь, вынуждая его перебарывать что-то внутри живота, которое хотело вырваться наружу. Как только первые лучи солнца появляются, он выходит на поиски лодки, которая могла бы переплыть несколько миль воды, и находит. За девушкой приходится вернуться в спешке, она все также болтала без умолку, пока он предпочитал отмалчиваться. — Что случилось, любовь моя? Почему ты так тих? Неужто волнуешься? — он усердно работает руками, вёсла тяжелые, и мелкие занозы впиваются в пальцы ему, не вызывая никакой боли. Куникузуши останавливает их на середине пути, переводя дыхание, будто ему это было нужно. — Боюсь того, что меня там ждёт. Не бери в голову, я слушаю тебя и мне интересно. — её рука на его щеке, холодная и будто бескровная, большой палец поглаживает кожу. Кладёт ладонь поверх её, ластиться и целует чужие пальцы. — Могу я подарить тебе последний поцелуй и отплатить долг? — Еще не время, любовь моя. Оставь это на время, когда уйдёшь от злой лисицы и греби усерднее. Не могу на воду смотреть, грустно становится. — она отнимает руку, перебирает ткань штанов и не смотрит по сторонам.       Он кивает, гребет быстрее несмотря на слабость в тонких руках, позволяя им сойти на берег через некоторое время. С правой стороны высился город и дворец, казавшийся вершиной мира. Но желанная гора была выше, манила изящными движениями. В нос залетает лист сакуры, Ая чихает и нервно начинает двигаться, объясняя это аллергией на цветение. Здесь, на этом острове, становится легче дышать почему-то, поэтому они проходят равнину до полудня, заходя в лес демонов под вечер. Девушка командует, куда идти и где обходить осторожно, пока они не встречают странных зверей. — Это тануки, они живут здесь. — она шепчет это ему на ухо, пока он пытается не двигаться, боясь опасности. Он прокашливается, чтобы начать говорить, но Ая опережает его. — Привет, благородный тануки! Проведи нас к хозяину здешних земель, будь добр, ты бы очень помог нам.       Зверь хлопает в ладоши, делает кувырок и исчезает в небольшой дымке. Куникузуши двигает головой, пытаясь понять, куда он делся, но проворная рука девушки уже указывает нужное направление, где притаился шерстяной зверь. Как только они приближаются, он неловко перебирает ноги, издавая какую-то незадачливую мелодию и вновь повторяет свой фокус. Они следуют за ним, пока не оказываются у окаменевшей статуи. Тануки больше не появляется, он мотает головой, пока оглушительный голос не расходится эхом по поляне. — Кто вы? Посланники той злой кицунэ? Если да, то передайте, что она проиграла бесстрашному Иорою! Я уже устал ждать, пока она придёт, даже не могу ягод сорвать. Посмотрите, какие они красивые висят тут рядом. Тянусь-тянусь, а достать не могу. Ух, я этой Сайгу! — Ая хлопает его по плечу и он тут же приседает, позволяя ей опуститься на бревно. Она прокашливается и вновь сжимает ткань штанов. Разве могут ёкаи волноваться так часто? — Бесстрашный Иорой, мы вовсе не лисьи посланники! Мы просто странники, которые хотят на Ёго подняться, чтобы в те же лисьи бесстыдные глаза посмотреть, но уже поздно подниматься. Могли бы мы воспользоваться твоим великодушием и гостеприимством, чтобы остаться на ночь? Помоги таким же ёкаям, как ты, а в ответ мы поднесем тебе ягоды, и те которые были вдоль реки, и дальше! — Иорой не отвечает, видимо задумывается, но Ая сверкает острозубой улыбкой, пока Куникузуши неловко топчется на месте. — Я Ая, исо-онна с острова Ясиори, а он Куникузуши, э-э-э, я так и не разобралась, кто он. Но у него знак признания сёгуна, может ты знаешь, кто он? — Так и быть, Ая и Куникузуши, приглашаю вас погостить у меня. Но кабы я знал, что мальчишка ёкай, сразу бы сказал. Я, между прочим, старше Сайгу, все знаю! А теперь, несите мне ягоды, в честь вашей доброй воли. — бегать приходится ему, путаясь в ветках и пугаясь светящейся травы, которая освещала ему путь. Громкие разговоры Иороя и Аи доносятся до него даже тут, пока он собирает желтые ягоды.       Возвращается не быстро, но несёт целую жменю и даже больше. Там уже горит костёр, тануки маленькими лапками прокручивает нанизанных жаб на вертеле, откуда-то звучит музыка, а Ая громко смеётся. Она, в принципе, была смешливой, как он заметил, и до невозможности сильно любила улыбаться. У Иороя смех раскатистый, отдающий каменным эхом. Он кладёт ягоды на камень, видимо являющийся телом хозяина леса, который только увидев желанный плод тут же забирает его себе. Как именно — он понять не может, но желтые ягодки исчезают в такой же дымке, а Иорой довольно чавкает. Ая ловкими пальцами разрывает тушку лягушки, закидывая мясо вместе с костями, облизывает пальцы и уминает одну за несколько минут. Куникузуши устал и только откидывается на бревно у ног девушки, закрывая глаза. Вокруг также громко, но он, кажется, впервые захотел спать по-настоящему, да только не суждено. Девичьи пальцы лезут к нему в рот, проталкивая мясо, спасибо и на том, что без костей. Приходится облизать ее пальцы, собирая сок жареного мяса, он удивлённо открывает глаза и смотрит на девушку. — Вкусно, скажи? В моём меню обычно было только человеческое мясо и кровь, но эти жабы... Иорой, это божественно! — она улыбается, закидывая мясо то себе в рот, то ему, позволяла облизывать свои пальцы и довольно улыбалась. — Так жмуришься, Ая, будто не исо-онна, а одна из последовательниц Асасэ Хибики. Мурчания только не хватает, бесстыжая! — он видит её красное лицо даже в свете оранжевого костра, но молчит, продолжая облизывать чужие пальцы и пережевывать нежнейшее лягушачье мясо. — Сердце себе, что ли, разбить хочешь? — Нет у меня сердца, глупый Иорой! — она смеется, пока Куникузуши думает — как это, сердце разбить? У него в груди было пусто с момента, как он проснулся. Там ничего не дёргалось, только дарило чувство неполноценности, которое ничем было не заткнуть: ни пальцами Аи в его рту, ни мясом, ни воздухом, который он пытался вдыхать.       Разговоры заканчиваются через несколько часов, луна, наверное, уже на вершине неба — он не видит ее, но чувствует. Клубком сворачивается у девичьих ног, гладит ступни и лодыжки. Во сне впервые видит свою нынешнюю любовь, бегающую по пляжу на своих двух ногах. Ему, от чего-то, от такого становится также грустно, как от неизвестной женщины, пропитанной искрящимися молниями. Подъем происходит тяжелый, Ая у него на груди лежит, пальцами поглаживая шею. Она даже, кажется, спит, он особо не разбирает, но она не подрывается тут же и не кричит. Ему только и остаётся, что уткнуться носом в макушку и вдохнуть запах чёрных волос — они пахли сакурой и костром. Иорой будит его громким голосом, заставляя парня нахмуриться. Без лежащей на нём Аи мир сжимался до него одного и становилось как-то грустно. — Спасибо за твое гостеприимство, Иорой, обещаю никогда тебя не забывать! Пошли, Куникузуши. — он кивает, трет глаза и присаживается, позволяя девушке залезть на него. — Не забывай, конечно, но лучше навещай, ты и сёгунский кабукимоно. — он не знает значение последнего слова, а Ая ему не растолковывает. Может она тоже не знает?       Лес они покидают молчаливо, но к лестнице, устремлявшейся вверх, начинают вновь говорить. Вернее, девушка начинает говорить, о том, кого любит есть и как, явно довольно щурится и слюной пропитывает его хаори. Ему не нравится, но выбирать не приходится, сам бы он блуждал тут еще больше или вообще оказался бы на вертеле у тануки. Перспектива такая не радует, и он ускоряется. Здание на вершине показывается перед глазами в полдень, сакура раскидывает ветви в стороны, и в груди у него опять что-то болит. Что-то знакомое и родное, будто частичка его связана была с раскатистым деревом. — Не думала я, что приглашала ёкая и куклу к себе. Зачем привёл сюда исо-онну, мальчик? Оставь её где-то там, если хочешь потолковать. — красивая женщина плывущей походкой выходит на улицу, смотрит на Аю высокомерно, и ему кажется, что это было грубо. Смотрит на неё из-под опущенных бровей, но девушка останавливает его. — Поставь меня тут, Куникузуши, я лисью вонь не перевариваю. Того и гляди стошнит костями моряка столетней давности. Иди. — он послушно оставляет её на камне под сакурой, медленным шагом направляясь к женщине. — Значит так ты назвать себя решил? Слишком помпезно, но воля твоя. Или не твоя, а мелкой змеи? — он не находит, что ответить, молчит долю секунды и смотрит на розовые волосы раздраженно. — Сразу видно породу, удивительно, как ты похож на Эи. Хотя, это же я говорила, каким тебя делать. — Эи? Это… это та женщина из моих снов? Кто она? Почему извиняется снова и снова, но так и не показалась мне? — он сжимается, обнимает себя руками и пытается не плакать. — Потому что ты не нужен ей больше, и она решила дать тебе свободу. Ты волен жить как хочешь, поэтому ступай. Эи сейчас слишком занята, чтобы встретиться с тобой, но когда-то она это сделает. Больше мне нечего тебе сказать. — она ладонь кладёт на его волосы, гладит недолго, да и руку отнимает как-то брезгливо.       Видимо, Ая была права, когда говорила, что лисы злые. Он не говорит ничего в ответ, идёт к выходу и не оборачивается. Ответы породили только больше вопросов, сакура забивалась в нос и царапала горло. Стало как-то тошно. Он молча опускается, позволяет девушке себя обхватить за шею и медленно спускается по лестнице. На небольшом пляже, еще ниже чем была земля ранее, они оказываются на закате. Сидят молча, Ая вновь ноги превращает в хвост и катается по песку, говоря, как все чешется от вонючей одежды и ног. — Не расстраивайся, если не получил ответов. Лисы все такие, говорят пространно и туманно, будто не имеют возможности складывать буквы в понятные слова. Не грусти, любовь моя, истину узнаешь скоро. — она подставляет спину солнечным лучам, смотрит на него с улыбкой. Ему хочется улыбнуться ей в ответ и он улыбается. Ая лучше знает, она больше прожила, и даже про лис оказалась права.       Она хочет сказать что-то еще, но громкий голос её прерывает. Они одновременно поворачивают головы к источнику звука, смотря на мужчину в шляпе. У него на поясе катана, сам он вдвое выше Куникузуши. Ая облизывается и смотрит на него, будто спрашивает разрешения, на что он кивает. Смешливый голос оборачивается каким-то соблазнительным, она ползёт в сторону мужчины и несёт откровенную чушь. В одно мгновение, её длинные руки хватают его за ноги, вынуждая упасть. Ему не хочется смотреть, но смотрит — острые зубы откусывают пальцы на ногах, хватают за лодыжки, игнорируя истошные крики. Ая уже вгрызается в бок, откусывает большой кусок от тазобедренной кости до нижнего ребра, кричит, наверное от удовольствия, и жмурится. А после смотрит на него, ловит то, как он вздрагивает при виде её испачканного в крови лица и тут же хмурится. Почему? Зубы хватают испускающего последние вздохи мужчину и тянут в сторону океана.       Его шляпа остаётся на песке, Куникузуши медленно бредёт к ней, цепляет пальцами и меряет на себя. Удобная и неплохая, даже от солнца защищает. Со стороны воды доносятся булькающие звуки, но он пытается не смотреть. Только когда все заканчивается кидает взгляд, смотрит на расплывающееся красное пятно на поверхности. Белые кости одна за другой оказываются на берегу, а сама Ая выбирается чуть позже, перед этим усиленно трёт лицо, смывая кровь и мясные ошмётки. Ловкие пальцы хватаются к нему, она подбирается к нему и отводит взгляд. Он присаживается на корточки перед ней, обнимает себя за колени и укладывает голову на руки. — Наверное, здесь стоит попрощаться, любовь моя? — он заимствует ее обращение, поджимает губы и пальцем стирает каплю крови возле губ. Она молчит, едва ли не впервые, когда он говорит с ней. — Время вернуть долг, Куникузуши. — он садится на песок полностью, сгребает её в объятия, руками обвивает талию, внимания не обращая на царапающую руки чешую.       Губы прикасаются к её, напирают, ловят ответ и возносят куда-то вверх. Тепло, мокро, отдаёт сырым мясом, но он опять не обращает внимания. Её лицо мокрое, и он понять не может, то ли из-за воды, то ли из-за того, что она плачет. Он прикасается губами к коже под глазами, закладывает пряди за уши, оказывающиеся остроконечными. Язык вновь в её рту, скользит по дёснам и зубам, он кусает её за губу и она весело смеется. Даже не плачет больше. Вновь долго и мокро, вновь губы опухают и краснеют. Солнце почти зашло и окрасило воду вновь в красный. — Прощай, Ая. Может, увидимся когда-то? — она отстраняется и кивает, её пальцы проходят по его прядям и лицу. Больно, почему-то. Почему? — Может быть. Прощай, Куникузуши, любовь моя, маленький идиотский кабукимоно. Тебе идёт шляпа, кстати, так ты меньше похож на яйцо, как мои сестрицы откладывают, не снимай её. — он не может смотреть, как она ползёт обратно к воде, как вздымается змеиный хвост над поверхностью, и бульканье воды.       Носком гэта он пинает лежащие рядом кости, смотрит вдаль и медленно идёт вдоль берега. Еще осталось миллион вопросов, на которые он хочет найти ответ, но первым делом ему нужно вернуться на Каннадзуку. Там его, кажется, уже заждался Нива Кацураги.