Тишина давит и слишком отчетливо

Тишина давит и слишком отчетливо. Михаэль с даже не побледневшим, а посеревшим лицом, сжавшись в жалобный ком, словно дитя малое, а не великий лидер воинства, во все ещё грязном от пыли кресле в разрушеном кабинете регента, продолжал иступлённо твердить, верно подозревая всех и каждого в немом осуждении: — Я не мог… — тут каждый раз запинался, словно как в первый, — пусть простит меня Господь, но я не мог его убить. Он сказал: «сделай это для меня, Михаэль», но я не смог. Понимаете, не смог… Речь, конечно же, о Люцифере, но никто Михаила не осуждает. Слова, если есть, замирают где-то внутри, хотя и с учетом всех разрушений, потерь, стоило бы, наверное, сказать хоть что-то, но главный виновник перед тем, как пасть в Ад, и сам осознал все свои ошибки, не то что после сознания моля о смерти, а даже ища её. В руках Михаэля, который не смог, но смог бы ли кто-то другой? Каждый об этом невольно задумывается, но верного ответа так и не находит — лишь чувства боли и жалости. Тишина давит и слишком отчетливо.