***
— письменное задание состоит из двух частей, — монотонно объясняет тигнари. — в первой — тест, во второй — вопросы с развёрнутым ответом. потом что-то вроде устного собеседования — могут спросить любую тему из списка. так, в тесте сто вопросов, а во второй части семь заданий… — включая актуальные изменения? — вбрасывает сайно, потому что ещё немного бубнежа, и он заснёт. — разумеется, — обижается тигнари. — не волнуйся, я хорошо подготовился. сайно мог бы ещё попридираться, но пока хватит. он сидит на кровати, забравшись на неё с ногами, следит за тем, как тигнари достаёт из сумки ноутбук, уже изрядно поеденный временем, и лениво отвечает на вопросы вроде «где розетка?» или «куда можно поставить?» всё это выглядит так, будто к нему в гости пришёл друг, и они собираются посмотреть фильм. в них сайно такие сцены и видел — к нему самому никогда не приходили друзья. и все его друзья были онлайн и разбросаны по разным концам страны. он смотрит на спину тигнари и думает, хм, а что если предложить вместе посмотреть его любимого «алого короля» сразу после занятия?.. будет совсем вечер. выключить свет, они сядут на его кровать (потому что больше некуда), и, когда тигнари увлечётся, сайно обнимет его и положит голову на плечо. после такого тигнари от него точно откажется… да! отличная идея. главное, чтобы ничего не рассказал родителям — иначе сразу отправят к психиатру лечить его нетрадиционные предпочтения. хотя нет. о чём он вообще думает? наверняка тигнари по вечерам занят своими невероятно важными совершеннолетними делами. сайно не собирается спрашивать то, на что ответом стопроцентно станет «нет». у родителей уже наспрашивался. с другой стороны… сайно рассматривает спину тигнари, сосредоточенно клацающего по кнопкам, и идея обнять того не вызывает ни отвращения, ни неприязни. только иссушающее волнение: а что будет, если всё-таки попробует? у тигнари гладкие волосы, и пахнет от него приятно. может, это даже не будет противно… — …не включается, — вздыхает тигнари. сайно моргает: ему тоже пора включиться. он смотрит на тигнари, потом на до сих пор чёрный экран ноутбука, проводит логическую связь и замечает: — ему уже не на пенсию пора, а на свалку. — да уж, — вздыхает-соглашается тигнари. — могу я воспользоваться твоим компьютером, сайно? да без проблем… ответил бы тот, если бы не скука. — а что будет, если я откажусь? «что?» — не понимает тигнари, всё ещё витающий в мыслях где-то между «ненавижу технику» и «где взять деньги на новый ноут». он оборачивается посмотреть на сайно, но взгляд первым делом падает не на лицо того, а на ноги. сентябрь тёплый — нормально, что тот у себя дома ходит в шортах. ненормально то, что тигнари они отвлекают. сайно замечает его взгляд и вопросительно (самодовольно внутри себя) расширяет глаза. тигнари сразу отворачивается и пытается вспомнить, о чём у них там разговор. ага. что будет, если сайно откажется надевать шта… помогать ему в проведении занятия? «об этом узнают твои родители» — это первое и самое логичное. тигнари даже рот приоткрывает, чтобы сказать это, но… потом оглядывает пустую, словно нежилую, комнату сайно, вспоминает сцену на пороге дома и передумывает. нет. не сейчас. (и никогда, на самом деле). тигнари и оставил бы запугивание родителями на потом, на крайний-крайний случай, когда уже никакие слова не помогут переупрямить сайно, но что-то внутри противится. тот кусочек сердца, который постоянно болит, заставляет творить энергозатратные глупости и регулярно затрудняет жизнь. — не дашь компьютер — не узнаешь, какие темы из биологии нужно выучить, — говорит он таким тоном, словно о мировой трагедии объявляет. сайно вскидывает бровь («серьёзно?») — но, подумав, шутку всё же подхватывает: — о нет… как мне жить без этих знаний? — вот именно, — улыбается тигнари. — ты многого лишишься, если я уйду. и сайно… где-то глубоко внутри знает, что это правда.***
— биология — наука о жизни… — тогда почему она меня убивает? тигнари сдаётся. сайно даже не пытается делать вид, что ему интересно: лежит на кровати животом вниз и болтает ногами. — ты этого не хочешь, да? — вздыхает тигнари. — тебе совсем не нужна биология? — нет. — хорошо, — тигнари отворачивается, чтобы свернуть презентацию. ему обидно, и он даже не знает, за кого больше — за себя или за биологию. сайно сзади молчит — не выспался, и двигать любыми частями тела (даже челюстями) ему лень. тигнари упирается локтями в стол и опускает лицо в ладони. он собирается размышлять, но в голове перекати-поле. к такому итогу они и должны были прийти (даже удивительно, что сайно вчера продержался целое занятие), и его вины в этом нет, но всё равно… обидно. — ты та-а-ам… — зевает сайно. — заснул? тигнари нехотя поднимает голову. он взрослый. он должен решать проблемы словами или действиями, а не методом «утро вечера мудренее». — если я уйду, твои родители всё равно найдут тебе репетитора, да? — тихо говорит он, и понимание — совсем не то, что сайно ожидает видеть в чужих глазах после того, как оскорбил чью-то страсть. он заторможенно кивает, не понимая, что тигнари собирается сказать, и тот предлагает невозможное: — тогда давай так: я буду к тебе приходить заниматься своими делами, а ты будешь готовиться к тому предмету, который нужен тебе. до сайно доходит не сразу. он пялится на тигнари, ожидая, что тот улыбнётся и скажет что-то вроде «ладно-ладно, я пошутил, чтобы тебя взбодрить» — но лицо у того совершенно серьёзное. так он привлекательнее обычного, но сейчас не об этом. — зачем тебе это? — медленно проговаривает сайно. — а, погоди, — «догадывается» он, — просто хочешь лёгких денег, да? вроде как занимаешься со мной, мору получаешь, а сам ничего не делаешь? тигнари обидно не то что до глубины души — до самого костного мозга обидно за то, что сайно считает его меркантильным любителем лёгкой наживы. прямолинейность, в общем-то, неплохая черта — но не тогда, когда задевает лично тебя. грубиян. — не совсем, — обиду полностью спрятать не выходит. — я верну твоим родителям деньги в конце года, когда всё всплывёт. сайно всё ещё не понимает. зачем тигнари рисовать себе столько проблем из-за него? — ты… зачем тебе это? тигнари опускает плечи, как будто на них — вся тяжесть мира. он всего-то хотел помочь, а ему нагрубили и не доверяют. доброта и правда наказуема. но отступать уже некуда. — я не знаю, сайно, — то, как он вздыхает его имя… — это не совсем невозможно для меня, и это поможет тебе. я не знаю, почему, но мне тяжело смотреть на твою ситуацию, и я… я хочу тебе помочь. тигнари этого не видит, но в сайно что-то ломается. человек, которого он видит второй раз… понимает его лучше, чем люди, с которыми он прожил целую жизнь. — ты… ты не продержишься целый год, — в горле становится суше, чем в пустыне. — сдашься раньше. тигнари ловит его взгляд — и навсегда приковывает к себе. обещает: — продержусь. сайно садится. отворачивается. сердце пытается сломать рёбра изнутри, но вообще-то пульсирует в голове. жарко и вместо разумных мыслей он пугается того, что лежал перед тигнари с голыми ногами. а ещё сайно понимает, что никогда на это не согласится. нет. ни за что. может быть, сам он уже давно проебал нормальные отношения с родителями, но вот тигнари с ними ссориться и терять работу он не даст. и за решением этим тоже нет никакой внятной причины — только глупо-наивная мысль о том, что подставлять можно кого угодно, но не тигнари. он этого не заслуживает. осталось только придумать причину правдоподобнее. — ничего не получится, — осеняет сайно. — я буду регистрироваться на экзамен с родителями. они сразу узнают, если я не запишусь сдавать биологию. — хм… наверное. приходит очередь краснеть и отворачиваться тигнари. сайно и посмеялся бы над ним, да только ему самому душно, жарко и, когда он смотрит на тигнари, в ушах не стучит — грохочет. — тогда… — прокашливается тот. — тебе совсем не интересна биология? до этого дня — да, но ровно шестьдесят секунд назад сайно заинтересовало кое-что в биологии, и это «кое-что» сидит перед ним. сидит и отгоняет неловкость мысленной мухобойкой. — есть один раздел, который меня интересует, — сайно вдруг вспоминает вчерашнюю лекцию про разделы биологии. — анатомия. в смысле, строение человека. физиология и кое-какие взаимные процессы… — о нет, — понимает тигнари, но уже поздно, и сайно заканчивает: — размножение человека. тигнари с такой силой бьёт себя по лицу, что сайно смеётся. от переизбытка чувств он снова откидывается на кровать, и ему легко-легко и свободно, как никогда не было — даже несмотря на то, что он вот только что своими собственными словами сжёг и развеял по ветру шанс не сдавать нежеланный предмет. он лежит и улыбается, кожей ощущая исходящие от тигнари волны кринжа, и ему хорошо. — да ладно, за-абей, — зевает он, успокоившись. — я пошутил. мне всё равно это знание в жизни не пригодится. тигнари не отвечает — задумывается над тем, как бы обхитрить своих научруков и помочь сайно, — а тот лежит и размышляет о своём. и в этот раз тишина между ними комфортная, как в объятьях, уютная и привычная, как между старыми знакомыми. тигнари вспоминает, что не один, только когда слышит едва заметное посапывание — а когда сайно просыпается часом позже от деликатного хлопка дверью, он понимает, что тигнари перед уходом накрыл его одеялом.***
— как я у тебя записан? — где-то в середине октября интересуется сайно, заглядывая через плечо тигнари в телефон. — а? просто «сайно»? почему так скучно? — зато понятно, — невозмутимо отвечает тот, и сайно хочет укусить его за ухо, но сдерживается. в последние две недели удерживать себя от непоправимых глупостей приходится очень-очень (очень) часто. — я хочу быть записан по-другому, — объявляет он и, приобняв тигнари сзади, выхватывает телефон — тот, на удивление, не сопротивляется, потому что застывает. и ещё на двадцать секунд после, пока сайно, выпрямившись, заходит в настройки диалога, чтобы стереть своё имя. затем, немного подумав, вводит вместо имени «мой любимый ученик», нажимает на галочку и только хочет полюбоваться работой, как тигнари отнимает телефон себе. — что ты там… — ворчит он, тыкая куда-то, а потом замирает на полуфразе. — что? сайно возвращается на стул напротив, довольный собой. — это же правда, нет? или ты против? — я не… — почему он тупит? тигнари сглатывает и впивается в него взглядом своих кофе-с-зубной-пастой глаз. — это точно то, что ты хотел написать? — ага, — кивает сайно, довольный произведённым эффектом. — хватит болтать. давай заниматься. вместо ответа тигнари ещё полминутки разглядывает экран, пока тот не отключается, являя в зеркальной поверхности заспанное личико своего хозяина. той же ночью перед сном сайно вспоминает выходку и решает и у себя переименовать тигнари в «мой любимый репетитор» (потому что правда). когда он сохраняет настройки и выходит в диалог, чтобы полюбоваться работой, он видит видит… как из-за ограничений по символам телефон стёр всё, что было после «р». и теперь тигнари у него записан как «мой любимый р». до сайно… доходит быстро. они пользуются одним приложением. у них должны быть одинаковые ограничения по символам. а это значит, что «мой любимый ученик» у тигнари сократился до… сайно отбрасывает телефон как ядовитого скорпиона и невидящим взглядом смотрит перед собой. щёки печёт и кровь слышно. какой позор. теперь он понимает, к чему были те вопросы тигнари и задумчивые взгляды, которыми тот кормил его всё занятие. когда сайно спустя три минуты беззвучного крика заставляет себя взять телефон, он дрожащими руками скринит экран, обрезает часть с «мой любимый р» и отправляет тигнари. сайно (22:31): [фотография] у тебя так же? сайно (22:31): я не это имел в виду сайно (22:31): я написал сайно (22:31): мой любимый ученик (прочитано в 22:31) сайно (22:31): а оно стерлось тигнари (22:32): я так и понял. сайно (22:32): фух сайно (22:32): тогда исправишь? тигнари (22:32): ни за что.***
к концу октября они выбираются на прогулку в лес рядом с посёлком, в котором живёт сайно, чтобы применить на практике те знания по ботанике, которые тот усвоил за два месяца. — природа удивительна, — вдохновлённо вещает тигнари. — все краски, что люди используют в картинах, они берут из природы. в той же литературе, например, когда описывают человеческую жизнь, там почти всегда грязь и низость; но когда писатели доходят до описаний природы — красота и спокойствие… — описания природы скучные, — перебивает его сайно: поучающий тон у него уже в печёнках. — я их всегда пропускаю. та человеческая низость, о которой ты говоришь, гораздо интереснее. если бы я описывал природу, там была бы грязь самая обычная. и комары. этим летом они меня подзаебали. — я знаю секретный рецепт мази от комаров, — говорит тигнари, игнорируя грубость — привык. — она передаётся в твоей семье из поколения в поколение? — предугадывает сайно, и тигнари округляет свои ангельские глаза. — да, откуда ты?.. — я хорошо тебя чувствую, — бросает сайно, скрещивая руки на груди. — в плане? — в плане, сегодня ты пахнешь по-другому, — выстреливает сайно, ничуть не краснея снаружи (внутри что-то горит). — не как вчера. тигнари молчит. а что отвечать? это же явная провокация. он уже привык к тому, что сайно обожает выводить его на эмоции, причём любые: от безобидной злости до… тигнари не хочет думать, каких эмоций добивался от него сайно, когда закидывал ноги на его бёдра, и он точно НЕ будет думать о том, что тогда почувствовал. — что ж, я думал поделиться с тобой рецептом летом, если ты сдашь экзамен, — отвечает тигнари, — но ты, кажется, по запаху и сам можешь определить, какие компоненты в неё входят. — ты мне предлагаешь себя… — удачное, однако, место для паузы; тигнари не уверен, что ответит на этот вопрос «нет». — …понюхать? как будто не ты минуту назад сообщил, что уже этим занимался, думает тигнари, но в ответ только кивает. взгляд сайно становится цепким, хищным; он несколько секундо-лет глядит ему в глаза, и тигнари чувствует оцепенение, не может отвернуться, да и, на самом деле, не хочет. потом сайно кладёт руки ему на плечи — тяжело, и когда они успели оказаться близко? у тигнари под весом ладоней растворяются кости в ногах, а их там, между прочим, целых шестьдесят штук, и ему срочно надо куда-то вцепиться, чтобы не упасть. а сайно ему не помогает — делает хуже: его лицо уже под лицом тигнари, и он дышит возле шеи, запуская хороводы невидимых сороконожек по плечам. и так продолжается долго, бесконечно долго, хотя — удивительно — в реальном мире проходит не больше двадцати пяти секунд, а потом сайно разрывает время хриплой просьбой: — наклони голову. и тигнари, сам не зная почему, подчиняется: запрокидывает голову набок, открывая сайно доступ к шее, и тот этим пользуется — цепляет зубами кожу и всасывает её между зубов. и всё. конец. секундо-годы набухают, искажают время и с хлопком исчезают. тигнари не может определить, сколько времени они так стоят, потому что небо не темнеет, а сердце безбожно врёт, ускоряя пульсацию в два, нет, в три, в пять и в тринадцать раз. бока немеют. плечи — они вообще существуют? в тех местах, где сайно касается его и даже просто задевает одеждой, кожа и мышцы сменяются ватой. альвеолы оказываются пластиковыми лиюэнскими подделками, потому что забывают про свою главную функцию — газообмен. хотя тигнари всё равно не дышит. замирает как кролик перед хищником, и плевать, что перед ним не хищник вовсе, а его ученик, который на три года младше и который откуда-то умеет ставить засосы. тот самый, которого тигнари хочет, но не знает, в каком смысле; к чёрту пошлости — если тот просто будет вот так вот где-нибудь рядом с ним обитать, на расстоянии вытянутой руки, чтобы до него всегда можно было дотянуться и снова почувствовать первобытные вулканы внутри — он за это всё отдаст, что у него есть. пускай кусает хоть каждый день. сайно отпускает его шею, но не плечи. и дышит чуть заметнее обычного. поднимает голову, а тигнари — опускает. плавно и синхронно, они словно танцуют. взгляды их пересекаются, отрезвляют и. вот она. неловкость. потому что что это только что было?! первым разговор начинает сайно. отворачивается и выдаёт самую провальную попытку всё замять: — комары… — хрипло шепчет он. — …в этом году озверели. а тигнари почему-то эту ужасную шутку подхватывает: — да. среди бела дня кусают. и до самого конца прогулки они синхронно делают вид, что ничего из ряда вон не случилось. и только перед воротами сайно стягивает с себя шарф, накидывает на шею тигнари и говорит: — замотай шею. нельзя, чтобы родители заметили. — а если заметят — что? — не знаю. скажи, что тебя псы бешеные покусали. тигнари изгибает бровь. но шарф вокруг шеи всё-таки обматывает, и его обнимает электрический запах сайно. ничего, если он не вернёт? — ты себя только что собакой назвал? сайно наконец поворачивает к нему голову и хмурится. взгляд его сразу же падает на тот самый символ «собаки бешеной», и… его внутренний собственник доволен. — мы ещё долго не сможем видеться, если они узнают. …а он умеет подбирать аргументы. шестью минутами позже того, как мать сайно замечает, что тигнари не снимает шарф, и воркует: «а не заболел ли ты?», а её сын стоит сбоку и не смотрит на то, как вся любовь достаётся неродному, тигнари сидит на стуле и спрашивает: — продолжим? — что именно? — я говорил про биологию, но не против того, что ты начал в лесу, — спокойно отвечает тигнари, и сердце сайно решает, что ему наскучило сидеть в анатомически правильном месте. он не против?.. сайно подходит к тигнари, встаёт перед ним и упирает ладони в стол — нависает. вглядывается пристально, игнорируя желание сесть на колени, и спрашивает прямо: — я тебе нравлюсь? «он близко» — это всё, о чём тигнари может думать в этот момент, и он кивает, потому что слова не идут изо рта — то ли туманом щекочут живот, то ли комком застревают в горле. сайно качает головой, задевая чужую щёку волосами, и требует: — скажи это. скажи вслух. — ты мне нравишься, — шепчет тигнари, потому что громче будет звучать как пустынный шакал. у него ничего не работает, когда сайно так близко. он как кусок мяса на косточке. — и тебе понравилось… — сайно поднимает одну руку и касается пальцем засоса. — …это? тигнари невольно дёргает головой, потому что каждое прикосновение этих пальцев ощущается солнечным ожогом, и сайно замирает с приподнятой рукой. — больно?.. — пугается он, и это неподдельный страх, настолько живой и болезненный, что тигнари спешит развеять его: — нет! я просто… — он вовсе не «просто», а какая-то шака лака бум бум, но как это перевести на человеческий, тигнари не знает. — это слишком неожиданно для меня, и… сайно вдруг хватает со стола книгу и раскрывает её, пока летит задом на кровать. он отгораживается от тигнари, и, пока тот недоумевает, к чему такие трюки, дверь комнаты открывается, и входит мама сайно. да чтоб её, думают оба. а тигнари ещё: «как он услышал?!» — мальчики, я заварила вам чая — замёрзли, — она подходит к столу, и тигнари дрожащими руками поправляет шарф, чтобы не было видно. — дорогой, что с тобой? ты заболел? архонты, да ты весь красный! сайно хмыкает из-за учебника. — наверное, вирус подхватил. — а ты чему радуешься? — неприязненно произносит она, прикладывая руку ко лбу тигнари. — горячо, но температура вроде нормальная… как себя чувствуешь, дорогой? — как будто влюбился. сайно дёргает руками — похоже на судорогу. книга почти выпадает из его рук. — какое… поэтичное сравнение, — качает головой мама сайно. — не знала, что ты романтик. «это не сравнение, — думает тигнари. — я в вашего сына влюбился». вслух он ничего не говорит. сайно прав: если его родители узнают, тигнари не только лишится места в университете, но и возможности видеться с тем, с кем, как оказалось сегодня, видеться жизненно необходимо.***
кто придумал выходные. кто придумал сраные три-дня-когда-они-не-видятся. они переписываются, но официально и безо всяких признаний. даже без намёков. даже без полутонов. сайно даже ни одного мема с волками не скидывает. а потом, когда мучительные три дня-столетия проползают, и они встречаются: — всё-таки пришёл, — констатирует сайно, пока тигнари развязывает шнурки на кроссовках. — не должен был? — шепчет тот, не поднимая головы. и сайно больше ничего не говорит, пока конвоирует тигнари по коридорам и лестнице к себе в комнату. молчание это скручивает живот и ядом растекается по мышцам, но ещё мучительнее отравляет неизвестность — что им делать и о чём говорить, когда останутся наедине? а когда позади дверь хлопает и отрезает их от любопытных глаз и ушей, тигнари встаёт у стены и чего-то ждёт, а сайно пристраивается рядом — но дальше, чем оба хотят, — и смотрит вбок. тук, тук, тук. всё громче обычного: и стук сердца, и тишина. мыслей много, но слова тают, не добравшись до горла. и вся ситуация глупая и до тошноты напряжённая: какая-то никому ненужная интерлюдия, пауза, рождённая условностями, правилами и ожиданиями, которая мешает им быть друг с другом. просто быть друг с другом. и разрывает её тигнари — тянется к сайно и обнимает его. — я скучал, — на пробу шепчет он. сайно застывает мумией, пока сердце разгоняется, а потом обнимает тигнари почти до хруста в рёбрах и сжимает ткань его кофты в руках. и дышит им, дышит. потому что дышать становится как никогда важно, ведь жить хочется, чтобы быть с ним и чувствовать его. — ты можешь… никогда не уходить? — спрашивает он севшим голосом. — твоим родителям это не понравится. — нахуй их, — сайно цепляется крепче. — нахуй всех. останься со мной. — я очень хочу, — голосовые связки деревенеют. — но у меня слишком много обязательств, и мне будет тяжело всё бросить… сайно отстраняется. глядит на тигнари, расширив глаза, — то ли удивляется, то ли любуется. тот не понимает, что не так. — погоди, — волнуется сайно. — ты что, всерьёз думал всё бросить? ради меня? когда тигнари понимает, в чём дело, он краснеет. вот ведь… ляпнул тупую романтичную хрень. но он и правда ненадолго о таком задумался. взгляд сайно становится нежным, и это только для тигнари, и он впервые такое видит во всегда неприступном сайно, что застывает. — ты… — шепчет тот. — ты… не в силах что-то выдать, сайно лишь открывает-закрывает рот, как будто в нём звук сломался. — ты тоже, — на всякий случай говорит тигнари, потому что вряд ли сайно сказал бы про него что-то обидное. — да нет же, — сайно мотает головой и снова возвращается к процессу мучительного обдумывания, — ты… тигнари больше не перебивает — проводит время с пользой, разглядывая сайно, чтобы запомнить и задержать в себе его образ как получится дольше, желательно — сразу записать в долговременную память. его загорелое лицо и корявый хвост из волос, вечную не-улыбку и ещё более вечные мешки под глазами, косточку ключицы, а если рискнуть глянуть ниже — то и голые икры, потому что кое-кто принципиально носит шорты в любое время года… — я не знаю, — сдаётся сайно. — что ещё говорить? — говори, что хочешь. — тогда давай поцелуемся. а? предложение настолько внезапно, нелепо и перескакивает через все мыслимые и немыслимые границы, что тигнари сначала переклинивает, а потом он смеётся — от души хохочет, нет, от пресса и диафрагмы — и смех его подпитывается напряжением и неловкостью, из-за чего никак не остановиться — даже обиженное личико сайно не успокаивает. — и что здесь смешного? — я от счастья, — чуть успокоившись, отвечает тигнари, но ему не верят. он вдыхает глубже и серьёзнеет: — хорошо, хорошо, извини. ладно, давай попробуем. после занятия. — нет, — качает головой сайно. — сейчас. — думаешь, мы сможем остановиться? — взывает к его разуму тигнари, но не срабатывает, и тогда приходится уговаривать: — сегодня лёгкая тема, короткая. если справишься быстро — останется время на всё, что захочешь. убеждает-то он сайно, но разумным надо оставаться в первую очередь самому тигнари: стоит поддаться вопящему сиреной на фоне «да! да! да! давай!» — и он осыплется песочком на пол. нужно время на остыть и подумать головой — потому что сайно, судя по всему, думает чем-то другим. (сердцем. он имел в виду сердце). сайно, вздохнув (так, чтобы тигнари уяснил его нежелание и услышал: «это только ради тебя»), соглашается. он умный мальчик. теперь, с новой мотивацией (они и правда собираются это делать?), он осваивает материал в тысячу раз быстрее — а потом сидит, нервно ломая пальцы, и ждёт, пока тигнари проверит решение задачи на генетику. тот прочитывает решение трижды, но смысл больших и маленьких букв с цифрами каждый раз проскальзывает мимо нужного механизма осознания. а ещё вдруг почему-то восстают из глубин памяти все предыдущие его проёбы (ладно, минутки некомпетентности) как преподавателя, и он почему-то решает, что репетитор из него на самом деле ужасный, а сайно до сих пор не нажаловался на него лишь потому, что тигнари ему нравится. — сайно, скажи, — он отрывает взгляд от тетради и встречается взглядом с красными глазами, — только честно. какой из меня репетитор? сайно замирает в статую в комичной позе с приподнятыми руками и тебе-удалось-меня-удивить лицом. — мы точно будем об этом говорить сейчас? — тигнари кивает, и сайно, тяжело вздохнув, усаживается с ногами на стул. — у меня были учителя и лучше. ты льёшь много ненужной воды, и тебя часто заносит в левые темы. но ты и правда умный и знаешь биологию — это заметно. тебе просто нужно поработать над ораторским мастерством. — ты бы хотел поменять репетитора? сайно вздыхает, всем своим видом демонстрируя, что этот разговор ему не по душе, и ртом он хотел бы вовсе не говорить, а — нет. — это из-за личных предпочтений? — потому что ты мне нравишься, да, — терпение сайно, кажется, исчерпалось ещё полчаса назад, а остальное время он терпел в кредит. — но если бы ты и правда был бесполезным, тебя бы тут уже не было. — жестоко. — кто бы говорил, — обижается сайно. — ты обещал поцелуи, а мы вместо этого сидим и болтаем о какой-то херне. тигнари и сам хочет поскорее, но последние слова его задевают: — для меня это не херня, — теперь они два обиженца, но тигнари взрослее, поэтому, вздохнув, сводит конфликт на нет: — ладно, не дуйся. спасибо, что был честен со мной. сайно вздыхает и возвращает ступни на пол — открывается. — извини. для тебя это важно. просто… глаза у него несчастные-несчастные. тигнари пододвигает себя на стуле ближе к сайно. — ладно, я просто тянул время, — признаётся он. — мне неловко. я никогда не целовался. сайно не выглядит удивлённым. — я так и подумал, — мог бы и завуалировать. — я тоже. — это делают… сидя или стоя? или лёжа? — давай попробуем уже хоть как-нибудь. предлагает он, но, когда тигнари тянется вперёд, сайно вдруг отбивается руками и перебивает: — нет, погоди, сначала надо… не договорив, он спрыгивает со стула и, выхватив из-под стола какую-то железную пластину, подходит к двери. дальше тигнари не видно ничего, кроме спины сайно (он не против), но, когда тот оборачивается, пластина уже закреплена в ручке двери так, чтобы комнату нельзя было открыть с другой стороны. — зачем? в доме же никого, кроме нас. — есть брат, и он любит всё вынюхивать, — сайно вытирает ладони о шорты. — или ты боишься оставаться со мной наедине? кто кого ещё должен бояться, думает тигнари, пока встаёт с места и шагает к двери. шаг. второй. третий. давление вокруг и внутри нарастает. его переполняют желания — бесформенные, безымянные и бесчисленные — которые из-за своей неопределённости раздражают и будоражат и не дают ни покоя, ни удовлетворения, и говорят, что легче ему станет только рядом с сайно. врут: возле него густота внутри тяжелеет, и что-то нестерпимо тянет вниз или уже внизу; сайно отступает назад, наваливается на стену. везёт ему: есть точка опоры. и ещё две, когда он обнимает ладонями лицо тигнари; тот находит свои по обе стороны от плеч сайно. когда они там?.. а, не важно. лица их друг напротив друга. видно всё, и не скрыть и не утаить больше ничего. но прятать ничего и не нужно. — если это и называется «быть сверху», — зачем-то говорит сайно, — то в следующий раз там буду я. тигнари кивает. он привык к комментариям не к месту: таков уж сайно — его сайно. — ты очень красивый. с каждым словом-шепотком он наклоняет голову на пять градусов. примерно на столько же с каждым рывком нагревается воздух между их лицами. всё это мучительно медленно, и сайно, который ненавидит пустую трату времени, должен возмущаться — но в эту минуту он знает: спешить некуда. они должны упиться моментом сполна и запомнить его. а потом они одновременно закрывают глаза. и: касание раз — тыкаются друг в друга — слепые котята; касание два — сайно первым находит нижнюю губу, а тигнари первым приоткрывает рот; касание три, и при разделе губ ему достаётся верхняя, но как-то всё равно. в тот момент уже ничего внешнего не остаётся, никакой скорлупы комнатки и шелухи мира. существуют только несколько миллионов клеток эпителия, которыми они пытаются слиться, пальцы сайно (откуда-то на его затылке) и собственные пальцы тигнари, которыми он сжимает уже-не чужие плечи. две последние его точки опоры, потому что предательницы-ноги с этой функцией больше не справляются. наверное, всё-таки нужно было лёжа. или хотя бы сидя. но у них будет ещё много времени попробовать.***
— что-то вы сегодня допоздна, — беспокоится мама сайно. — дорогой, ты уверен, что доберёшься до дома? мало ли что случится в темноте… может, воспользуешься нашей машиной? — я не взял права, — качает головой тигнари. — успею, ничего страшного. последний автобус в девять. женщину это не успокаивает: — тогда, может, сайно проводит тебя до остановки? — не стоит, — сразу же отвечает тигнари, потому что так точно опоздает на все автобусы, даже утренние. он косится на сайно — тот складывает руки на груди и упрекает равнодушно: — меня, значит, ночью выгонять на улицу не жалко. — не паясничай, — конфузится мама сайно. сын её бросает куда-то в сторону раковины: — если ты так его обожаешь, пускай ночует здесь. всё равно комната этого пид… аль-хайтама свободна. сердце тигнари со вскриком падает в пятки. и там начинает стучать сильнее, когда он понимает по лицу мамы сайно, что та не против. — как раз завтра утром собрание даршана, — вспоминает она. — я подвезу тебя… как идея, дорогой? тигнари ощущает напряжение сайно. оно как резиновый шар — не тонкостенный воздушный, другой, с толстыми стенками, на котором прыгают сидя; если такой проткнуть — ударной волной разнесёт дом, а в случае сайно — ещё и ближайший город. или вообще весь континент. — а где комната аль-хайтама? — возле моей. отвечает сайно равнодушнее скалы, но это та скала, на которую только ступишь — и она обрушится в море. тигнари сглатывает. всё зависит от него — но любой выбор его пугает. если он откажет, сайно обидится, да и внутренний зверь тигнари ревёт: «не вздумай отказаться!» но если он согласится… он хочет согласиться — нет — жаждет этого. архонты, как же страшна влюблённость. как человек, которого он два месяца назад знал лишь по имени и сухому описанию, превратился для него в главный предмет вожделения? взгляды их сталкиваются. сайно равнодушен для матери, но тигнари слышит его «нахуй их — нахуй всех — останься со мной». и он, конечно: — спасибо. я останусь. соглашается.***
тигнари лежит в чужой кровати и понимает, что не заснёт. он знает, что сайно придёт. ждёт этого и боится. потому что слишком быстро. потому что они торопятся. потому что они уже даже не бегут — летят на реактивной ракете. это неправильно, и поэтому… дверь не издаёт ни звука, но тигнари всё равно слышит, как она открывается. шаги-шлепки тоже незаметные, кошачьи, крадущиеся — но он может поклясться, что сосчитал все. а потом кто-то садится поверх одеяла на его ноги и нависает над ним, и, пусть в темноте не видно, он знает, что это сайно. — ну привет, — прозвучавший голос подтверждает его догадку. — не ждал? — ждал. сайно переворачивается через себя и укладывается рядом, чтобы лежать голова к голове, но остаётся поверх одеяла. его волосы щекочут щёку тигнари, и тот высовывает руку наружу, чтобы поправить их, а затем — раз уж всё равно потратил энергию — находит ладонь сайно и хватает её. вздох со стороны подтверждает, что не его одного только что убило током. повисает тишина, и оба думают нервно, чем бы её заполнить. непонятно, с чего начинать, когда не знаешь, куда хочешь дойти. вообще, и у сайно, и у тигнари идей и предложений много (до следующего года точно хватит), но сначала, по-хорошему, узнать бы планы друг друга. чтобы не оттолкнуть и не напугать. — кажется, не усну, — сайно выходит на разведку. — я тоже. — тебе нужно, — заявляет сайно. — у тебя же завтра какое-то собрание с самого утра. — беспокоишься за меня? — да. нежность горячая. заливает живот чем-то липким и густым, как будто у тигнари внутреннее кровотечение. он хочет сказать что-то такое же значимое в ответ, но все слова обесцениваются, и ни одно из них не правильное. и он сжимает ладонь сайно сильнее. — расскажи что-нибудь о себе, — просит тот. — ты много знаешь обо мне, но я о тебе — почти ничего. только то, что ты занимаешься какими-то исследованиями с родителями, за которые они тебя облизывают. — хочешь узнать что-то конкретное? — хочу узнать всё, — заявляет сайно. — но для начала… скажем… какие у тебя родители? бедное и настрадавшееся за день сердце тигнари теперь ещё и тисками сжимают. — м-м-м… — тянет он, подбирая слова помягче. — ну, родители тоже работают в академии, так что я с детства рос среди энциклопедий. удивляюсь тому, что они всегда находили время обо мне заботиться. иногда даже слишком… но я всё равно их люблю. — понятно, — в голосе сайно слышится улыбка. — я рад. — сайно… — я здесь задаю вопросы, — перебивает тот. — давай дальше: у тебя есть пара? серьёзно? тигнари чуть язык себе не откусывает. — есть. — и какая она? — он, — поправляет тигнари. — младше меня. со светлыми волосами. смотрит так, будто хочет съесть. а ещё он умный и любит кусаться… — ты собаку описываешь, что ли? — вздыхает сайно, но тигнари знает, что он улыбается. — и снова называешь себя собакой. не надоело? — так это всё-таки обо мне? — а что, были сомнения? — были, — признаётся сайно. он переворачивается на бок и дальше шепчет в ухо: — мне до сих пор сложно поверить, что ты рядом. кажется, если усну — ты пропадёшь. ты слишком хороший, чтобы быть настоящим. ты… он вдруг замолкает. тигнари тоже ничего не говорит — пропускает слова через себя, повторяет их по нескольку раз. и как у сайно получается подбирать их так, что они бьют сразу в сердце? ему тоже стоит научиться. хотя единственное, что он хочет донести до сайно, это: «ты заслуживаешь любви». — знаешь, что?.. — начинает он, как на губы ему ложится ладонь. — тихо, — шепчет сайно. — я что-то слышу внизу… кто-то вернулся домой. — отец? — это может быть и аль-хайтам. пытаюсь услышать… теперь и тигнари слышит, как в соседней комнате хлопает дверь. через щели в двери проникает свет из коридора, и кто-то шаркает мимо. сайно подскакивает, резво перепрыгивает через тигнари и, судя по направлению и звуку шагов, убегает к шкафу. сердце тигнари начинает колотиться сильнее — почти так же, как тогда, когда они впервые поцеловались, и нет, это совсем не то, о чём он должен вспоминать сейчас. голоса теперь слышатся совсем рядом с комнатой: женский матери сайно и мужской, глуховатый, но смутно знакомый. они обсуждают что-то мучительно долгую минуту, а затем дверь комнаты приоткрывается, и раздаётся деликатный шёпот: — тигнари, ты спишь? может, притвориться спящим? нет, нельзя. надо быть мужественным, выпятить грудь и стойко принимать удары судьбы. — нет. — извини, что беспокою, — громче говорит мама сайно, — но аль-хайтам внезапно вернулся и сказал, что ему нужно в комнату… можно войти? или ты сначала оденешься? — нет, я буду под одеялом, входите, — отвечает тигнари, радуясь тому, что его голос не дрожит. дверь скрипит, щелкает выключатель, он щурит глаза; а когда распахивает их шире, видит знакомую серую макушку над туловищем в уличной одежде и женский силуэт в халате. два вопроса. что аль-хайтаму понадобилось в своей комнате посреди ночи и какого хрена именно этой ночью? — мне освободить кровать? — тем не менее спокойно спрашивает он. аль-хайтам качает головой. — нет, мне просто надо кое-что забрать. это вещь моего знакомого, и он попросил меня срочно её вернуть… он направляется к шкафу. он (да-вы-блять-шутите) подходит к шкафу. у тигнари лопается несколько миллионов нервных клеток сразу. аль-хайтам подходит к шкафу, открывает дверцу и, кажется, видит. тигнари выкидывает в анабиоз. сердце не стучит и дыхания нет, а все конечности отмирают. и где-то краем сознания он понимает, что на этом его карьера окончена. ближайшие восемь лет он проведёт за решёткой, а по возвращении сопьётся и до конца жизни будет работать дворником. извечная «я всегда и во всём прав»-маска на лице аль-хайтама трескается, и он подозрительно долго вглядывается внутрь шкафа, так что даже его мать беспокоится: — дорогой?.. что-то случилось? — нет, ничего, — аль-хайтам возвращает самообладание, вытягивает вешалку с какой-то кофтой и захлопывает шкаф. — неожиданно вспомнил, что забыл кое-что дописать в работе. мама, не беспокойся, я сам справлюсь, — мягче обычного говорит он. — ложись спать. — не указывай матери, — нежно отвечает та, но всё-таки уходит, на прощание ещё раз пожелав им спокойной ночи. когда она уходит, тигнари выдыхает и восстанавливает часть функций. ладно. допустим, его не выгонят из даршана, — но это ещё не значит, что аль-хайтам не сдаст его полиции. — прежде чем я уйду, — тихо произносит аль-хайтам двумя минутами позже, когда забирает из шкафчика в письменном столе какую-то папку и убеждается, что из коридора не доносится звуков, — хочу предупредить: в шкафу сидит сайно. — что?.. — искренне удивляется тигнари, потому что он ждал чего-то вроде «как смеешь ты совращать моего младшего брата», а не этого. — да, он любит над всеми подшучивать, — недовольствует аль-хайтам, открывая шкаф. — глупая попытка привлечь внимание. выходи. когда сайно выходит из шкафа, тигнари понимает, что всё это время тот был с голым торсом. и лежал с ним рядом так же. это не то, о чём он должен думать в этот момент. и он определённо НЕ должен пялиться на его живот. — ну да, хотел напугать его ночью, и что? — сайно мгновенно подстраивается под ситуацию. — не твоё дело. почему ты всегда всё портишь? — потому что от твоих шуток смешно только тебе, — тяжело вздыхает аль-хайтам. — извинись. несколько секунд они борются взглядами, а потом сайно всё же отворачивается. — ладно-ладно, извини, — сдаётся он. тигнари качает головой и вздыхает: — завтра поговорим. иди к себе и… пожалуйста, больше без вторжений. мне завтра рано вставать. — ага, — сайно даже не смотрит в его сторону, когда уходит, но аль-хайтам останавливает его, цепко хватанув за плечо: — погоди. мама может стоять в коридоре и караулить. я уйду первым, и, если не вернусь, значит, её там нет. — а? — сайно, кажется, впервые за весь разговор искренен. — зачем тебе это? — братская солидарность, — просто отвечает аль-хайтам. — до встречи. тигнари, ещё раз извини, что потревожил. — ничего. он уходит. он уходит. в смысле, покидает комнату. и возвращается тишина. эта нелепая ситуация и правда заканчивается. сайно несколько минут стоит у двери, тревожно вслушиваясь в звуки пустого дома, а потом оборачивается. — он ушёл. тигнари кивает. сайно подходит к кровати и садится на край. они переглядываются. а потом сайно хмыкает. и начинает смеяться. всё громче и громче; утыкается лицом в одеяло, чтобы заглушить смех. тигнари сначала не понимает, что его рассмешило, но потом его нервы тоже распрямляются, и он понимает, что это и правда была самая странная ситуация за всю его жизнь. — поверить не могу… — шепчет сайно, когда успокаивается. — он поверил! сам себе придумал, что я хочу тебя напугать, и сам же в это поверил! — ты был весьма убедителен, — улыбается тигнари. видеть, как у сайно блестят глаза, когда он говорит о своей семье — такое нечасто увидишь. — ты тоже, — счастливо улыбается сайно и передразнивает: — «иди к себе и больше без вторжений». ты же это не серьёзно? — конечно, нет. я хочу, чтобы ты остался. сайно запрыгивает с ногами на кровать, подползает к тигнари и валит того в постель. выставляет руки по обе стороны от головы, чтобы тот не мог смотреть никуда в сторону, и заявляет: — я тебя люблю, — нежностью в его голосе можно плавить камни. — можешь думать обо мне что угодно: что я мелкий и ничего в этом не понимаю, что всё слишком быстро, и поэтому так же быстро пройдёт… он замолкает и хмурится. и в этот момент он настолько уязвимый и открытый, что тигнари знает: если его сейчас отвергнуть, в нём сломаются последние крохи доверия к людям. и от одной мысли об этом и о том, сколько пренебрежения сайно пришлось пережить за эти годы, и каким смелым он должен быть, чтобы признаться ему в самом сокровенном, — когда тигнари это всё читает по глазам напротив, ему становится и горько, и сладко, и больно, и счастливо, и тяжело, и невесомо, и он гладит сайно по щеке и шепчет: — ничего такого я не думаю. потому что мне кажется… кажется, я знаю, что ты чувствуешь. потому что у меня то же самое. — правда? — спрашивает сайно, и в одном этом слове вся его боль и вся его надежда — «меня правда можно любить?» и «ты правда-правда меня любишь?» вместо слов тигнари поднимается, хватается за затылок сайно, тянет его голову на себя и в следующие долгие-долгие минуто-годы доказывает, что не врал. и сайно, недоверчивый по натуре и всегда и всё ставящий под сомнение, верит.