запретная сладость

      Дверь за спиной захлопывается с гулким ударом, проносясь мимо гудящих ушей прислонившегося спиной к стене прихожей Тэхёна. Этот казавшийся бесконечным день наконец подходит к концу, вымотав его до самого предела, и всё, чего ему хочется, — это тёплых, родных объятий своего самого близкого, дорогого человека.       Его утро началось с пропущенного будильника, из-за которого Тэхён опоздал на важнейший зачёт у дотошного препода, влепившего ему пересдачу с комиссией, а после добить альфу решили внезапно вспомнившие о его существовании родители. Он ни слова не слышал от них последние три года, с тех пор, как при поступлении в университет переехал вслед за братом в столицу, оставив позади вечное недовольство и чрезмерный контроль слишком наседавшего на них отца и не смевшую ни слова возразить своему супругу мать.       Тэхён бы прожил без напоминаний о них ещё три года и даже остаток жизни, поскольку перестал нуждаться в заботе и любви родителей, на которую те и так были скупы, ещё будучи ребёнком. Хён заменил ему и семью, и друзей, и рядом с ним Тэхён никогда ни в чём не нуждался.       Он лишь уже в который раз убедился в этом, когда взял трубку, только чтобы услышать всё ту же шарманку о том, как ему не следует общаться со своим старшим братом, предавшим семью и выбравшим карьеру и самостоятельность вместо отцовских наставлений остаться в родном городе и найти себе достойного альфу, чтобы обзавестись семьёй. Ещё с первых слов, натянутых непринуждённо приветствий и расспросов про то, как он поживал, Тэхён понял, чем это закончится. На перешедшие с уговаривающего мягкого тона матери в возмущённые ругательства и требования того, чтобы Тэхён вразумил брата и уговорил вернуться домой, чтобы встретиться с альфой, которого родители для него присмотрели, от вырвавшего трубку отца просто послал их и отключил телефон.       Он ни слова не хочет слышать в сторону своего хёна. Они никогда не были его достойны.       Раздражение копошилось в подсознании, не позволяя думать ни о чём ином, даже о пропущенном зачёте и угрозе комиссии, пока за альфой не закрылась дверь квартиры и до боли родной запах, — словно окутанное восходящим солнцем поле лилий, — не просочился под кожу, успокаивая взбешённую словами родителей сущность.       Он не тратит лишнего мгновения, спихивая кроссовки прямо посреди коридора, за что ему непременно влетит, но это последнее, о чём Тэхён хочет думать прямо сейчас. Всё, что ему нужно, — это оказаться как можно ближе к источнику всегда служившего успокоением для него и его альфы запаха и потеряться в нём, пока напряжение не покинет его сгорбленные, натянутые словно струна плечи.       Из-за прикрытой двери расположенной напротив его комнаты доносится приглушённая музыка из подаренного Тэхёном проигрывателя, пластинки к которому сюрпризами продолжают накапливаться у них дома по поводу и без. Альфа не тратит время на то, чтобы постучать и дождаться разрешения войти, стягивая куртку и бросая в направлении кресла по дороге к уже оккупированной кровати.       Не успевший даже поприветствовать его Чонгук охает, когда он без лишних слов пробирается к нему в объятия, наваливаясь всем весом и с тяжёлым выдохом утыкаясь в изгиб шеи хёна. Туда, где большая тэхёнова футболка сползла с плеча омеги, оголяя вкусно пахнущую мягкую кожу.       Одних инстинктивно обвивших его в ответных объятиях рук достаточно, чтобы все заботы и давившее на грудь с самого утра недовольство испарились без следа. Тэхён всегда находил успокоение рядом с братом, улавливавшим любые перемены в его настроении и раскрывавшем руки, стоило ему учуять малейший дискомфорт в запахе альфы.       Как и сейчас, он позволяет Тэхёну просунуть руки под свою поясницу в слишком крепких, исписанных нуждой в комфорте объятиях, пока сам обвивает его шею, откладывая телефон, по которому лазил в ожидании младшего брата с зачёта.       Вернулся тот нахмуренный, разя горьким, заседающим под кожей раздражением, и потому Чонгук даже не отчитывает его за сваленную на кресло поверх его одежды уличную куртку. Улыбаясь, позволяет улечься между своими бёдрами и окутывает Тэхёна успокаивающими феромонами, лишь бы стереть угрюмое выражение с его спрятанного сейчас в изгибе плеча омеги лица. — Что случилось у моего маленького альфы? — шепчет Чонгук, обвивая плечи навалившегося на него Тэхёна и позволяя ему зарыться понурым лицом в свою шею.       Тэхёна едва ли можно назвать маленьким. Он догнал омегу в росте уже к пятнадцати, а сейчас, в двадцать, возвышается над ним почти что на голову. Даже сейчас, лёжа в объятиях Чонгука, он легко закрывает собой его тело, но, несмотря на свои широкие плечи, сильные руки и крепкое телосложение, навсегда останется маленьким альфой для своего хёна. — Сейчас уже всё хорошо, — бормочет Тэхён, жадно притираясь ближе туда, где запах омеги сильнее всего, своим мягким, сладким шлейфом окутывает его нуждающееся в близости тело. — Но день выдался дерьмовый. — Расскажешь?       Нежные пальцы вплетаются в его волосы, почёсывая до приятных мурашек вдоль переполненной напряжением после тяжёлого дня спины. Тэхён с трудом подавляет рокотом рвущееся из грудной клетки урчание и глубже зарывается в шею брата, блаженно прикрывая веки и крепче обвивая его тонкую талию руками.       Ему хочется пробраться ладонями под футболку, обхватить изгибы молочного тела. Скользнуть ниже, к мягким бёдрам, о которых он думает больше, чем следует. О которых не должен думать вообще. Но одного взгляда на Чонгука достаточно, чтобы эти мысли пробрались в голову и своим ядом отравили любые попытки сдержаться, за которые Тэхён цепляется уже давно.       Столько, сколько он себя помнит. — Я проспал зачёт по дисмату и теперь выхожу на пересдачу, из-за чего меня могут лишить стипендии до конца следующего семестра, — его приглушённый мягкой кожей голос всё равно сквозит недовольством несмотря на то, как тело альфы буквально растекается в чонгуковых руках. Тот продолжает перебирать его волосы, успевшие отрасти и оттого завивающиеся на концах, и поглаживает широкие плечи несмотря на то, как те бесповоротно придавливают его к постели.       С мягким хмыком омега позволяет Тэхёну всё-таки пробраться под футболку и поддеть поясницу, тающим на кончиках пальцев теплом согревая и вызывая смех от дразнящей щекотки. — Пересдать же можно? — уточняет Чонгук, поворачивая голову и касаясь губами линии роста волос, вдыхая едва уловимый аромат шампуня вместе с медовым природным запахом альфы. Скорее мягкое касание, нежели поцелуй, но Тэхён купается в столь нужной ему сейчас ласке, лишь ближе прижимая Чонгука к себе, и запоздало кивает на прошёптанный вопрос. — Тогда ничего страшного. Пересдашь и восстановишь стипендию, а пока я с радостью тебя выручу.       Чонгук уже не первый год занимает не последнюю должность в ведущей консалтинговой компании страны и с лёгкостью мог бы тянуть на себе их обоих в случае необходимости. Только Тэхён не хочет обременять брата и потому поступил в тот университет, где предлагали наибольшую стипендию и возможность получения гранта, и ещё на первом курсе нашёл подработку.       Дарить Чонгуку пластинки, встречать с работы любимыми фисташковыми эклерами и втихаря выслеживать, что ему приглянулось в том или ином магазине, чтобы вернуться позже и купить это для него, стоит счастливых улыбок, всплеска радости в его нежном запахе и крепких объятий со спрятанным в волосах благодарным поцелуем. — Не хочу сидеть у тебя на шее.       Запах альфы вновь горчит недовольством, когда он хмурится и сжимает свою же надетую на Чонгуке футболку. Омега часто ходит в его вещах, говорит, что с его запахом на себе чувствует себя спокойнее, комфортнее. Сейчас, цепляясь за обнимающего его хёна и вдыхая перемешанный со своим, пропитавшим ткань запах лилий, и ему становится легче дышать.       Грудь изнутри больше не стискивают напряжённое волнение и распалённая всего двумя минутами телефонного разговора злость, и всё, о чём Тэхён может думать, это что он ни за что на свете не хочет покидать эти объятия.       Хочет сплестись с Чонгуком ещё ближе. — Мне никогда не будет в тягость заботиться о тебе, Тэхён-а, — мягкий голос сквозит улыбкой, когда омега притирается носом к его виску и помечает своим запахом, лишь бы стереть любые отголоски недовольства из его.       Это срабатывает. Тэхён чувствует, как расслабляется по мере того, как подушечки пальцев нежно проводят по коже, едва уловимыми касаниями пробегаясь по запаховой железе и оставляя за собой мурашки. — Знаю, но мне тоже хочется заботиться о тебе. Ты и так слишком много для меня делаешь, — недовольно тянет альфа, но складка между его густых нахмуренных бровей исчезает, стоит Чонгуку спуститься мягкой ладонью к его шее, неспешно поглаживая под линией напряжённой челюсти. — Вот отучишься, найдёшь работу и будешь заботиться. А пока наслаждайся тем, какой замечательный у тебя хён. — Самый чудесный, — и не думает возражать Тэхён, наконец поднимаясь с удобного места на груди брата и находя его взгляд. То, с какой мягкостью подёрнутые улыбкой глаза смотрят на него, теплом пробирает до самых кончиков пальцев.       Ему правда очень повезло. Чонгук заботился о нём столько, сколько альфа себя помнит, и даже теперь, когда они живут вдвоём вдали от родного дома, он всегда рядом, чтобы поддержать, будь то тёплым советом, объятиями и нежными касаниями забирающих любую печаль ладоней.       Омега не знает, что Тэхёну достаточно одного вдоха его запаха, взгляда в тёплые карие глаза, чтобы забыть обо всём другом.       Чонгук всегда заботился о нём, всегда ставил выше себя и готов был на всё, лишь бы его младший брат был счастлив, и лишь подтверждает это сейчас, безропотно позволяя обвить себя в крепких объятиях и жадно купаться в своём запахе. Добивает разнеженного в его руках альфу, когда вновь подаёт голос. — Ты голоден? Я захватил удон по дороге с работы, хочешь, разогрею?       Зачёсывая спадающие на лицо Тэхёна волосы, он ловит его взгляд и звонко смеётся, когда видит, как младший загорается при упоминании еды. Живот тут же поддакивает его улыбке, урча так, что чувствует даже посмеивающийся омега, в то время как Тэхён зарывается лицом обратно в его шею и вздыхает, стискивая его талию, не желая отпускать так скоро. — М-м, чуть позже. Хочу немного полежать вот так. — Хорошо, — соглашается Чонгук и скрещивает лодыжки на его пояснице, вновь запуская пальцы в тёмные локоны и пропуская через себя всё-таки вырвавшееся из груди альфы урчание с тёплой улыбкой.       В конце концов, и ему после нелёгкого рабочего дня хочется понежиться в объятиях, забывая про накопившиеся под конец года дела, которые компания поспешно пытается закрыть до рождественских каникул. Подарок Тэхёну уже лежит, глубоко запрятанный, в его шкафу, и омега не может дождаться, когда Рождество наконец наступит и он вырвется с работы и проведёт каникулы с братом, по которому скучает даже когда они расстаются на время работы и учёбы, на считанные часы.       Осталось подождать всего несколько недель, и он сможет уделить альфе всё то внимание, которым — не заметить это было сложно — он обделял всегда нуждавшегося в нём сильнее, чем следовало, Тэхёна в последнее время. Младший это тоже заметил, судя по тому, как прижимает его ближе, чем обычно, и проводит носом по запаховой железе, находя покой в пахучих нежных лилиях, переплетающихся с его медовой пряностью.       Их запахи вместе всегда создавали такой яркий, идеальный букет, что ни Тэхён, ни Чонгук не любили проводить даже сутки раздельно, теряя отголоски ароматов друг друга из-за разлуки.       Сейчас лилии окутывают альфу, выталкивая все мысли о проваленном зачёте и разговоре с родителями из головы, в которой остаётся лишь теплота тела в его руках и умиротворение, что испытывает его внутренний волк рядом с Чонгуком. Он не хочет отравлять его запах горечью, поделившись второй испортившей его день вещью, — упоминанием родителей, — и потому только глубже зарывается в обвившие его родные руки с довольным вздохом.       Чонгук прижимает его ближе и улыбается размеренному урчанию альфы и его осевшему, успокоившемуся запаху.

***

      Они всегда были близки.       С самого детства, когда вместо того, чтобы прошастывать район и дурачиться, ища проблем и устраивая ребяческий беспорядок со сверстниками, Тэхён повсюду плёлся за старшим братом, держа его руку в маленькой своей. Смотрел на него большими, полными детской невинности глазами и спрашивал, всегда ли они будут вместе, потому что боялся, что хён променяет его на одноклассников, всегда казавшихся ему более крутыми, чем он сам.       Одиннадцатилетний Чонгук, садясь перед младшим братом на корточки и накрывая его пухлые от надутых взволнованно губ щёки, улыбался и заверял, что никто никогда не станет ему дороже Тэхёна.       Даже когда одноклассники и друзья смеялись, не понимая, почему Чонгук везде таскался с маленьким братом, а не проводил время с ними, он оставался верен своему обещанию. Так же, как Тэхён предпочитал его компанию вероломным ребятам со двора, Чонгук выбирал провести вечер, играя с ним или смотря кино по телевизору, вместо лазания по заброшкам и стреляния сигарет у снисходительных прохожих.       Когда в четырнадцать он прошёл презентацию, оказавшись омегой, Тэхён привязался к нему ещё сильней. В свои девять сразу бежал к нему, находя успокоение в только проявившемся запахе хёна, выбирая его вместо заботливых объятий мамы и надежности отца. Даже ночные кошмары он переживал, тихонько стуча в чонгукову дверь и забираясь к нему под одеяло с заплаканным лицом и поджатыми дрожащими губами, а не шёл в родительскую спальню, ища поддержки там, где находили её другие дети.       Тэхён никогда не хотел быть, как другие. И по мере взросления стал понимать, что то, как сильно он был привязан к Чонгуку, — и что это взаимно, — было ненормально. Пока он обращался к брату с малейшей проблемой и даже просто искал в нём поддержки и успокоения в плохом настроении, его ровесники снисходительно относились к младшим братьям и сёстрам и ругались со старшими, утверждая, что ненавидят их и с радостью были бы единственными детьми в семье.       Тэхён никогда бы не смог возненавидеть Чонгука. Никогда бы не сказал плохого слова про самого близкого и родного человека, которым дорожил больше всего на свете.       С его презентацией в качестве альфы их отношения изменились, но не так, как Тэхён опасался. Если на то пошло, они стали ещё ближе. Только теперь, с проявившимися внутренними сущностями, их отношения стали трепетнее. Не такими яркими, беззаботными, а тихими и оттого более уютными, проникновенными.       Он всё ещё проводил ночи, когда его преследовали кошмары или ему просто было холодно и одиноко спать у себя, в постели Чонгука, который принимал его в свои объятия без лишних слов. Родители изредка делали замечания, говорили, что это неуместно в их возрасте, что Тэхён даже будучи подростком лип к старшему брату и повсюду слонялся за ним.       Тэхёна же никогда не интересовал никто иной, даже когда он сменил детский сад школой, той же, в которую ходил его хён. В Чонгуке он нашёл и брата, и друга, и родную душу, и ему не нужен был никто другой. Родители этого не понимали, но понимал Чонгук. И потому на их недовольные, брошенные за семейными ужинами слова лишь сильнее стискивал руку альфы в своей под столом, а позже пускал пробравшегося тихо в его комнату Тэхёна в кровать и позволял уткнуться лицом в свою шею, шепча, что ничто не вынудит его отвернуться от младшего брата.       Даже их родители.       Те годы, что они провели порознь, — Чонгук поступил в столичный университет и, разругавшись из-за этого с отцом, задумывавшим для него совсем иной путь, оставил альфу одного в родительском доме, — стали для Тэхёна агонией. Вместо того, чтобы наконец искоренить в нём нужду в запахе омеги, его звонком заливистом смехе и нежных ладонях, что одним касанием могли утолить любую грусть и злость из его вечно обращённых на одного Чонгука глаз, Тэхён захотел его ещё сильней.       Он проводил долгие, тёмные вечера, запираясь в комнате хёна и окружая себя его оставшимися после переезда вещами. С каждым днём запах лилий потихоньку угасал, оставляя светлые стены спальни, в которую Тэхён переехал несмотря на возражения родителей, открестившихся от старшего сына и предпочитавших игнорировать его существование.       И когда по выпуску из старшей школы он молча подал документы туда же, откуда с дипломом вышел Чонгук, и поставил родителей перед фактом, что переезжает вслед за ним, Тэхён не думал о слезах не ожидавшей и от второго ребёнка такого мамы и ругательствах отца.       Он думал лишь о том, что вновь сможет коротать пропитанные кошмарами ночи в постели Чонгука и его тёплой счастливой улыбкой наконец усмирит тосковавшего, скулившего все эти годы по лилиям и трепетным, заботливым глазам внутреннего альфу.       Теперь же, оборачиваясь назад, ещё в самое раннее детство, когда он понял, что никогда не взглянет ни на кого другого, кроме Чонгука, Тэхён понимает, что у него не было иного выбора. При любом исходе, даже если бы омега не был так добр и снисходителен к нему, позволяя слишком многое из бескорыстной, зародившейся с самого его рождения любви, у Тэхёна не было шансов. Он бы бесповоротно погряз в омеге, заменившим ему всё.       Пробуждавшим в нём такие эмоции, на которые не должны вестись братья.       Они всегда были близки, но Тэхён, с его неправильными, грязными желаниями, с которыми он уже давно перестал бороться и которым позволил накрыть себя с головой, хочет ближе. Хочет забраться Чонгуку под кожу, осесть в самом сердце и вытеснить оттуда всё иное, что омега может любить, заменяя ему всех так же, как тот сделал для него.       Приворожив своей улыбкой, мягким голосом и запахом, что преследует Тэхёна повсюду. В их квартире, на его одежде, в его мыслях. Каждая из которых крутится лишь вокруг Чонгука, пробираясь дальше, чем он должен себе позволять.       Пробираясь дальше его улыбки к губам, к маленькой родинке под пухлой нижней, которую Тэхёну так хочется поцеловать каждый раз, когда его очарованный взгляд цепляется за лицо Чонгука, — то есть, почти всегда. К мягким бёдрам, что мелькают из-под пижамных домашних шорт, которые он жадно хочет обернуть вокруг своей талии, подцепив нежную кожу до побеления, до меток по всему телу Чонгука, о котором думает чаще, чем должен, — то есть, почти всегда. К его звонкому голосу, который бы так сладко ломался вокруг имени альфы на высоких стонах, что заполняют голову Тэхёна каждый раз, когда он остаётся один и запускает руку под резинку боксеров, поддаваясь своим порочным, неправильным мыслям и ещё давно распознавшем в омеге пару внутреннему волку.       То есть, почти всегда.       Он давно уже смирился с тем, что то, как он относится к своему брату, — ненормально. Выходит за любые рамки. Как и смирился с тем, что ему наплевать.       Чонгук подаётся навстречу каждый раз, стоит его рукам обвиться вокруг омеги, ластится к самым мимолётным касаниям, радостью и умиротворением в своём запахе показывая, что совсем не против. Наоборот, поощряет альфу, на каждый его шаг делает один навстречу и позволяет ему всё, что Тэхёну вздумается, наивно полагая, что тот не зайдёт слишком далеко.       Туда, откуда уже будет не вернуться.       Наивно надеется, — или, упрямо закрывает глаза, — что тот не хочет сделать именно это. Что не помешался на омеге ещё давно, когда не понимал, что за сильное, отчаянное чувство сводило грудь и таяло на кончиках пальцев, стоило ему взглянуть на Чонгука.       Теперь же Тэхён знает ему название.       Но всё ещё сдерживается оттого, чтобы произнести его вслух.

***

      В первый год совместной самостоятельной жизни Чонгук позволял себе приводить гостей к ним домой. Каждый из них горчащим, неприятным шлейфом на несколько дней оставался в квартире, особенно в спальне Чонгука, напоминая о том, для чего именно он приводил сюда альф, которых подцеплял в барах и клубах.       Первое время Тэхён мирился с этим, подавляя уродливую, сжигавшую изнутри ревность. Запирался в комнате и делал вид, что его нет дома, чтобы не стеснять брата, которому просто хотелось поразвлечься. Выпустить пар. Он игнорировал терпкий запах секса и доносящиеся из-за стены звонкие стоны, причиной которых ему хотелось быть до помутнения в заалевших от возбуждения глазах и скапливавшегося в паху жара.       Чонгук выпроваживал альф по утру и вёл себя так, словно ничего не произошло. Заваливался в комнату брата и запрыгивал к нему в постель, тормоша так и не сомкнувшего глаз за ночь Тэхёна и утягивая пойти позавтракать. Тот отчаянно делал вид, что не замечал алых пятен на ключицах и даже бёдрах омеги, когда поддавался и усаживался за обеденный стол.       Думая лишь о том, как хочет быть тем, кто их оставил.       Это случалось не так часто, чтобы доставлять дискомфорт, однако его альфа сходил с ума каждый раз, когда Чонгук приводил домой очередного гостя. Со временем Тэхён стал уходить по ночам, когда знал, что брат вернётся с посиделок с коллегами или друзьями с университета не один. Сначала омега не замечал этого, пока однажды Тэхён не вернулся домой к полуночи следующего дня, разя алкоголем и морщась, стоило ему уловить оставшийся после очередного альфы терпкий запах секса и феромонов.       Тогда Чонгук спросил его, доставляет ли это Тэхёну дискомфорт. Тот на невинный, обеспокоенный вопрос только едко усмехнулся и сказал, что это не его дело. Что его хён может трахаться с кем захочет и когда захочет, а для него — не проблема пошататься где-нибудь пару часов, чтобы оставить ему немного личного пространства.       Возможно, Чонгук уловил наглую, сквозящую ядовитой горечью ложь и раздражение в его напряжённых плечах и потому перестал приводить домой кого-либо. Какое-то время Тэхёну казалось, что он просто предпочёл уходить с альфами к ним домой, однако Чонгук возвращался с пятничных посиделок до полуночи и от него не пахло ни сексом, ни альфьими феромонами.       А возможно, ему не понравилось, когда Тэхён отплатил ему той же монетой. В один из вечеров без предупреждения привёл домой омегу из параллельной академки, что флиртовала с ним ещё с первых месяцев учёбы на одном потоке, и заставил кончать на своём члене так сладко и громко, что её полные дрожи стоны не могли не коснуться соседней комнаты.       Тэхён слишком хорошо знал, какие тонкие у них стены. Лишь вновь убедился в этом, когда на следующее утро Чонгук избегал смотреть ему в глаза и с тех пор ни разу не привёл никого к ним домой.       Девушку пришлось отшить несмотря на то, что секс был неплохим. Тэхён не был девственником, но ни прошлые омеги, — ещё в старшей школе, когда он отчаянно пытался забыть Чонгука и подавить свою внутреннюю сущность, требовавшую одного его, омегу, на которого даже смотреть было запрещено, — ни она не принесли должного удовольствия. Не когда каждое мгновение с жадного первого поцелуя прямо в дверях квартиры и судорожного стаскивания одежды он провёл, представляя, что это Чонгук сжимался на его члене, подмахивал исписанными дорожками пахучей смазки бёдрами и надрывал свой сладкий голос его именем на пике оргазма.       Чонгук казался слишком довольным, когда на непринуждённый вопрос о том, как поживает приведённая братом домой девушка, услышал, что Тэхён с ней больше не виделся, да и не планирует. Сжал его руку, переплетая их пальцы на долгое мгновение, и больше ни разу не привёл домой ни одного альфу, вместо этого коротая вечера со своим братом. Купая его во внимании, любви и заботе, лишь усилившимися после того, как Тэхён вернулся с незнакомой омегой и свёл с ним счёты. Тот не мог этим не наслаждаться, жадно, эгоистично желая, чтобы всё внимание хёна всегда было лишь на нём одном, чтобы Чонгук смотрел только на него и никогда больше не посмел взглянуть на другого альфу, а уж тем более привести его к ним в дом и очередным ножевым вспороть и без того исполосованное по нему сердце Тэхёна.       Оно билось с новой силой с каждым нежным касанием и крепкими, пропитанными лилиями объятиями, как бы альфе не хотелось поймать запрятанные в его волосы губы Чонгука и накрыть своими. Забрать его дыхание, просочиться в лёгкие и привязать к себе, чтобы каждый вдох омеги принадлежал ему.       Чтобы тот и шага не мог сделать, не думая о Тэхёне, не переполненный им, как телом, так и мыслями, так же, как уже долгие годы переполнен им младший. Чтобы он наконец увидел, перестав оглядываться по сторонам и закрывать глаза на то, что всё это время находилось под самым его носом, что ему не нужен никто другой. Что никто не подходит ему так, как Тэхён.       Они были рождены друг для друга, Тэхён убеждался в этом с каждым годом лишь сильней. Они с Чонгуком идеально дополняют друг друга, подходят как кусочки самого красивого, самого правильного пазла, и ему просто хочется наконец соединить их воедино и заставить Чонгука увидеть.       Увидеть, что сердце Тэхёна, его тело и душа уже всецело принадлежат ему. Принадлежали с самого рождения.       Чонгуку всего лишь нужно открыть глаза.

***

      Ужин с вкуснейшим удоном из любимой забегаловки оборачивается в затянувшийся просмотр сериала, закончившийся во всё той же кровати Чонгука. Тэхён не виноват, что матрас у брата намного удобней, чрезмерное количество подушек означает, что ему есть, что обнять, а пропитавший наволочку и одеяло запах омеги убаюкивает лучше самой нежной мелодии.       Он засыпает вместе с тяжестью на другой половине кровати, которую отчаянно хочет обвить всем телом и никогда не выпускать, но просыпается один. Лилии лёгким шлейфом напоминают о хозяине спальни, когда альфа приподнимается на постели и потягивается, сквозь сонливость прислушиваясь к гулу с кухни.       Там его встречает шипение бекона, тихо играющее в углу стола радио с утренней музыкальной передачей и готовящий завтрак Чонгук. Он так и не переоделся из пижамы несмотря на то, что через двадцать минут ему уже нужно выходить, если он не хочет опоздать на автобус, но альфа не торопит его. Смакует лишние мгновения, пробегаясь взглядом по оголённым стройным бёдрам, чья мягкая кожа напоминает бархат, который так хочется попробовать на вкус.       Собрать с них дрожь кончиком языка. Впиться режущимися от одного запаха омеги клыками и оставить метки, пока весь Чонгук, телом и душой, не будет принадлежать ему.       Пока не останется ни сантиметра его кожи, не помеченного Тэхёном.       Оглядываясь на шаркающие по коридору шаги, омега улыбается, когда замечает всё ещё сонного брата на пороге кухни. Тот убирает растрёпанные, помятые сном волосы с лица и подавляет зевок, заваливаясь на кухню и подпирая готовящего Чонгука у плиты вместо того, чтобы усесться за уже накрытый стол. — Доброе утро, — хрипотца застревает в сухом после сна горле, вынуждая прокашляться. Альфа не успевает даже подумать о том, чтобы налить себе воды, как Чонгук тянется к кулеру и наливает немного в стеклянный стакан.       Всё ещё мутный со сна взгляд Тэхёна цепляется за горку красных керамических осколков, сложенных у кулера. Всего, что осталось от его любимой кружки, которую он месяц назад случайно разбил по неосторожности.       Её ему подарил Чонгук, когда ещё ребёнком Тэхён случайно разбил свою детскую — с человеком-пауком — и проплакал из-за этого весь вечер, пока Чонгук не ушёл куда-то и через пару часов не вернулся с чашкой ещё лучше той, что его брат разбил. Она напоминала маску человека-паука с красной ручкой, и все эти годы Тэхён берёг её как зеницу ока, отказываясь пить из любой другой.       Однако теперь всё, что от неё осталось, это осколки, и даже если альфа попытается склеить её воедино, это не исправит того, что он сломал подарок любимого хёна.       Тэхён отводит взгляд и в несколько глотков осушает стакан, прежде чем горечь может проскользнуть в его запах и вызвать у Чонгука излишнее беспокойство. — Доброе. Ты сегодня рано.       Омега кивает на встроенные в духовку часы, показывающие без пяти восемь. Он продолжает искусно орудовать на плите несмотря на опустившего голову ему на плечо и свободно обвившего его талию Тэхёна и взбивает яйца с молоком, прежде чем добавить в миску нарезанные овощи.       Рядом с плитой лежат ещё несколько яиц, в то время как на сковороде дожариваются полоски сочного бекона. Тэхён любит, чтобы его яичница была поджарена в оставшемся после мяса жире, и помнящий это Чонгук разбивает в освобождённую от готового бекона сковороду три яйца, пока на второй сковородке делает слоёный омлет для себя.       Ему всегда нравилась японская кухня, как и сама страна, но сначала из-за возражений родителей, а позже из-за учёбы и сразу начавшейся после выпуска работы он так и не смог осуществить свою мечту побывать там, поэтому довольствуется их вкуснейшей едой, когда выпадает возможность.       Прижавшийся сзади Тэхён наблюдает за хозяйничающим омегой и жадно втягивает запах еды, предвкушая сытный вкуснейший завтрак, что Чонгук часто ему готовит, даже если опаздывает на работу.       Альфа и правда рано поднялся несмотря на то, что ему сегодня к третьей паре. До рождественских каникул осталось ещё несколько недель, но этот семестр всё равно выжимает из него последние капли, и потому ему бы следовало отсыпаться и брать всё от редкого отдыха. Только Тэхён не хочет валяться в кровати, пока его брат вынужден с утра пораньше спешить на работу, которую не может прогуливать как альфа — пары.       Он просто настолько настроен на Чонгука и всё, что тот делает и чувствует, что даже просыпается и не может найти себе места, если его нет рядом. — Хотел подвезти тебя до работы, — мычит Тэхён, отставляя стакан и вновь обвивая талию улыбнувшегося его словам хёна.       Перед переездом от родителей он продал подаренную на совершеннолетие машину, — зная, что отец попытался бы отнять её, узнав, что последняя его надежда в лице младшего сына последует за Чонгуком несмотря ни на что, — и после того, как подзаработал за первый курс, купил новую. С тех пор Тэхён зачастую подвозит хёна до работы, даже если ему не к первой паре.       Чонгуку нравится говорить, что так он мотивирует себя посещать занятия, но Тэхёну просто хочется видеть улыбку на лице омеги, когда тот вместо набитого битком автобуса доезжает до работы в теплоте и комфорте с любимой музыкой из проигрывателя, что он отдаёт брату в свободное пользование.       Перемещая яичницу на тарелку к уже поджаренному бекону и усыпая всё это дело нарезанным луком и специями, Чонгук всё-таки выпутывается из покоившихся свободно на его талии рук и перекладывает со сковороды свой омлет. Тэхён в это время достаёт вторую кружку и наливает свежесваренный запущенной омегой машинкой кофе, стараясь не морщиться от запаха. Замечая его недовольное лицо, брат только смеётся и наливает ему сок, прежде чем растрепать и без того спутанные волосы альфы с улыбкой и подтолкнуть его к столу.       Сонливость постепенно отступает вместе с пробудившимся наконец аппетитом. Тэхён усаживается и подтягивает стул омеги к себе, обвивая его лодыжки и ухмыляясь, когда Чонгук смеётся и пробует наигранно отпихнуть его, что лишь выливается в их переплетённые на столе пальцы. Сердце в груди пропускает удар от того, как его искристый смех ласкает слух вместе с нежными лилиями, перебивающими даже завтрак и дымящийся кофе.       Ещё вчера его волк потерялся в запахе Чонгука с головой, не позволил отпустить омегу и уйти к себе в комнату на ночь. Тэхён поддался не отпускающей уже который год тяге и остался с хёном, наивно надеясь, что на утро она пройдёт. Только его неумолимо, бесповоротно тянуло к Чонгуку всю его чёртову жизнь, как бы он не пытался этому сопротивляться, и каждый раз отрываться от омеги и лишать себя близости его тела и запаха кажется всё трудней и трудней.       Сегодня же его запах кажется ещё пленительнее, мягче, и Тэхён с трудом подавляет в себе желание прижать Чонгука ближе, зарывшись носом в его шею. Завалить его в кровать, обвив всем телом, и не выпускать из своих рук, позволяя окутать себя этим цветочным ароматом до рокота и довольного урчания внутреннего волка.       Чонгук лишь умиляется и мягко смеётся на все попытки альфы притянуть его ближе несмотря на разделяющий их угол стола и ворует полоску бекона с его тарелки, пока Тэхён слишком занят притиранием носом к его запястью. — Ты сегодня пахнешь особенно вкусно, — срывается с губ, которые альфа прижимает к переплетению вен под тонкой кожей запястья. — У меня течка на днях начнётся, — объясняет Чонгук, заливаясь лёгкой краской от слов Тэхёна и опуская блеснувший смущением взгляд в тарелку.       Неоднократно младший говорил о том, как сильно ему нравится запах омеги, но это всё равно так приятно смущает, каждый раз, что он не может подавить заливающий скулы тёплый румянец. — Я напишу Юнги, спрошу, можно ли будет остаться у него на пару дней, — нехотя выпуская тонкое запястье Чонгука, альфа возвращается к своему завтраку и делает глоток сока, пока хён поджимает губы и косится на висящий на стене календарь. — Я взял отгул с завтрашнего дня до пятницы. Надеюсь, его это не сильно стеснит.       Обычно цикл Чонгука длится около трёх дней, на время которых Тэхён остаётся у своего одногруппника, с которым они общаются с первого курса. Чонгук поддерживает эту идею и даже время от времени передаёт омеге его любимое домашнее печенье в качестве компенсации за неудобства, пусть в дни, когда Тэхёну приходится оставлять его на время всей течки, расстаётся он с братом с трудом.       Даже вчера он уснул, уткнувшись в шею альфы и обвив его всеми конечностями словно коала. Его волк по приближении уязвимости, необходимости уюта и комфорта в преддверии течки нуждается в близости Тэхёна, и если сам Чонгук старается это не показывать, его внутренняя сущность выдаёт его с потрохами.       Особенно когда по возвращении с работы он сразу же заваливается на Тэхёна и требует пометить запахом, чувствуя приближающуюся течку и с трудом находя себе место после дня, проведённого в шумном офисе в какофонии запахов и гула, успокоение от которых его омега находит в Тэхёне.       Его запах кажется ещё слаще, своим тягучим, сладостным шлейфом заполняя всё вокруг, пока Чонгук притирается щекой к груди Тэхёна и удовлетворённо урчит. Поглаживающие его спину ладони успокаивают, и единственное, чего не хватает для полного комфорта — это пахучего гнезда. Однако омега сдерживается, пока не останется один, слишком смущаясь присутствия Тэхёна.       Смущаясь того, как тот отреагирует, когда увидит, что подавляющее большинство вещей в чонгуковом гнезде всегда — его.       Даже не подозревает о том, что альфа об этом давно уже знает. — Не забывай есть и проветривать комнату, — напоминает Тэхён, проверяя собранную на пару дней сумку с самым необходимым, что ему понадобится на время ночёвки у Юнги. Тот без возражений принял его просьбу перекантоваться в своей квартире до конца рабочей недели, да и ездить им по утрам в один университет к одному времени.       Побудешь моим личным водителем, написал омега, когда Тэхён попросил в очередной раз приютить его на пару дней на своём очень удобном раскладном диване. Денег за бензин не проси.       Тэхёна это более чем устраивает. — Это не первая моя течка, Тэ. Я могу о себе позаботиться, — с усталой улыбкой бормочет Чонгук, подпирая стену прихожей, пока провожает его.       Я тоже могу позаботиться о тебе, хочет ответить альфа, но кусает губы до побеления, сдерживаясь в последний момент. Чонгук выглядит так мягко и уютно, одетый, — снова, — в его футболку, с очаровательно растрёпанными волосами, провожающий каждое его движение взглядом и пахнущий так чертовски вкусно, что Тэхён просто хочет прижать его к себе, зарывшись носом в источник сладкого, срывающего его альфу с катушек запаха и поддаться режущимся клыкам, всадить их в нежную кожу под звонкий вскрик и забрать то, что уже принадлежит ему по праву.       То, с какой неохотой омега отпускает Тэхёна из своих объятий на прощанье, словно расстаются они на долгие месяцы, а не на каких-то пару дней, едва не надрывает последние остатки его самоконтроля.       Перед уходом он позаботился о том, чтобы оставить в корзине для стирки гору пропитанных его запахом вещей. По возвращении Тэхён всегда находит свою одежду постиранной, когда Чонгук говорит, что за компанию со своими измазанными в течке вещами и постельным бельём запустил и его стирку.       Если бы только омега догадывался, что он давно знает настоящую причину, по которой его грязные вещи пропадают из комнаты в самый разгар течки Чонгука, его отговорки бы уже не звучали так уверенно.       Как и убеждённость Тэхёна в том, что эта течка пройдёт так же спокойно и незаметно, как и предыдущие. — Ты же помнишь, что до конца недели нужно проставить оценки по всем прошедшим зачётам? — уточняет Юнги, когда они выходят из его квартиры к началу второй пары пятничным утром.       Только нашаривший ключи от машины в кармане куртки Тэхён даёт ими себе по лицу, когда хлопает ладонью по лбу и вспоминает, что оставил зачётку в одной из полок своего стола. Того самого, что находится в соседней комнате от той, где Чонгук проводит свою течку.       Он отгоняет настойчивые картинки, что лезут в голову при одной мысли об омеге, сейчас наверняка извивающемся в неутолимом желании на пропитанных смазкой простынях, что липнут к его обнажённому раскалённому телу. Срывающегося на жалобные просящие стоны, зов альфы, слезливые просьбы помочь и унять плавящее изнутри болезненное желание, которое не способен удовлетворить сам.       Стиснувший челюсти Тэхён встряхивает головой и подавляет дрожь в своих руках, которыми цепляется за телефон до побеления костяшек.       тэхён [10:04]       хён, как ты?       надеюсь, ты высыпаешься и не забываешь есть       ...мне нужно заскочить кое за чем, я буду где-то после четырёх       если прочитаешь это, то оставь мою зачётку в прихожей, я заберу её и уйду              тэхён [10:59]       скучаю по тебе       После пар Юнги остаётся в университетской библиотеке с партнёром по проекту, который, Тэхён знает не понаслышке, подкатывает к нему с самого начала семестра. Правда, пока безрезультатно. Альфа желает другу хорошего времяпровождения и уворачивается от брошенной в него скомканной бумаги, прежде чем быстрым шагом направиться к своей машине.       Ответ на его сообщения так и не пришёл, поскольку Чонгук, наверное, слишком погряз в своей течке и даже не проверял с утра телефон. Тэхён знает, что иногда они у него бывают особенно болезненными, и сделал бы всё в своих силах, чтобы помочь, если бы только омега ему позволил. — Хён?       Альфа пробует постучаться во входную дверь, но шаркающих шагов и звона ключа не раздаётся даже спустя нескольких минут затянувшегося ожидания, и потому он нерешительно открывает дверь и заглядывает в квартиру. Волнение, что не отпускало внутреннего альфу Тэхёна с того момента, как он перешагнул этот порог два дня назад, оставив Чонгука справляться с течкой в одиночку, лишь нарастает с каждым прошедшим мгновением тишины.       Его волк не мог найти себе места, зная, что омега сейчас нуждается в помощи, остался один в таком уязвимом состоянии, которое может исправить лишь альфа. Одного запаха Чонгука, такого запретно сладкого, утаскивающего в преисподнюю с каждым жадным вдохом достаточно, чтобы волк Тэхёна с оголодавшим рыком натянул цепи, обвившие в семь замков его просящееся в распростёртые нежные руки хёна сердце.       Тэхён зажимает нос воротником толстовки, шаря по комоду в прихожей в надежде, что Чонгук всё-таки прочитал его сообщения и оставил там зачётку, просто не найдя в себе сил ответить и известить об этом. Однако единственное, что он находит на комоде, это ключи с брелком сакуры и проездной на автобус.       Тяжёлый настороженный взгляд цепляется за одну из дверей на другом конце коридора, за которой сейчас наверняка спит Чонгук. Радует то, что альфа, кажется, застал его спящего, судя по полному отсутствию каких-либо звуков и признаков жизни по всей квартире, за исключением всё того же чёртового запаха течной омеги. Тэхён сильнее пережимает нос и, сделав глубокий вдох через рот, направляется к своей комнате.       Он задерживается у самой двери, оглядываясь на ту, что ведёт в комнату Чонгука. До побеления пальцев цепляется за дверную ручку, зажмуриваясь, лишь бы сдержаться и не сделать шаг туда, откуда больше не получится вернуться.       Однако стоит ему наконец распахнуть свою дверь, чтобы достать зачётку и убраться отсюда поскорее, прежде чем сладкий запах возбуждения и смазки просочится в лёгкие и осядет намертво, стирая те жалкие ошмётки совести и морали, что у Тэхёна остались, как его взгляд цепляется за кровать.       В поражённо замершее лицо с новой силой бьёт сладость запаха, что исходит от омеги в течке, чтобы привлечь, утянуть альфу за собой. В пучину тягучего желания и страсти, что застилает мутные глаза, не позволяя думать ни о чём, кроме жара тела в руках и дурманящих феромонов возбуждения и секса. Тэхён застывает в дверях, вбирая застигнутым врасплох взглядом беспорядочную кучу одежды, сваленную в центре его постели, и лежащего среди этого пахучего развороченного гнезда Чонгука.       Его ноги подогнуты, пока сам омега лежит на боку и лицом зарывается в одну из толстовок Тэхёна, тихонько сопя и цепляясь за пропитанную запахом альфы ткань так, словно не в силах её отпустить даже во сне. Свернувшееся посреди гнезда тело скрывает широкая футболка, задравшаяся на бёдрах и оголяющая изгиб ягодиц. Падающий из-за плохо закрытых штор свет отливается на коже, блестящей от естественной смазки и белёсых подтёков бесчисленных оргазмов, до которых Чонгук доводил себя в надежде унять сводящее низ живота болезненное возбуждение, но попусту.       Крепко зажмуриваясь, Тэхён мысленно считает до десяти и пытается выровнять комом застрявшее в горле дыхание, но всё, что он может видеть под прикрытыми веками, — это сделанное в его постели, из его вещей гнездо и свернувшегося в нём Чонгука, пахнущего как секс, желание и всё, чего альфа когда-либо хотел.       Переплетённый его с омегой запах заполняет комнату, просачиваясь через открытую дверь, окутывая и маня ближе, в личный Ад, к которому ломится альфа Тэхёна, увидевший Чонгука, полуобнажённого, с дорожками смазки по бёдрам и таким чертовски сладким запахом, что сопротивляться ему становится всё тяжелей с каждым прерывистым вдохом. Даже толстовка не спасает, застилая взгляд алой мутной пеленой, и Тэхёну нужно взять себя в руки до того, как он потеряет последние остатки своего самоконтроля.       Зачётка оказывается запрятанной в одну из полок, которые альфа судорожно прошаривает одной рукой, пока вторая всё ещё зажимает нос. Сердце колотится где-то под гландами, пульсируя в висках подступающей к лицу испариной, и внутренний волк порыкивает, надрывается, тянет туда, к кровати, на которую Тэхён запрещает себе смотреть.       Чонгук, кажется, не замечает его возвращения и лишь глубже зарывается в окружающее его гнездо, задирая скомканную на мягких бёдрах футболку и открывая больше раскрасневшейся, переливающейся пахучей смазкой кожи.       Оборачиваясь на шорох и замирая взглядом потемневших глаз, в радужку которых опасно просачивается алый, на оголившемся уязвимом теле, окутанном его запахом, Тэхён цепляется за край стола. Свешивает голову, вдыхая и выдыхая в попытке прийти в себя и выбраться отсюда как можно скорее, пока Чонгук не проснётся и не увидит его.       Глубоко в течке, ему будет всё равно, что перед ним его брат. Его омега распознает лишь альфу, способного удовлетворить тот непреодолимый зуд, болезненную пульсацию глубоко под кожей, с которой он не может справиться в одиночку.       Как бы Тэхёну этого не хотелось, он не может поступить так с Чонгуком.       Хочет, чтобы тот сделал этот выбор сам.       Дверца полки хлопает, когда Тэхён слишком резко отстраняется в желании покинуть комнату и оставить омегу одного, из-за чего тот вновь ёрзает в гнезде. Тэхён замирает посреди комнаты, косясь на кровать, пропахшую не только им, но и течкой, которую, — он даже в своих самых сокровенных мечтах не мог представить, — Чонгук проводит в его постели.       Нуждается в запахе Тэхёна, чтобы унять внутреннего омегу, просящегося в сильные заботливые руки, что помогли бы с изматывающей, кажущейся бесконечной течкой, и Чонгук не смог противостоять.       Как долго он проводит течки в постели брата, окружённый его вещами, запахом, в его комнате, которую Тэхён оставлял, даже не подозревав о том, что в ней происходило в несколько дней его отсутствия? — Тэ?       Тихий охрипший голос вынуждает его замереть у самой двери, сжав челюсти до проступающих желвак. Чонгук потягивается на кровати, вороша и без того растормошенное гнездо, но глаз не открывает, лишь принюхиваясь и слишком мило морща кончик носа, когда улавливает, кажется, ставший ещё сильнее запах альфы, что одновременно и помогал ему бороться с течкой, и усиливал нужду.       Под кожей, запятнанной испариной, смазкой и спермой за два дня сущего кошмара, уже в который раз распаляется возбуждение, не отпускавшее дольше чем на пару часов которые сутки. Омега поворачивается на спину, разваливаясь в своём уютном пахучем гнезде, и раскрывает бёдра, проскальзывая рукой туда, где предательски припекает стремительно нарастающее желание.       Слёзный скулёж застревает в надорванных стонами связках, стоит пальцам собрать сочащуюся на и без того липкую простынь под ним смазку и толкнуться в горячую влажность уже растянутых бесчисленными оргазмами стенок. Не позволяет думать ни о чём другом, кроме как о желании кончить, заменить слишком короткие слабые пальцы на член альфы, чей медовый запах заполняет лёгкие, бессвязным лепетом замирая на искусанных губах. — Альфа... — тихим просящим всхлипом, когда не может попасть по простате, измученной несчётными оргазмами, с первого раза, чувствуя, как пекут уголки глаз жгучие слёзы.       Затуманенную течкой голову заполняют лишь непристойные, сводящие дрожью низ живота картинки, в которых его вжимают в кровать, придавливают посреди пахнущего так изумительно гнезда сильным телом и высвобождают его судорожно пытающуюся удовлетворить себя руку, заменяя толстым узлом.       У альфы в каждой из них есть лицо, от одной мысли о котором его омега скулит надрывно, нуждаясь в том, чтобы ощутить его рядом. Чтобы его обжигающее кончик языка имя сорвалось с распахнутых губ, стоит сильным рукам обхватить раскрытые податливые бёдра и насадить его на член.       Не в силах сдержаться по мере подступающего иссушающим жаром к задрожавшим бёдрам оргазма, омега выпускает его отчаянным сладким голосом, нуждаясь в разрядке. — Тэхён.       Чонгук откидывает гудящую голову и изливается себе на подрагивающий живот, сжимаясь на задевших простату пальцах и сквозь слёзы наслаждения понимая, что в считанные минуты этого будет недостаточно.       Шумящая в ушах бешеным потоком оргазма кровь перекрывает хлопок двери, сотрясший стены.

***

      Квартира встречает полумраком коридора и прохладой, словно кто-то приоткрыл форточку с целью выветрить остатки заполнявшего её запаха течки к возвращению Тэхёна.       Оставляя сумку с взятыми им с собой вещами в прихожей, альфа тихо разувается и вешает куртку на крючок, прислушиваясь к звукам в глубине квартиры и улавливая голоса из гостиной. Там его встречает включённый по телевизору сериал, одно из любимых шоу Чонгука, который лежит, свернувшись калачиком, с головой на подлокотнике просторного дивана под шерстяным пледом.       Кажется, он досыпал остатки своей течки, но возвращение и пусть и приглушённые, но всё же различимые шаги вырвали омегу из полудрёмы, к которой склонил очередной просмотр любимого сериала. Поднимая голову и протирая глаза завёрнутой в рукав свитера рукой, Чонгук оглядывается на прихожую и когда замечает Тэхёна, то тут же тянет к нему руки. — Привет, — шепчет тот в мягкие, пахнущие свежестью и шампунем волосы омеги, когда опускается рядом с ним на диван и позволяет утянуть себя в сонные объятия.       Чонгук только тихонько мычит и спихивает покрывало, чтобы забраться к брату на колени и уткнуться лицом в его тёплую несмотря на мороз на улице шею. Ладонь тут же ложится на его затылок, когда альфа откидывает голову на спинку дивана и даёт Чонгуку устроиться поудобнее на своих бёдрах, просунув руки за его спину и слабо цепляясь виднеющимися из-под длинных рукавов свитера пальцами за толстовку.       Если омега и вне течек до безобразия тактильный и ласковый, то перед и сразу после он заваливается на Тэхёна и обнимает всеми конечностями, не позволяя ускользнуть, нуждаясь в его успокаивающем запахе и близости. Однако сейчас среди медового пробивается ещё один аромат, чужой, неправильный, и недовольное рычание сотрясает грудь Чонгука, вплотную прижатую к тэхёновой. — Что?.. — младший недоумённо хмурится и пробует отстранить омегу от себя, но тот только цепляется за него крепче и вынюхивает что-то за ухом, словно пытаясь понять, почему от Тэхёна пахнет другим омегой.       Если бы не остатки течки, что продолжает мелькать где-то на подсознании, ещё окончательно не отпустив внутреннего волка, Чонгук бы понял, что это всего лишь запах Юнги, у которого последние несколько дней оставался его брат. Но сейчас всё, о чём он может думать, это о том, что тот должен пахнуть только им. Ничей другой запах не должен быть на Тэхёне.       Ему не нравилось, даже когда родители помечали Тэхёна своими запахами, оставляя частички себя на младшем сыне после объятий и поцелуев в лоб. Чонгук утягивал брата подальше и потирался об изгиб его плеча, шею, успокаиваясь лишь когда Тэхён пах даже не собой, а им одним.       Тот никогда не возражал. Кажется, даже поощрял это и делал с Чонгуком то же самое каждый раз, когда тот возвращался из школы. Делает это даже сейчас, когда чувствует, что от омеги пахнет чем-либо, кроме лилий или же пряного запаха самого Тэхёна.       Это всегда успокаивало, усмиряло его волка, и Чонгук не собирается отказывать себе в этом сейчас, когда Тэхён под ним наконец расслабляется, понимая причину внезапной вспышки недовольства, и подставляет омеге уязвимое горло. От такого доверия вкупе с их смешивающимися запахами урчание зарождается глубоко в груди и тело обмякает в объятиях, расплавляясь в свободно обвивших его руках Тэхёна. — Как ты себя чувствуешь? — мягко интересуется альфа, когда Чонгук остаётся доволен результатом и убеждается, что от Тэхёна не пахнет ничем, кроме цветочной сладости лилий. Поглаживает расслабленную поясницу поверх вязаной ткани свитера, задравшейся чуть выше ягодиц из-за того, как Чонгук обвивает его шею и опускает голову на плечо, утыкаясь носом под линию челюсти и прикрывая веки.       Ему так не хочется говорить сейчас, но он заставляет себя прояснить голову и дать брату ответ, прежде чем тот может разволноваться. — Уже лучше, — его шёпот отдаёт лёгким хрипом. Омега прочищает горло и ближе жмётся к Тэхёну, потираясь носом об его запаховую железу и умиротворённо улыбаясь уголками губ. Последние пропитанные агонией и мучительным возбуждением дни теряются, растворяясь в смутных, размытых течкой воспоминаниях, когда альфа держит его так близко, позволяет зарыться лицом в свою шею и гладит спину, каждым касанием забирая усталость и напряжение из разморенного тела.       Сериал продолжает идти где-то на заднем фоне, но ни один из них не обращает внимания на экран, сосредотачиваясь лишь на их переплетённых запахах, теплоте объятий и трепетном чувстве спокойствия, что они приносят друг другу одним касанием.       Тёплая ладонь ложится на бедро, у самой коленки, порождая табун проскользнувших по нежной коже мурашек. Ластясь, Чонгук только притирается щекой об оголённый изгиб шеи и тихонько урчит, вплетая пальцы в волосы Тэхёна и перебирая завитки локонов во вновь наступающей на пятки сонливости.       Всё тело окутывает чувство умиротворения, счастливая нега, и он только прогибается навстречу скользнувшей выше ладони и позволяет поддеть свитер, накрыть молочную поясницу и пробежаться подушечками пальцев по проступающим там ямочкам. Тэхён под ним задерживает дыхание, утыкается носом в висок омеги, когда касается кромки нижнего белья и стискивает челюсти на шумный опаляющий выдох в свою шею.       Податливое тело на его коленях не зажимается в ответ на слишком близкое, слишком дерзкое прикосновение. Лишь прогибается, подаётся навстречу согревающим ладоням, когда Тэхён останавливается у ягодиц, не находя в себе смелости скользнуть дальше несмотря на то, как предательски подрагивают кончики пальцев и как стучит в ушах сердце вперемешку с удовлетворённым рокотом его волка.       Почему Чонгук его не останавливает?       Подушечки пальцев пробегаются по коже под резинкой белья, нежным бархатом тая по кистям, к бешено стучащему сердцу и вниз к натянувшимся предательским жаром мышцам паха. Тэхён знает, что если не остановится сейчас же, то возбуждение просочится в его запах, туда, где лицо омеги спрятано в его шее, где нежные губы касаются той самой железы, и то, как близко Чонгук прижат к нему, не скроет его стремительно твердеющий член.       Тэхён зажмуривается и молится Богу, в которого не верит, когда брат прогибается в его руках, подаётся навстречу скользнувшей вниз по спине ладони и мягко стонет, стоит ему обвить шею Тэхёна крепче, ёрзая на его коленях. Прямо поверх начинающих топорщиться джинсов.       Чонгук даже не осознаёт, что делает с альфой, всё ещё одурманенный отголосками течки, сонливостью и запахом, в котором так нуждался последние трое суток. Лишь хмыкает во сне и притирается грудью об тэхёнову, утыкаясь носом за ухо и жадно глотая мёд и пряности, пока Тэхён медленно сходит с ума. Замирает, не смея опуститься ниже, поддаться внутреннему волку и воспользоваться уязвимостью хёна, доверившегося ему в руки после измотавшей до предела течки.       Он бы никогда себя за это не простил.       Это должно произойти не так.       До того, как альфа успевает отстраниться, шедшая всё это время по телевизору серия подходит к концу и заигравшая вдруг вместе с титрами музыка вырывает прикорнувшего было на его плече Чонгука из полудрёмы недовольным хмыком. Время на настенных часах показывает девять вечера, когда Тэхён смаргивает отголоски подобравшегося к низу живота тепла и опускает ладони на бёдра омеги, нежно похлопывая, чтобы привлечь его внимание. — Пойдём уложим тебя в кровать, — он предлагает это, пусть и не рассчитывает услышать ответ, когда поддевает Чонгука под коленями и оборачивает их вокруг своей талии. Несмотря на сонливость, тот понимает, что делать, и крепче обнимает его за шею, позволяя Тэхёну подняться с дивана с ним на руках и выключить телевизор, прежде чем направиться в сторону комнаты Чонгука. — Хочу к тебе, — тихо просит омега, пряча зевок в его плече и притираясь к нему ласковым котёнком, когда они подходят к расположенным напротив дверям их комнат.       Должно быть, он улавливает заминку и сомнение в запахе Тэхёна, потому что в следующее мгновение стискивает бёдрами его талию и слегка сжимает вьющиеся на загривке волосы, смягчая свой и без того нежный запах в надежде уломать альфу. Тот никогда не мог ему противостоять и — конечно же — не может возразить сейчас.       Кровать Тэхёна застелена и ничего в ней не указывает на то, что Чонгук последние три дня провёл здесь в самом разгаре течки, укутавшись в вещи альфы в погоне за его запахом. Постельное бельё не испачкано в разводах смазки, когда младший сдирает одеяло, чтобы уложить омегу на подушки, догадываясь, что тот наверняка постирал и поменял простыни сегодня утром, чтобы замести следы.       Какая жалость, что Тэхён и так уже знает его маленький секрет. — Ты ел сегодня?       Опуская Чонгука в кровать, он накрывает его одеялом, стоит омеге уложить голову на свежую подушку и зарыться в неё носом. Однако вместо того, чтобы провалиться в сон, тот недовольно морщится, потому что наволочка не пахнет родными и столь нужными его омеге пряностями. — Да, разогрел то, что было в холодильнике, — бормочет Чонгук, хмурится, стоит Тэхёну отстраниться вместо того, чтобы улечься с ним в постель и обвить в объятиях. Горло першит от урчания и стонов, что надрывали связки последние несколько суток, и потому он прокашливается и поджимает губы, смотря на нависшего над ним альфу из-под ресниц. — Принесёшь, пожалуйста, воды? — Конечно.       Те пару минут, за которые Тэхён возвращается на кухню за стаканом воды, тянутся целую вечность. Чонгук борется с сонливостью несмотря на утягивающую в дрёму мягкую постель, потому что не хочет засыпать без тепла тела Тэхёна и его запаха, на который так скупы свежие простыни.       Когда омега уже задумывается над тем, чтобы вылезти из-под одеяла и отправиться на поиски брата, тот наконец появляется в дверях со стаканом воды и упаковкой чего-то очень вкусно пахнущего. Принюхиваясь, Чонгук с лучезарной улыбкой понимает, что это фисташки. — Эклеры! — радостный голос прерывается кашлем, и он старается насупиться на мягкий дразнящий смех альфы, когда тот присаживается на край кровати и протягивает ему стакан воды несмотря на тянущиеся к эклерам руки омеги. — Обломщик. — Сначала вода, потом сладкое, — не ведётся на его надутые в недовольстве губы Тэхён. — Хорошо, мам.       Чонгук наконец забирает стакан и делает несколько глотков, утоляя жажду. Его сонные глаза сверкают улыбкой, когда Тэхён смеётся с его слов, прежде чем подхватить домашнюю одежду из шкафа и переодеться ко сну.       К тому моменту, когда он скидывает сегодняшние вещи в корзину и забирается под одеяло, в коробке из-под эклеров остаётся одна лишь обёртка. Круглые, набитые тестом с фисташковым кремом щёки Чонгука не должны так умилять, но альфа даже не находит в себе желание возмутиться тем, что ему не досталось ни кусочка. Лишь собирает остатки крема с подушечек его пальцев губами и опускает руку на талию, утягивая в кровать и прижимая спиной к своей груди. — Соскучился по тебе.       Шёпот теряется в изгибе плеча, выглядывающего из-под свитера, когда Тэхён зарывается лицом в шею омеги и умиротворённо выдыхает. Не понимает, как протянул без Чонгука те пять лет, что разлучили их, но не смогли разрушить крепкую трепетную связь, что лишь глубже пускает корни с каждым проходящим днём, если эти трое суток для него казались невыносимой разлукой. — И я, — также мягко отвечает Чонгук, поворачивая голову и накрывая его скулу с маленькой тёплой улыбкой. — Спокойной ночи, Тэ.       Он проваливается в спокойный, свободный от боли и тревог сон с накрывшей низ живота, согревающей своим теплом ладонью до того, как может услышать ответ.

***

      Рождественские каникулы незаметно подступают пушистым снегопадом, окрашенным в красные и зелёные городом и запахом корицы и имбирного печенья, которое так любит зимой печь Чонгук.       Дни тянутся своим чередом в преддверии выходных от учёбы и работы, что изматывают и Тэхёна, и Чонгука до предела возросшими делами, которые все спешат закрыть до новогодних каникул.       С окончившейся течки омеги прошло чуть более недели, однако Тэхён никак не поднимал то, что потревожил покой брата и услышал то, что не должен был, когда заглянул домой за забытой зачёткой. Чонгук не ведёт себя так, словно что-то изменилось, и это лишь подпитывает всплесками керосина мысли-паразиты о том, как давно это продолжается.       Как давно он проводит течки в кровати альфы и стонет его имя, доводя себя до оргазма. Как давно скрывает от Тэхёна, что представляет его, когда заполняет себя пальцами в надежде сбросить вызванное течкой наваждение, отчаянное желание альфы и пропитанного спермой узла.       Как долго он ещё собирается это скрывать.       Тэхён не хочет давить, но с каждым нежным, танцующим на самой грани слишком касанием и всплеском счастья в запахе омеги, стоит ему оказаться рядом, у него заканчивается терпение.       Он просто хочет положить конец терзаниям их обоих. Чтобы Чонгук наконец признался в том, что так безжалостно выдало его уязвлённое течкой тело и несмотря ни на что просящие родного брата инстинкты.       Однако стоит ему взглянуть в глаза омеги, оленьи, вечно подёрнутые огоньком веселья и мягкости, с которой старший смотрит лишь на Тэхёна, как всё его раздражение испаряется без следа.       У Чонгука над ним слишком много власти. Он ничего не может с этим поделать. — Прости за ожидание, — запыхавшись, говорит ему хён вместо приветствия, когда спускается наконец из офиса после пятнадцатиминутной задержки. Сегодня последний рабочий день перед рождественскими каникулами, и Тэхён приехал забрать его из офиса, как и в последние несколько недель.       Гололёд за окном и низкие температуры даже для пуховой куртки и шерстяных варежек не оставляют ему иного выбора, кроме как заботиться о том, чтобы Чонгук ничего не подхватил накануне Рождества. Он даже запасную пару перчаток хранит в машине, потому что омега вечно забывает свои и потом подолгу сидит у батареи, отогревая замёрзшие руки и красные щёки, обмотанный двумя шарфами.       За двадцать лет жизни он узнал Чонгука вдоль и поперёк и даже предвкушает то, как тот поднимается на носочки и чмокает его в отогретую с мороза щёку, прежде чем отдать свои вещи.       Мимо проходят коллеги и другие работники, большую часть которых Тэхён не узнаёт. Он часто забирает брата с работы, но предпочитает не пересекаться с его коллективом, как бы Чонгук не пытался их познакомить. Глаза альфы всё равно всегда устремлены лишь на его хёна. — Так, сумка, номерок, пропускной... подарок!       Собиравшийся было пойти в гардеробную за курткой Чонгук округляет глаза, когда вспоминает про забытый в кабинете подарок от тайного санты. Последнюю неделю они с коллегами обменивались секретными сюрпризами, и пусть сегодня все вскрылись и рассказали, чьими тайными сантами были, Чонгук остался очень доволен подарками, которые получил от Намджуна, альфы, работающего в отделе логистики.       Он так не мог нарадоваться новенькой пластинке, что впопыхах по окончании рабочей недели забыл её в кабинете.       Тэхён может только проследить унёсшегося обратно к лифту в офис омегу с улыбкой. Тот непременно опоздал бы сегодня на работу, если бы не подгонявший его брат, потому что перепроверял все подарки, что накупил другому своему коллеге, Сокджину. Украшенная красным бантом коробка, которую Чонгук притащил сегодня в офис не без помощи Тэхёна, скрывала собой ароматизированную свечу, вязаные носки и несколько игр для консоли.       Альфа знает об этом, потому что часами ходил с Чонгуком по магазинам, пока тот выбирал подарок коллеге так, словно это было самым ответственным решением в его жизни.       То, с каким трепетом Чонгук относится к Рождеству, очаровывает. В конце концов, уже несколько лет они отмечают его друг с другом, и Тэхён каждый год не просто идёт на поводу желания хёна устроить уютный, семейный праздник даже вдвоём, но и удивляет Чонгука из года в год.       В прошлое Рождество он накануне праздника без предупреждения притащил домой огромную живую ёлку. Она была такой высокой, что упиралась в потолок, и Чонгук улыбался как сумасшедший, заполняя всё вокруг счастливыми феромонами поверх свежего запаха ели, когда прикрепил на подкошенную макушку дерева новогоднюю шляпу и заставил Тэхёна сделать по крайней мере тысячу фотографий, прежде чем наконец позволил им открыть подарки.       В то же Рождество альфа подарил ему проигрыватель, такой же, что остался в их родном доме из-за неудобства перевозки и поспешности переезда Чонгука, и тот так растрогался, что встретил праздник в слезах. Несмотря на всколыхнувшееся было в Тэхёне на внезапный всплеск эмоций волнение, окутавший его вместе с забравшимся на колени расплакавшимся омегой запах лилий был переполнен счастьем и искренней благодарностью.       В этом же году у него на уме уже есть свои планы на рождественские каникулы, о которых ему не терпится рассказать Чонгуку. Если всё пройдёт так, как он задумал, то омеге, несмотря на напускное безразличие, никогда больше в глубине души не придётся жалеть, что этот праздник они проводят не в кругу семьи.       Чонгук для Тэхёна и есть семья, и он просто хочет, чтобы омега тоже это осознал. — Ты знала, что у Чонгука есть альфа?       Голос одной из администраторов за стойкой у турникетов касается слуха, когда Тэхён прослеживает закрывшиеся за спиной брата дверцы лифта и опирается о кресло в зоне ожидания неподалёку от ресепшна.       Он не подаёт виду, что услышал не очень-то и тихо перешёптывающихся девушек, но в груди становится так тепло, и Тэхён даже не думает о том, чтобы опровергнуть их слова.       Не когда они звучат так правильно. — Такой красивый... — шепчет вторая девушка, украдкой поглядывая на альфу из-за стойки. — Интересно, где он его оттяпал?       Тэхён прячет усмешку в воротнике распахнутой куртки как раз когда лифт возвращается на первый этаж. Держащий в руках праздничный пакет Чонгук проходит через турникет и, помахав ему с улыбкой, направляется забрать куртку из гардероба. — Ты чего такой довольный? — щурится омега, когда подходит к нему уже укутанный в пуховик, шарф и шапку, держа подарок от тайного санты в утеплённых варежками руках.       Делая вид, что он ничего не слышал, чтобы не смутить Чонгука и не вызвать излишние расспросы, Тэхён только прижимает его к себе за талию и оставляет поцелуй на скрытом тёплой шапкой виске. — Да так. Поехали домой.       Чонгук хмурится, явно недовольный тем, что брат утаивает от него что-то, но обвившая его талию рука, прижавшая к груди альфы, стирает недовольство с его поджатых губ. Старший моментально расслабляется и подаётся навстречу, притираясь ближе, прежде чем Тэхён, наконец, подхватывает его сумки и они направляются в сторону выхода.       Альфа подавляет просящуюся на уголки губ улыбку, когда они проходят мимо стойки администрации и девушки прощаются с Чонгуком и провожают его взглядами, зацепившимися за всё ещё обёрнутую вокруг талии омеги руку Тэхёна.       Тот притворяется, что не слышит их умилённые ахи, и лишь ближе прижимает ни капли не возражающего хёна к себе.       Рождество наступит через два дня, так что их дом уже успел превратиться в настоящий праздник с развешенными везде гирляндами, рождественскими огоньками и новой живой елью. Тэхён не собирался в этом году занижать заданную им же планку и возвращаться к маленькой искусственной ёлке, что сопровождала их Рождество раньше, и тем самым вновь застаёт Чонгука врасплох, когда они возвращаются домой.       Не ожидавший сюрприза омега проводит по крайней мере десять минут, обняв пахучее дерево и зарывшись носом в хвою со счастливой улыбкой, пока Тэхён достаёт из кладовки коробки с игрушками и украшениями. Его очарованный взгляд не отрывается от Чонгука, даже когда он развешивает гирлянды и подсветки вдоль длинных, потрясающе пахнущих ветвей ели, которую успел оттяпать на ярмарке из десятков тянущихся к ней рук.       Летевшие в спину проклятья и возмущения стоили счастья в запахе Чонгука и его радостной лучезарной улыбки. — Что это? — спрашивает Тэхён, когда омега возвращается к себе в комнату, отлипнув наконец от ёлки, и пару мгновений спустя оттуда доносится незнакомая мелодия вставленной в проигрыватель пластинки. Альфа знает каждую композицию на подаренных им виниловых дисках, но ту песню, что играет сейчас, не узнаёт. — Подарок от моего тайного санты, — не в силах скрыть счастливой улыбки, отвечает вернувшийся в гостиную Чонгук и присоединяется к украшению ёлки. — Альфа из отдела логистики. Подарил мне пластинку и конфеты из белого шоколада. — Ты не любишь белый шоколад, — хмурится Тэхён, теряя праздничный беспечный настрой при упоминании незнакомого альфы с работы брата, который задарил его подарками. — Намджун не знал об этом. Не стану же я возвращать его подарок, — отмахивается омега и тянется к красной шляпе, которую они всегда надевают на макушку ёлки вместо звезды.       Тэхён стискивает челюсти и молча продолжает помогать брату украшать дерево, пока подаренная не им пластинка крутится в проигрывателе, заполняя дом рождественской атмосферой вместе со с трудом сдерживаемой горечью в запахе альфы. Он ничего не слышал об этом Намджуне, потому что Чонгук не упоминал альф, с которыми общается, с тех пор, как в последний раз привёл одного к ним домой.       Тэхён уже забыл о том, каково это, когда грудь сдавливает это уродливое чувство ревности, перекрывая гортань и мешая дышать.       Только он должен был заботиться о своём брате и осыпать его подарками. Единственное, что останавливает альфу от того, чтобы пойти в комнату и выхватить новую пластинку из подаренного им проигрывателя, это непременная обида и грусть, что скрасит запах и черты лица Чонгука, если Тэхён испортит его подарок.       Как бы не был разъярён его волк вниманием другого альфы к Чонгуку, он ни за что не подвергнет брата разочарованию в себе, даже если сам не хочет ничего сильнее, чем разломать подаренную не им пластинку на мелкие осколки.       До Рождества осталось два дня. Тэхён не хочет рушить доверие, трепет уюта и предвкушения праздника, после которого всё изменится раз и навсегда, своими бесконтрольными чувствами. В конце концов, он терпел годами, столько, сколько себя помнит. Ему удастся вытерпеть каких-то двое суток.       То, как ослепительно Чонгук улыбается ему, когда они заканчивают украшать ёлку и заваливаются на диван с кружками какао и домашним имбирным печеньем, усмиряет раздражённого внутреннего альфу. Тэхён обнимает брата за укутанное в шерстяной плед плечо и прижимает к себе, зарываясь в его мягкие волосы и вдыхая запах печенья, сахарной пудры, лилий и искреннего тёплого счастья, пока мысли о посмевшем позариться на его омегу альфе не отпускают взбудораженную сущность.       Подарок Чонгуку уже лежит под конспектами и десятками бумаг по учёбе в его рабочем столе, и он не может дождаться, когда наконец вручит его хёну. Тот грезил своей зародившейся ещё давно мечтой с подростковых годов, когда понял, что не хочет оставаться в родном маленьком городе и идти по пути, к которому склоняли его родители, но всё никак не мог её реализовать.       Тэхён же хочет наконец подтолкнуть брата в нужном направлении, помочь перешагнуть порог, на самом краю которого они топтались годами.       Однако его беспечное предвкушение рождественского праздника сотрясается, когда в предшествующий Рождеству вечер он возвращается домой с похода в переполненный супермаркет, — оказалось, что у них закончились апельсины для глазури пирога, который решил приготовить Чонгук, и тот послал его на эту крайне срочную и важную миссию, пока готовящийся в духовке десерт не подгорел, — и застаёт ещё полчаса назад танцевавшего на кухне омегу за столом с лежащим перед ним телефоном и опущенной головой.       Из спальни Чонгука доносится всё та же подаренная Намджуном пластинка, лишь сильнее напрягая внутреннего волка Тэхёна, сбитого с толку внезапной отягощённостью в чертах лица брата, склонившегося над кухонным столом. — Пирог всё-таки подгорел? — непринуждённо хмыкает альфа в надежде вызвать у Чонгука улыбку, но тот только поднимает на него тяжёлый взгляд и поджимает губы. Мелькающая в обрамляющих его лицо волосах мука полной тёплой забавы улыбкой проскочила бы на лице, если бы не странное выражение на его чертах.       Чонгук сглатывает, неуверенно бегая между сверкающих забавой глаз брата, прежде чем наконец ответить. — Наши родители звонили.       Положивший апельсины на кухонный гарнитур Тэхён замирает спиной к омеге, который вздыхает, стоит звонкой тишине сменить его обременённый голос. Это последнее, что он ожидал услышать.       Ему требуется долгое мгновение, чтобы взять себя в руки после столь внезапно надломивших шедший так спокойно и беззаботно вечер слов. Альфа качает головой и усмехается, оставляя пакет на столе и наконец оборачиваясь к Чонгуку с маской непринуждённости на лице. — Надеюсь, ты не взял трубку?       Его натянуто лёгкий тон лишь углубляет складку меж нахмуренных бровей омеги, который долгое мгновение смотрит на него в молчаливом напряжении, наблюдает за тем, как усмешка Тэхёна постепенно гаснет, сменяясь проступившими на скулах желваками и отягощённым запахом.       Витающие по кухне лилии горчат, застревая неприятным комком напряжения в носоглотке, когда Чонгук устало протирает лицо и берёт в руки телефон, лишь бы занять чем-то проскальзывающую в пальцы нервную дрожь, и добивает догадки о сущности телефонного звонка. — Они хотят, чтобы мы вернулись домой на Рождество.       Брови Тэхёна взлетают на лоб от такой наглости. Он давно перестал ожидать от родителей слишком многого, разумных слов и действий, не после всего того, что они наговорили Чонгуку перед отъездом и годами заливали в уши альфы, возмущаясь, как старший сын посмел предать семью и отвернулся как от них, так и от своего брата.       Чонгук не отворачивался от него, не отвернулся бы никогда. Он выбрал себя, а не ту версию, что хотели в нём видеть родители. Но, кажется, те даже несмотря на восемь лет молчания не бросили попыток подогнуть его под свои требования. — Ты же шутишь, да? — неверяще усмехается альфа, зачёсывая спавшие на лицо, влажные от идущего за окном снега волосы. — Мы не поедем. Не после того, что они... — Я хочу поехать.       Прервавший его тихий непоколебимый голос обрывает слова Тэхёна, отказывающегося принимать тот факт, что их родители могли измениться. Как и то, что Чонгук на самом деле мог на это повестись.       Что бы они не наговорили ему по телефону, он знает, что скрывается за их фальшивыми обещаниями. Один пару недель назад потревоживший его звонок служит этому подтверждением.       Он открывает было рот, в замешательстве, не понимая, почему Чонгук вообще рассматривает такой вариант, как на самом деле согласиться и поехать, как тот продолжает, всё так же тихо, но уверенно. — Тэ, я не могу жить в обиде всю свою жизнь. Это наши родители. Я не видел их почти восемь лет... Это не может продолжаться вечно, — его голос разит грустью, отчаянием, что копились в запертом глубоко внутри задетом сердце всё это время, пока Чонгук старательно делал вид, что оставил всё позади. Родной дом, нужду в любви и заботе родителей, что отвернулись от него, стоило омеге проявить хоть каплю самостоятельности. Он не мог так просто забыть всё это.       Стараясь подавить нарастающее под кожей раздражение, Тэхён хмурится, цепляется за край стола за его спиной, чтобы сдержать желание встряхнуть брата за плечи в попытке вразумить. — Ты же знаешь, что всё, за что они тебя держат, это за омегу, которого можно присватать к сынишке друзей? Забыл, что они тебе наговорили перед тем, как ты сбежал?       Выпуская телефон из рук, Чонгук опускает взгляд на свои колени и на мгновение зажмуривается, словно эти слова ранят. Только Тэхён не приукрашивает, а прямо и без зазорных красивых речей напоминает о том, о чём омега, кажется, позабыл во внезапном приливе ностальгии по тому, где его не принимают и не ждут.       По крайней мере, не таким, какой он есть на самом деле.       Этот разговор начинает действовать на нервы, и оба их запаха, напряжённые плечи и нахмуренные взгляды указывают на то, что ни Тэхён, ни Чонгук не хотят вспарывать едва зажившие раны, оставленные людьми, которые должны были любить их и заботиться несмотря ни на что.       Однако помнит это, по видимому, один альфа. — Мне уже двадцать пять, — вздыхает Чонгук, когда наконец поднимает на него взгляд больших, пропитанных отчаяньем глаз и встаёт из-за стола, вскидывая руки в бессильном жесте, который проходится лезвием прямо по сердцу. Тэхён до побеления костяшек цепляется за стол, лишь бы сдержаться и не укутать разящего волнением и горечью омегу, закрыть от всего, что причиняет ему хоть малейшую боль. — Такими темпами я достигну сорока и всё также буду сидеть у разбитого корыта своей гордости и самостоятельности совершенно один, без родителей и без пары. Я не молодею, Тэхён. Мои течки становятся всё болезненнее с каждым разом, когда я провожу их один. Может, они и правы… — Нет, — моментально прерывает его младший, качая головой и наконец отталкиваясь от кухонной гарнитуры, чтобы обойти стол и накрыть стиснувшие от волнения поджатые плечи руки Чонгука, ловя его встревоженный взгляд. — Нет. Почему ты должен прогибаться под то, что хотят они? Чонгук, это твоя жизнь. Ты всегда говорил мне, что мы должны сами выбирать свой путь и жить так, как хотим только мы.       Омега позволяет переплести их пальцы и сжимает руки Тэхёна в своих, но его губы трогает измученная, печальная улыбка. — Не всегда то, что мы хотим, для нас хорошо.       Отчаянный взгляд альфы бегает между уже смотрящих на него глаз, словно пытаясь разглядеть в них хоть капельку здравого смысла, однако всё, что он видит в кажущимся таким усталым и отчаявшемся Чонгуке, — это смирение.       Он неверяще фыркает и отпускает переплетённые с его пальцы брата. Тот вновь обнимает себя и прислоняется поясницей к столу, теряя тепло и опору в отстранившемся Тэхёне, пока тот качает головой и смотрит на омегу полным неверия взглядом. — То есть ты правда хочешь вернуться и связать себя с незнакомым, выбранным не тобой альфой, просто потому что боишься остаться один? — Тэхён, — бормочет Чонгук, протягивая к нему руку, чувствуя его раздражение, но тот продолжает до того, как он может продолжить вешать лапшу на уши им обоим своим намеренно смягчённым запахом, который вместо успокоения лишь сильнее будоражит взбешённого, несогласного ни с чем из этого альфу Тэхёна. — Ты никогда не будешь один. У тебя есть я.       Слабая улыбка, которую дарит ему омега, пробирает холодящей дрожью. Чонгук выглядит уставшим, словно не хочет спорить и убеждать брата в том, с чем уже смирился сам вместе с повешенной после перевернувшего шедший так беспечно вечер разговора трубкой. — Да, но это не... — Не то же самое?       Тэхён даже не пытается скрыть насмешку в своём голосе, слишком резко оборвавшем омегу. Тот замолкает, поджимая губы, и смотрит на него настороженнее, сильнее цепляясь за стискивающую плечи кофту в резком всплеске агрессии в запахе брата. — Зачем тебе какой-то незнакомый альфа, когда у тебя уже есть я?       Звенящее в ответ молчание говорит больше, чем подёрнутые опаской, уловимым даже в запахе омеги волнением глаза Чонгука, зацепившиеся за грубую усмешку, поддевшую уголок тэхёновых губ. Это ближе, чем они когда-либо подбирались к кипевшему все эти годы между ними молчаливому напряжению, на самой грани непоправимого шага, который Тэхён так хотел сделать, что терпел из последних сил.       Только остатки его терпения опасно близки к тому, чтобы лопнуть с каждым словом заблуждения и отрицания, которыми пытается заверить их в правильности слов родителей Чонгук. — Ну и что ты молчишь? — хмыкает альфа, возвращаясь в его личное пространство, смакуя то, как Чонгук пятится и вжимается поясницей в край кухонного стола. — Не скажешь, что это не то же самое? Что не смотришь на меня так? Потому что не было на это похоже, когда ты проводил течки в моей кровати, окружённый моей одеждой, моим запахом, и стонал моё имя.       Внутренний альфа удовлетворённо рокочет, стоит ошеломлению тревоги скользнуть в едва округлившиеся глаза Чонгука. Его губы распахиваются на поражённом выдохе, словно он правда не ожидал, что Тэхён так бесстыдно разоблачит его, наконец произнесёт то, что хранил под сердцем долгие, истощавшие до последних сил годы.       Поражение на лице омеги и его неспособность сформулировать цельный ответ, побороть шок от вскрытой тайны, которую, Чонгук был уверен, он хранил так бережно, как только мог, оставляет лишь глупо хлопать глазами. Вспоминать, что он выдавал себя каждый раз, когда позволял Тэхёну помечать себя запахом, прятал поцелуи в его волосах, на скулах, поверх запаховой железы. Пачкал постель и одежду брата своей смазкой и спермой, наивно полагая, что сохранит при себе этот грязный маленький секрет.       Тэхён наконец вывел его на чистую воду после затянувшейся на долгие годы пыли в глаза и теперь не собирается отступать. Ему надоело притворяться, что он не знает, как именно относится к нему старший брат. Этой шараде уже давно было пора положить конец, пусть он и намеревался сделать это намного мягче, чем сейчас.       Однако пути назад уже нет. Чонгук своим желанием вернуться домой и пойти на поводу у родителей ускорил заведённую уже давно бомбу замедленного действия, и счётчик вот-вот дойдёт до нуля. — Мы не вернёмся домой, ни на Рождество, никогда, и ты не встретишься ни с каким альфой, потому что у тебя уже есть я.       Его тихий, твёрдый голос с отдающим под конец рычанием вынуждает омегу сильнее вжаться в стол и вперить в Тэхёна поражённый взгляд. Никогда ещё младший не разговаривал с ним так, — неоспоримо, окончательно, резко, — и вместе с кипящими во взбудораженном внезапной натянутой атмосферой сознании словами, что так долго терялись между строк и лишь сейчас показались наружу, выявляя всё то, что годами пряталось в потаённой темноте их истинных желаний, Чонгук не может подобрать слов.       Ни одного, которое могло бы опровергнуть сказанное Тэхёном, вернуть разговор на пару минут назад и оборвать, не позволяя сойти с уже протоптанной тропы туда, откуда так долго и тщетно Чонгук бежал без оглядки.       Подпёршие его к столу по обе стороны от бёдер руки Тэхёна лишь закупоривают его во взволнованном смятении, не оставляя путей отхода. Аура альфы давит так, как никогда не позволял себе Тэхён прежде, и пусть волк Чонгука и оседает, поддаваясь и прося подчиниться, сам он слишком шокирован, чтобы сделать хоть что-то.       Чонгук всё равно заставляет себя собраться, сглатывая так унизительно громко, что непривычно тёмный взгляд Тэхёна цепляется за его дёрнувшийся кадык, прежде чем вновь вернуться к напряжённым, загнанным глазам. — Тэ, я не знаю, что ты задумал, но это не...       Поймавшая его подбородок рука обрывает тихие, пропитанные дрожью слова. Омега замолкает, смотря на успевшего оказаться так близко брата, что обегает кажущимся ещё темнее из-за приглушённого света вывешенных вдоль кухни огоньков взглядом его лицо. — Не что? Это не так? Ты не представляешь меня во время течек, нуждаясь в моём члене и узле, потому что твой омега не может скрыть то, что так отчаянно нужно твоему телу? — грудной смех Тэхёна вынуждает зажаться лишь сильней, но даже нотки испуга, просачивающиеся в его усилившемся от волнения запахе, не смогут заставить альфу остановиться сейчас. — Не смей врать мне, хён. Ты ошибаешься, если думаешь, что я не знаю, как ты течёшь от одной мысли обо мне, как бы ты не отгораживался от того, что хочешь оседлать родного брата.       Звон пощёчины оглушает их обоих, рикошетя от кухонных стен. Рука Чонгука зависает в воздухе, пока омега поражённо смотрит на след от удара, оставленного им же, и на свою пульсирующую от силы пощёчины ладонь. Никогда раньше он не поднимал руку на брата, и этот всплеск эмоций, подначенный возмущением и слишком грубыми, резкими словами Тэхёна, застаёт врасплох.       Как и то, как пальцы альфы перехватывают его запястье, сжимая и отстраняя от лица, удовлетворённую усмешку на котором сменили проступившие под покрасневшей кожей желваки.       Кажущиеся ещё больше от уязвлённого шока глаза Чонгука предательски блестят в приглушённом свете кухни, и на кончике языка застревает шипение от того, с какой силой Тэхён стискивает его запястье. Когда он наконец нарушает напряжённую тишину, его голос подрагивает мольбой. — Тэ, пожалуйста... Не делай...       Альфа прерывает его до того, как Чонгук может назвать то, что мерцало, разрастаясь, пуская корни в глубину их ещё с рождения переплетённых душ, глупостью. Не выдержал бы, услышав это с дрожащих губ омеги, что притягивают к себе его алеющий взгляд. — Я не делаю ничего, чего ты бы не хотел, — раздражение исчезает из голоса Тэхёна, но он и не думает отстраняться, позволить брату вдохнуть полной грудью что-либо, кроме своего терпкого, давящего запаха внутреннего альфы. Чонгук в его руках дёргано мотает головой, и блестящая в уголках его глаз влага лишь подпитывает желание наконец вырвать у него из зажатой груди то, что он так долго скрывал. — Ты ведь хочешь этого, хён.       Мутный взгляд Чонгука цепляется за его лицо, когда альфа наклоняется ближе, вжимая в стол бёдрами, стоит надрывно дышащей чонгуковой груди наконец упереться в его. Запах омеги, взбудораженный, тянет к тонкой молочной шее, но Тэхён не позволяет себе оторваться от лица брата, ловит каждый стиснутый выдох из его губ, заполняя им нуждающиеся в близости омеги лёгкие.       Блестящие глаза Чонгука соскальзывают к его губам, что разделяют от его жалкие дюймы, и Тэхён чувствует, как забывается. — Скажи это. Скажи, что хочешь меня, Чонгук.       Сейчас он держит омегу там, где всегда его хотел, — под собой, в крепких тисках своих рук, без шанса на отступление. Но ему нужно услышать это из его уст, чтобы Чонгук признался не только перед ним, но и перед собой. Перестал наконец бежать от того, чего они оба хотят.       Просачивающаяся в запах омеги несмотря на отчаяние в его блестящих от не пророненных слёз глазах сладость лишь подтверждает то, что Чонгук не может сказать вслух.       Всё ещё сопротивляется себе, даже если его тело выдаёт его с головой.       Сам не замечая этого, он подаётся навстречу, цепляясь за неизменно обращённые на него потемневшие глаза. Его всё ещё удерживаемая Тэхёном рука сжимается и разжимается от прошивающей до кончиков пальцев дрожи, но когда Чонгук пробует высвободиться, альфа позволяет.       Позволяет коснуться своей шеи, накрыть подрагивающей ладонью загривок, касаясь волос, когда взгляд омеги падает на замершие так близко губы. Он зажмуривается, судорожно выдыхая в жалкое пространство между ними, и когда его глаза вновь находят тэхёновы, бриллиантовая крошка слёз наконец срывается с его ресниц. — Хочу тебя, так сильно, так давно хочу. Пожалуйста, Тэ, прошу...       Все силы покидают его тело, стоит Тэхёну накрыть его губы в жадном, страстном поцелуе. Выпуская весь тот голод, что истощал его с каждым взглядом на этот самый рот, который сейчас покорно раскрывается ему навстречу вместе с приглушённым стоном, мурашками переливающемся вниз по спине. — Я дам тебе всё, что захочешь, — рычит Тэхён в поцелуй, и лишь его крепкая хватка удерживает омегу, когда тот оседает на подкосившихся от низкого рыка альфы ногах.       Руки судорожно цепляются за широкие плечи, которые Чонгук обвивает, прогибаясь ближе к жару чужого тела, навалившегося на его. Поцелуи, жадные, развязные, перехватывают и без того сбитое дыхание, их сладость затуманивает рассудок вместе с пряным запахом возбуждения, накрывающим с головой, стоит ладоням скользнуть под его ослабшие бёдра и поддеть под коленками. Вынуждая омегу крепче вцепиться в плечи Тэхёна и обвить его талию, разрывая поцелуй и ловя плывущим взглядом его тёмные глаза.       Заалевшие губы саднит, но Чонгуку хочется ещё, поэтому он не позволяет альфе отстраниться. Наконец дорвавшийся до того, чего не позволял себе хотеть, он зарывается в его волосы и направляет голову, припадая к крепкой шее и осыпая влажными поцелуями линию челюсти, подбираясь к пульсирующей под изумительно пахнущей смуглой кожей жилке.       Подхватившие его колени ладони соскальзывают на ягодицы, и омега прячет сладостный стон в шее брата, когда тот отталкивается от кухонного стола и перехватывает свою ценную ношу, направляясь в сторону своей спальни. — Ты мой, Чонгук. Ты всегда принадлежал мне, — рокочет Тэхён, вынуждая омегу стиснуть бёдрами его талию и сорваться на мягкий стон ему в шею, которую Чонгук принимается вылизывать, скользя по медовой коже губами. — Я не отдам тебя никому. Ни родителям, ни альфам, что думают, будто имеют на тебя право, никому.       Чонгук часто-часто кивает и вновь находит губы альфы в поцелуе, впуская его язык вместе с приглушённым довольным всхлипом, прогибаясь в его руках, стоит двери в комнату за спиной распахнуться. — Не хочу никого, кроме тебя, — отчаянный шёпот обрывается ахом, когда Тэхён опускает брата на кровать и нависает сверху, не позволяя ему сделать и вдоха без близости своего тела. То, как Чонгук тут же тянется к нему навстречу, обвивает руками и жмётся ближе, прогибаясь в пояснице и мягко выстанывая от тяжести прижавшего его к кровати тела, искрами прошивает низ живота.       Терпкий запах желания не даёт сосредоточиться ни на чём другом, кроме жаркого дыхания на двоих и развязных звуков поцелуев. Тэхён не может оторваться от омеги ни на мгновение, смакует сладость его губ, задыхающихся, стоит ему поддеть чонгукову кофту и накрыть его тонкую талию. Тело под ним извивается и дрожит, подаётся навстречу каждому касанию, подставляясь под поцелуи, которыми альфа спускается по скулам к шее. То, как охотно и просяще Чонгук обнажает перед ним горло, утягивая лицо Тэхёна ближе с надрывным скулежом, рокотом пробирает загнавшую хёна в клетку грудь.       Слишком скоро тот отстраняется, вбирая тёмным взглядом распластанного под ним омегу. Тэхён не медлит, стаскивает толстовку и футболку, нуждаясь в близости их тел, чтобы кожа к плавящей коже. Чонгук жадно вбирает взглядом оголённую, тяжело вздымающуюся грудь и широкие плечи, медовую кожу, которой хочет коснуться до дрожи в кончиках пальцев, стоит ему раздеться до джинсов.       Впалый живот напрягается вместе с накрывшей талию большой ладонью, и он правда старается не заскулить от разницы в размерах, но предательский всхлип и пробравшийся к щекам нежный румянец выдаёт его возбуждение. Как и то, как охотно он подаётся навстречу Тэхёну, когда тот наконец возвращается к нему и подминает под себя податливое тело, ловя нуждающийся стон с раскрытых навстречу алых губ. — Пожалуйста, Тэхён, — то, как сладко Чонгук стонет его имя, и близко не стоит рядом с фантазиями альфы, каждым его влажным сном, что всегда крутились вокруг одного брата. Тэхён отрывается от его губ и оставляет поцелуи-укусы вдоль проступающих ключиц, поддевая скомканную на рёбрах кофту и задирая выше, оголяя рёбра и рвано вздымающуюся грудь. — Чего ты хочешь, м? — шепчет он в его раскалённую кожу, дразнит, пряча улыбку в натянутой, подставленной под его губы шее Чонгука, когда тот выстанывает на обжигающий мазок языка по чувствительной запаховой железе. — Хочешь, чтобы я трахнул тебя? Чтобы заполнил до краёв и сделал своим?       То, как отчаянно омега кивает, хныча и извиваясь в его жадных руках, очаровывает. Тэхён не может насытиться им, его нежным голосом, молочной кожей, сочащимся сводящим низ живота желанием запахом, не позволяющим оторваться от Чонгука ни на мгновение.       Алая пелена оглушительным возбуждением застилает голову, выталкивая любые мысли, что не крутятся вокруг податливого, растекающегося в его руках тела омеги, которое ему нужно ощутить ещё ближе. Поддевая кофту и подхватывая Чонгука под поясницей, он помогает ему избавиться от верха и накрывает алую бусину соска, удерживая тут же подавшееся навстречу его жаркому рту тело на месте.       Вплетая пальцы в его уже растрёпанные омегой волосы, тот всхлипывает и стискивает его рёбра дрожащими коленками. Жар мягких, оголённых шортами бёдер обжигает, распаляет и без того затуманивающее желание, что концентрируется в паху с каждым разбитым всхлипом Чонгука, его цепляющимся за альфу как за якорь пальцами, оставляющему полумесяцы ногтей на смуглых плечах.       Отрываясь от чонгуковой груди, Тэхён отстраняется несмотря на недовольный скулёж и оглаживает обвившие его бёдра, собирая с них трепетную дрожь. То, как разбито Чонгук смотрит на него из-под подрагивающих ресниц, цепляясь за подушку и тяжело дыша, вынуждает его внутреннего альфу порыкивать от удовольствия. Тэхён не может поверить, что всё это взаправду. Что Чонгук лежит под ним, задыхаясь от возбуждения, пахнет так сладко, лишь для него. Подаётся навстречу каждому его поцелую и касанию, отчаянно желая большего.       Безошибочный запах смазки бьёт по рецепторам, вяжет на языке, когда альфа подцепляет шорты и помогает брату выпутать из них ноги вместе с нижним бельём, прежде чем те вновь оказываются закинуты на его бёдра. Чонгук так раскрыт под ним, что и не думает сводить колени от смущения, которое просачивается в его сладкий запах, теплом выступает на раскрасневшихся щеках. Не закрывается от жадного взгляда Тэхёна, что обегает его обнажённое тело, тяжело вздымающуюся грудь, очаровательно текущий член, пачкающий живот предэякулятом, пока по раскрытым бёдрам омеги стекает естественная смазка. — Блять, — хриплым рыком теряется в припухших от поцелуев губах, которые Тэхён сминает, подтягивая Чонгука под себя, нуждаясь в телесном контакте. Головка вздёрнутого члена упирается ему в живот, пачкает кожу, как и стекающая на простынь под ними тягучая смазка, которую альфе хочется попробовать до дрожи по телу. — Сводишь меня с ума, Гук-а, такой горячий, такой красивый.       Омега под ним не сдерживает высокого стона, прогибаясь в пояснице и бесстыдно потираясь об него, лишь бы унять бурлящее под кожей возбуждение. Только сильные руки обхватывают его бёдра, до белых пятен впиваясь в кожу, предотвращая любую самовольность, на которую Чонгук может осмелиться в погоне за оргазмом.       Тэхён позволит ему кончить лишь на своём члене.       Тот болезненно пульсирует, напоминая о себе в слишком тесных джинсах, за шлевки которых Чонгук цепляется, находя его глаза своими горящими, блестящими от непролитых слёз, но уже совсем по иной причине. Это слёзы удовольствия, что непременно прольются, если альфа продолжит мучить их обоих, оттягивая момент, которого они оба так ждали, стыдясь признаться в этом вслух.       Одного взгляда на обрамляющий родные, смотрящие с таким доверием и страстью глаза бисер слёз достаточно, чтобы поддеть поясницу Чонгука и скользнуть ниже, к упругим ягодицам. Те идеально умещаются в ладони, обхватившие половинки, когда омега подаётся навстречу, пытается одновременно и потереться об Тэхёна, и вынудить скользнуть туда, где у него всё хлюпает и печёт, пламенными языками возбуждения концентрируясь под блестящей от испарины и обильно выделяющейся смазки кожей.       Накрывая чонгуковы губы, — не целуя, лишь касаясь, обмениваясь жаркими тяжёлыми вдохами, — альфа заводит его бёдра выше, удерживая взгляд прикрытых поволокой глаз, собирает смазку и оглаживает моментально сжавшуюся дырочку, что так мило течёт для него. — Такой податливый и мокрый, — шепчет Тэхён в припухшие от поцелуев губы, собирает соскользнувший с них скулёж, стоит глазам омеги закатиться вместе с требовательно надавившими на кольцо мышц подушечками пальцев. — Боже, не могу дождаться, когда окажусь в тебе. Ты так хорошо примешь мой член, я в этом не сомневаюсь.       Дёргано кивая, Чонгук опускает взгляд между их тел, туда, где альфа продолжает дразнить его, надавливая на судорожно сокращающиеся мышцы, но не проскальзывая внутрь несмотря на то, как Чонгук ёрзает на кровати, пытаясь насадиться на пальцы. Подбирающаяся вверх по бёдрам пекущая дрожь лишь усиливается, когда Тэхён всё-таки проникает внутрь на одну фалангу, оглаживая податливо раскрывающиеся стенки и вбирая усилившийся отчаянной нуждой запах хёна до бликов под веками и рокота в прижатой к чонгуковой груди. — Не дразни, Тэ, п-пожалуйста, — умоляет омега, всхлипывая, когда палец выскальзывает, оглаживает блестящую от смазки промежность и собирает подтёки вязкого и наверняка такого сладкого с раскрытых ягодиц. — Хочу...       Меж его бровей пролегает очаровательная складка, чем дольше Тэхён изводит его, но стоит Чонгуку вновь распахнуть слегка надутые губы в мольбе, как палец наконец проскальзывает внутрь, раскрывая тесные стенки с тихим хлюпом естественной смазки.       Сладкого стона-вскрика, что вырывается из натянутого, уже усыпанного маленькими метками горла омеги, и его жадно, легко принявшего палец тела достаточно, чтобы Тэхён добавил ещё один, даже не дав ему привыкнуть к проникновению. Мазнул тёмным, ненасытным взглядом по исписанному наслаждением лицу, вбирая то, как заламываются брови Чонгука и как тот распахивает непристойно алые губы, от которых ему никогда не хочется отрываться, вбиваясь в его тело до костяшек.       Однако звонкий, надламывающийся голос омеги стоит того, чтобы позволить ему ласкать слух. — Альфа, — сладко стонет Чонгук, подаваясь навстречу проникновению, насаживаясь на его пальцы, пачкая их тягучей смазкой.       Тэхён теряет себя в его нежном голосе, срывающемся на просящие всхлипы, и разводит пальцы, надавливая на влажные стенки и собирая мурашки с подрагивающего живота омеги губами, когда тот выгибается вместе с нашедшими простату подушечками пальцев. Дурманящее возбуждение и сладкий запах смазки застилают глаза пеленой, и Тэхён не сдерживает себя и, поцеловав алую влажную головку члена омеги, ныряет между раскрытых призывно бёдер, приникая к дырочке, которую так хорошо заполняют его пальцы.       Дрожащая рука зарывается в его волосы, стоит Чонгуку почувствовать жадные мазки языка между измазанных блестящими дорожками бёдер, что стискивают голову альфы в ответ на слишком горячую интимную ласку. Тэхён отрывается от блестящего из-за естественной смазки и его слюны кольца мышц и предупреждающе кусает нежную кожу бедра, свободной рукой поддевая вторую закинутую на его плечо ногу под коленкой. Лаская слух звонким вскриком на болезненную вспышку укуса, он ухмыляется опустившимся к его измазанному выделениями лицу мутным стеклянным глазам и возвращается к вылизыванию извивающегося и насаживающегося на его лицо Чонгука.       Тот разрывает зрительный контакт, зарываясь лицом в подушку и подаваясь навстречу языку и пальцам альфы, так хорошо растягивающим его. От одной мысли о члене, что так скоро заполнит его вместо узловатых фаланг, во рту скапливается вязкая слюна, собираясь в уголке губ и пачкая наволочку, в которой Чонгук прячет несдержанные стоны.       Руки судорожно шарят по простыне, не зная, за что уцепиться, и в итоге омега закусывает собственные пальцы, лишь бы приглушить слишком громкие стыдливые стоны, что не прекращают слетать с его губ вместе с так изумительно растягивающими его движущимися внутри пальцами. Однако Тэхён оказывается не согласен с этим, когда отрывается от него и жадно облизывает испачканные в смазке омеги губы, прежде чем подцепить его руку и заменить давящие на язык фаланги своим языком, позволяя Чонгуку попробовать себя на вкус.       Судя по приглушённому жадным, глубоким поцелуем скулежу, того от вкуса своей смазки ведёт не меньше, чем Тэхёна. — Сними, пожалуйста, сними, — лихорадочно бормочет Чонгук, цепляясь за кромку его джинсов, стоит альфе скользнуть губами к его шее, вылизывая нежную кожу, дразняще задевая клыками опасно близко к тому месту, где Тэхён вскоре навсегда оставит свою метку.       Ещё не время. Он пометит Чонгука вместе со сцепкой и не спустит со своего узла, пока тот не сделает то же самое с ним в ответ.       В четыре руки им удаётся разобраться с молнией и стянуть наконец давящие до болезненного шипения джинсы. Не успевает Тэхён отбросить их в сторону и вернуться к брату, как тот тянет его на себя, цепляясь съезжающими от испарины пальцами за смуглое плечо, пока другой рукой кольцует член альфы, собирая предэякулят с багровой головки под низкий, простреливающий жаркой вспышкой пах стон. — Нравится? — шепчет Тэхён, улыбается, когда омега кивает словно в трансе, не отрывая взгляда от его члена. — Хочешь, чтобы я заполнил тебя до краёв, м? Тебе будет так хорошо, милый, обещаю.       Откидываясь на подушки, Чонгук встречает его взгляд, когда подносит руку, которой только что распределял предэякулят и свою смазку по члену альфы, к губам и вбирает фаланги в рот. Его веки закрываются вместе с закатившимися глазами, стоит вязкому вкусу распуститься на языке, и Чонгук задушено ахает, когда его запястья обхватывают, вынуждая выпустить пальцы изо рта, прежде чем их заменяет язык альфы, вжавшего его руки в матрас над головой.       Омега всхлипывает, подаётся навстречу, притираясь о сильное тело, что прижимает его к липкой от пота и смазки простыне, когда понимает, что не может высвободиться несмотря на то, что Тэхён удерживает его запястья одной рукой. От проявления грубой силы Чонгука пробирает сладкой дрожью, мурашками проступая на горящей изнутри тесной коже, и он скулит лишь громче, когда свободной рукой альфа заводит выше его бёдра и направляет свой член, натирая крупную головку, прежде чем та утыкается в раскрытую, судорожно сокращающуюся дырочку.       Разрывая поцелуй и утыкаясь распухшими губами в скулу Тэхёна, омега не успевает даже вдохнуть полной грудью, как член толкается внутрь и распирает стенки, забирая с собой ошмётки сбитого дыхания и не позволяя ускользнуть, пока пах Тэхёна не вжимается в его до грязного шлепка тел. Чонгук всхлипывает, затаив дыхание, подставляется под выцеловывающие его скулы и виски губы, пока судорожная дрожь сковывает тело, концентрируясь искрящим жаром там, где он растянут на члене альфы, так хорошо принимает его, что смазка сочится с плавным скольжением внутрь, пока всё, о чём, омега не может думать, — это о том, как ему хорошо.       Как же ему, чёрт возьми, хорошо.       Жаркое тяжёлое дыхание опаляет шею, когда Чонгук откидывает голову, зарываясь в подушку и маня Тэхёна к своему уязвимому беззащитному горлу. Растекается в его руках, жадно скользящих по разнеженному, окутанному запахом альфы и его близостью телу, пока они оба привыкают к проникновению.       Лишь грудной шёпот альфы вырывает из сладкой поволоки, искрящего под кожей наслаждения от чувства заполненности, в котором Чонгук так нуждался. О котором мечтал каждый раз, когда поддавался своим неправильным, грязным мыслям при одном взгляде на брата и понимал, что хочет его в себе до бликов под веками, сводящей бёдра дрожи и вспенившейся смазки.       Сейчас каждая из них воплощается в реальность, когда Тэхён убирает спавшие ему на лицо волосы и накрывает нежную скулу, срываясь на пропитанный наслаждением стон от того, как тесно и жарко стискивают его бархатные стенки. — Ты был создан для меня, Гук-и, — хриплый от желания голос теряется в блестящей от испарины и слюны Тэхёна коже, когда он осыпает шею омеги поцелуями, пока тот жадно глотает спёртый воздух спальни и привыкает к растягивающему изнутри горячему толстому члену. — Для меня и под меня. Самый идеальный омега, о котором я только мог мечтать.       Похвала печёт уголки глаз, слезливым всхлипом подбираясь к саднящему горлу, пока Чонгук обвивает накрывшие его плечи и до борозд цепляется за медовую потную кожу, сжимаясь на распирающем его члене. Дрожит весь, когда альфа на его выходку сильнее обхватывает обвившие его бёдра и тягуче выскальзывает из тела Чонгука, пока внутри не остаётся одна головка, ловя подбородок хёна и его взгляд, и вбивается обратно в один глубокий сильный толчок.       Имя Тэхёна теряется в полных дрожи стонах, стоит ему задать плавный темп, набирая его по мере того, как Чонгук становится громче, просит быстрее, прогибается несмотря на удерживающее его на месте и не дающее ускользнуть тело альфы каждый раз, когда головка члена задевает простату. Иступляющий жар бурлит под кожей, стекая туда, где смазка вытесняется наружу с каждым толчком, пачкая бёдра Чонгука, кровать под ними и тэхёнов член.       На особенно сильном толчке омега стонет так громко, что Тэхён затыкает его, надавливая испачканными в патоке смазки Чонгука пальцами на язык. То, как жадно тот принимается посасывать фаланги, обхватывая запястье альфы руками и сжимаясь одновременно и на его пальцах, и на его члене, вынуждает подхватить свободной рукой бедро и насадить отчаянно задрожавшего Чонгука на член до искр в совершенно мутных глазах.       Режущиеся огнём клыки тянут к изгибу шеи, туда, где пульсирует натянуто жилка, но Тэхён обхватывает мочку раскрасневшегося уха, вылизывает раковину под сбитый, приглушённый его пальцами скулёж. Омега под ним прогибается, разводит бёдра, лишь бы ощутить длинный член глубже, и едва может дышать в стремительно скапливающихся в паху отголосках оргазма.       Слюна пачкает подбородок, нитями натягиваясь от подушечек пальцев, когда Тэхён выскальзывает из его рта, слишком соскучившись по сладким стонам Чонгука. Тот откидывает голову и срывается на громкий дрожащий всхлип, когда альфа намеренно задевает его простату, надавливает на чувствительный комок нервов, поворачивая к себе раскрасневшееся, исписанное удовольствием лицо и накрывая губы цепляющегося за него до борозд по скользкой спине, перекатывающимся с каждым движением члена вдоль горячих стенок мышцам Чонгука.       Тому хватает одного сильного толчка и жара их вплотную прижатых друг друга тел, тягучего пряного запаха альфы, заполняющего свихнувшиеся лёгкие, чтобы в следующее мгновение сжаться на его члене и излиться между их тел с беззвучным стоном. Белёсые полоски пачкают животы, размазываются по коже с непрекращающимися толчками, пока Тэхён растягивает его оргазм, жадно вбирая то, как омега задыхается, содрогаясь на нём, растекаясь в его руках. Даже не думает останавливаться, пока не изольётся в Чонгука и не заполнит своим узлом, и тесно сжимающие его влажные стенки приближают альфу к этому опасно быстро.       Едва контролирующий своё размякшее тело Чонгук ловит ртом воздух, надломано скулит и пытается соскользнуть с его члена. Не может больше терпеть чрезмерное удовольствие, граничащее с болезненным, когда Тэхён рычит, продолжает вбиваться в его тело, не позволяя уйти от стимуляции. Слёзы всё-таки срываются с пушистых ресниц, когда Чонгук упирается в широкие плечи альфы, цепляется до лунок ногтей, но Тэхён лишь крепче обхватывает его дрожащие ослабшие бёдра. Сжимает загривок пальцами, вынуждая завозившегося было омегу обмякнуть в своих руках, и приподнимает на кровати вместе с собой, усаживая к себе на колени едва соображающего размякшего в подчинении Чонгука. — Теперь не отпущу тебя от себя ни на шаг, — рычит он в шею омеги, теряя контроль над собой, поддаваясь требующему оказаться как можно ближе, излиться в тугой жар внутреннему альфе. Натягивает Чонгука на себя, пока тот сбито скулит ему на ухо, задыхаясь от силы глубоких толчков. — Твоё место здесь.       Он насаживает сладко застонавшего омегу на свой член, проскальзывая рукой вниз по изгибу его поясницы, оглаживая судорожно сжимающие его, такие блядски мокрые мышцы, что принимают его член несмотря на усталость, которая наверняка окутывает тело только кончившего Чонгука.       Тот задыхается, плачет от удовольствия, вновь подбирающейся по стискивающим тэхёновы бёдрам сладкой судороги. Его трясущиеся ладони обхватывают лицо альфы, жадно вбирают его потемневший от желания взгляд совершенно алых глаз, с искрящимся ужасом восторга чувствуя, как вновь нарастает под кожей напряжение, подталкивая опасно близко ко второму за такой короткий промежуток времени оргазму.       Чонгук не смог бы отстраниться, соскользнуть с так восхитительно заполняющего его члена, даже если бы захотел. Тэхён удерживает его так крепко, что на бёдрах наверняка останутся следы, под стать тем, что уже усыпают шею омеги, и от одной мысли о метках альфы на его теле он весь дрожит и сам насаживается на член Тэхёна, подмахивает бёдрами, не отрывая от него взгляда. Глаза в глаза, без шанса на отступление, когда их губы вновь находят друг друга вместе со сводящим низ живота в предвкушении жаром.       Скользя языком в его рот, альфа собирает с кончика языка слезливые всхлипы и рычит, когда Чонгук прикусывает его нижнюю губу и намеренно сжимается на члене, стоит тому упереться в простату, посылая дрожь до цепляющихся за взмокшие волосы Тэхёна кончиков пальцев.       Он так сильно хочет кончить, с трудом может сосредоточиться на чём-либо, кроме распирающего изнутри члена, но одна лишь мысль о том, как Тэхён изольётся в него, заполнит спермой и узлом, громким скулежом теряется в потном виске альфы. — Тэ, альфа, пожалуйста, — чонгуков голос ломается, стоит зубам прикусить его подбородок, зализывая едва заметные следы клыков с низким рычанием. Он откидывает голову и накрывает скулу Тэхёна, цепляясь за его волосы. — Хочу твой узел, альфа, прошу... Я так близко. Нужно, чтобы ты заполнил меня, пожалуйста.       Дрожащие руки омеги тянут к шее, тому самому месту, где запаховая железа отчаянно пульсирует под потной, так тягуче-сладко пахнущей кожей, что дёсны начинает жечь в нужде вспороть ее режущимися клыками. Подступающий оргазм жаркой пульсацией собирается под кожей, и Тэхён не видит ничего, кроме манящей уязвимой шеи сгорающего в его руках хёна.       Тот извивается, отчаянно потирается вновь текущим, болезненно стоящим членом об альфу, чувствуя, что вот-вот пересечёт грань, и ему нужно совсем немного... Принюхиваясь к изгибу шеи, проводя по горячей, уже впитавшей в себя запах секса и альфы коже, Тэхён скребёт по ней клыками, и когда Чонгук стискивает его в себе, сжимая волосы брата в кулаке и до основания насаживаясь на его член, его набухающий стремительно узел, он наконец впивается в нежную кожу укусом.       Горячая сперма заполняет Чонгука, запирая в прогнувшемся на пике очередного оргазма теле узлом. Он кончает без рук, лишь на изливающемся глубоко внутрь члене, со слёзным довольным скулежом чувствуя, как переливается в нём сперма альфы, пока тот зализывает метку, срываясь на рыки и лакая сочащуюся из оставленных клыками следов кровь.       Оглушительная вспышка боли от пронзившего кожу укуса сменяется таким ослепляющим чувством эйфории, что Чонгук может лишь размякнуть во всё ещё крепко держащих его руках, устало цепляясь за своего альфу и позволяя ему брать всё без остатка. Он несомненно измотан двумя оргазмами, но всё равно поддаётся Тэхёну, пока тот не отстраняется от его шеи, неотрывным взглядом вбирая алую, обеззараженную его слюной метку, что так правильно украшает тело Чонгука.       Его Чонгука. Теперь уже окончательно и бесповоротно.       Тому лишь осталось всадить в шею Тэхёна свои клыки в ответ.       Они опускаются на кровать, пока старший устраивается на груди альфы, устало утыкаясь лицом в его шею, а ладонь заботливо поглаживает его спину, собирает остатки послеоргазменной дрожи с расслабленных бёдер. Узел не позволит им распутаться по крайней мере полчаса, и потому Тэхён позволяет Чонгуку завалиться на него и коснуться губами того самого места, где под кожей шеи горит и пульсирует в незавершённой омегой связке. — Ну же, хён, — шепчет альфа, перебирая волосы брата, успокаивая сковавшую его расслабленное было тело нерешительность. — Сделай меня своим. Возьми то, что всегда тебе принадлежало.       Горячий язык пробегается по коже, посылая гребни мурашек вниз по позвоночнику. Тэхён податливо откидывает голову, оставляя вылизывающему его шею, подготавливающему её к метке Чонгуку больше места, пока тот наконец не всаживает в неё клыки, с урчанием зализывая аккуратную метку.       Тэхён лишь гладит его поясницу и улыбается уголками губ от растекающегося под кожей тепла, всепоглощающего чувства связи с Чонгуком, его волком, от которой внутренний альфа довольно рокочет и скулит, наконец получив то, чего они так долго хотели.       Повисшее в комнате молчание, нарушаемое лишь их постепенно приходящим в норму дыханием, не давит, потому что им никогда не было неловко друг с другом. Однако сейчас, с мерцающем под кожей вместе со всё ещё пылающими метками чувством уюта, принадлежности, телом и сердцем, оно наседает, стоит Чонгуку оторваться от вылизывания своей метки и спрятать лицо в шее Тэхёна, словно скрываясь от него несмотря на то, что никогда ещё они не были перед друг другом так обнажены.       Как телом, так и душой. И даже волнение омеги Тэхён различает не столько по его запаху, сколько по беспокойству, что зарождается и под его кожей, растекаясь оттуда, где Чонгук оставил на нём метку, навсегда привязав к себе.       Однако не успевает он опустить голову, попытаться поймать взгляд хёна и спросить, в чём причина его волнения, как тот первым подаёт голос. Не отстраняясь от шеи альфы, нуждаясь в его запахе, в близости его тела, чтобы признаться в том, что так долго не давало дышать полной грудью. — Мне было так страшно, — тихий шёпот оседает в изгибе плеча, к которому Чонгук притирается, оставляя свой запах на альфе, пусть тот теперь всегда будет носить на себе цветочный аромат лилий своей пары. Тэхён лишь ближе прижимает омегу к себе, касаясь губами его виска, успокаивая дрожь в его голосе. — Я так боялся, что это не взаимно... Что ты никогда бы не посмотрел на меня так.       Тэхён хотел бы рассказать ему, как сходило по Чонгуку с ума его сердце. Что он был влюблён в него с самого детства, когда ещё в полной мере не осознавал силу своих чувств к хёну и наивно полагал, что это лишь братская любовь. Лишь капельку сильнее и трепетнее, чем у остальных.       Тэхён хотел бы рассказать ему про годы, что он провёл, так рьяно нуждаясь в Чонгуке, но не смея пересечь черту, потому что и сам боялся, что это обернётся крахом. Что омега оттолкнёт его, осудит и отвернётся, оставив одного в этом всепоглощающем, не дававшим дышать чувстве, что въелось в его сердце и затопило его изнутри без шанса на исцеление.       Тэхёну бы так хотелось рассказать ему обо всём этом, но он выбирает лишь ближе прижать Чонгука к себе и поддеть его подбородок, чтобы наконец поймать взгляд блестящих, таких открытых и обнажённых перед ним глаз. — Чонгук-а, мне не нужен никто другой, кроме тебя. Я всегда принадлежал тебе, — мягко заверяет его альфа, касается кончика покрасневшего носа своим и улыбается так нежно, что Чонгук тихонько всхлипывает и жмётся ближе, не веря в то, что все его страхи были напрасны.       Что несмотря ни на что они всё равно здесь, и теперь ничто не сможет разлучить их, встать на их и без того тернистом, затянувшемся пути.       Слёзы, что уже в который раз за вечер мыльной пеной подбираются к глазам, на этот раз вызваны счастьем. Солоноватой влагой просачиваются в поцелуй, которым Чонгук накрывает губы альфы, и он кажется слаще, чем все их предыдущие, собранные вместе. — Мой омега, — шепчет Тэхён, поглаживая метку, завороженно смотря на мягкие черты любимого лица, покоящегося на его груди. Осыпает поцелуями взмокший висок, румяную нежную скулу, кончик носа, не может оторваться от Чонгука теперь, когда наконец получил его так, как он его хотел. — Мой альфа, — устало, но счастливо шепчет Чонгук и притирается к нему маленьким котёнком, утыкаясь носом под линию челюсти в погоне за запахом Тэхёна, который теперь навсегда будет неизбежно переплетён с его.       Одного вдоха пропитанных мёдом лилий достаточно, чтобы распустившаяся после долгой засухи теплота любви расползлась по телу, сворачиваясь в маленький клубок вместе с их усмирёнными волками под переполненным счастьем сердцем.

***

      Висящие вдоль стены огоньки вместе с играющей из проигрывателя пластинкой, самой первой, что появилась в их доме на прошлое Рождество, создают чудесную атмосферу праздника, который они уже который год проводят вдвоём. Никогда больше не будут нуждаться ни в ком другом, не с метками друг друга на шеях, что окончательно связали так долго надрывавшиеся в иступляющей, пропитанной тоской нужде сердца.       Упакованные в праздничную пёструю обёртку подарки лежат под ёлкой вместе с осыпавшейся с дерева хвоей, что своим терпким приятным запахом заполняет гостиную. Не так давно Тэхён приглушил свет, оставив лишь блеск рождественских огоньков и украшающей ель гирлянды, и их мягкое свечение подчёркивает, переливаясь на залитых нежным румянцем скулах сидящего между его ног Чонгука.       Его спина опирается на грудь альфы, пока они украшают пряничный домик на двоих рассыпанными по кофейному столику конфетами и леденцами, коротая время до полуночи, когда можно будет открыть подарки. Тэхён хотел подождать до утра, не видя смысла в спешке, но омега настоял на том, чтобы они сделали это до того, как лягут спать. — Твой какао остывает, — шепчет Тэхён, кивая на полупустую чашку с плавающим на поверхности зефиром, к которой Чонгук не притронулся с тех пор, как они сели смотреть идущие по телевизору рождественские фильмы.       Оставляя на накрытом газетой кофейном столике миску с шоколадками, которыми они украшали пряничный домик, тот хочет было потянуться к чашке, но альфа перехватывает его измазанную в белой глазури руку до того, как Чонгук может заляпаться ещё сильней. Обхватывает запястье и подносит к губам, собирая тягучую сладость с подушечек пальцев, пока сам омега поворачивает голову и потирается носом под его челюстью с маленькой улыбкой.       Остатки приготовленного ими ужина тянутся с кухни вызывающим слюнки запахом, но после апельсинового пирога Тэхён не думает, что в нём есть место для чего-то ещё. Уютно устроившийся в его руках Чонгук лишь подпитывает нежелание двигаться с места и выпутываться из объятий, выпуская лежащего на его груди омегу из обвитых вокруг его талии рук.       Какао окончательно остывает к тому моменту, когда фильм подходит к концу и они заканчивают украшать пряничный домик, довольные какафонией попкорна, конфет и глазури вдоль имбирных стенок. Только стоит домик без трубы, потому что Тэхён втихаря стащил красно-зелёный леденец, пока хён был слишком увлечён кино, и лишь с полной очарованной забавы улыбкой собрал обиду с его надувшихся на сладкую кражу губ, ни капли не стыдясь, что оставил имбирных жителей домика без отопления.       Его собственные губы неизменно тянутся к метке, что виднеется из-под свитера Чонгука. Тэхён не мог оторваться от неё, как и от самого омеги, весь день, касаясь губами, нежно поглаживая затягивающиеся края метки подушечкой большого пальца, когда прижимал Чонгука к себе и осыпал поцелуями, зарываясь носом туда, где его собственный запах переплетён с чонгуковым, идеальным шлейфом растекаясь по коже.       Омега в его руках смеялся, зажимался, задирая плечо, стоило Тэхёну в очередной раз подпереть его и прижать к своей груди, ловя звонкий смех с улыбчивых губ. То, как блестели его глаза и как счастье пробиралось в его нежный запах, вынуждало лишь сильнее стиснуть тонкую талию в нежелании когда-либо её отпускать.       Тэхён не хочет ни минуты проводить вдали от своего омеги, но тому удаётся уговорить выпустить его из тисков объятий обещанными поцелуями. Уткнувшиеся в метку губы саднит от одной мысли о том, чтобы подцепить подбородок Чонгука и поймать его губы, но тот всё-таки выпутывается из рук Тэхёна, чмокая его в подбородок. — Отнесёшь тарелки и кружки на кухню? — просит он, поворачивая голову и искоса смотря на альфу. Он благодарно улыбается, стоит тому кивнуть и утянуть его в поцелуй, прежде чем наконец встать с разваленных по полу подушек и подхватить грязную посуду из-под пирога и какао, чтобы заполнить ею посудомойку. — Сколько осталось до полуночи? — спрашивает Тэхён, когда возвращается в гостиную и находит взглядом настенные часы. Стрелки показывают без пяти минут двенадцать, и глаза альфы цепляются за пустое место у дивана, где он только что оставил Чонгука, пока со стороны ёлки не доносится шуршание.       Выглянувший из-за хвойных веток омега жестом манит его к себе с маленькой улыбкой, похлопывая по полу рядом с разложенными под ёлкой подарками, один из которых уже держит у себя на коленях. Его переливающиеся в свете огоньков глаза ловят взгляд Тэхёна, когда тот садится напротив, прежде чем опуститься на обёрнутую в пёструю бумагу коробку в его руках. — Если хочешь, я могу быть первым, — предлагает альфа, принимая лёгкую робость в Чонгуке за волнение. В конце концов, до полуночи ещё есть время, а впереди после этого Рождества их ждёт целая вечность, поэтому спешить совершенно некуда.       Чонгук только качает головой, улыбаясь уголками губ, и наконец вручает ему небольшую коробку, взволнованно поглядывая на Тэхёна из-под ресниц, пока сам дёргает за края свободных домашних штанов. В пару секунд разрывая обёртку, тот оглядывает картонную упаковку и наконец поддевает края, заглядывая внутрь.       Глаза альфы взлетают к лицу замершего в предвкушении Чонгука, стоит ему увидеть содержимое коробки — ту самую чашку в виде маски человека-паука, которую хён подарил ему ещё в восемь лет и которую он так безответственно разбил, полагая, что лишился подарка омеги раз и навсегда.       Тэхён не может отогнать жжение в уголках глаз и аккуратно достаёт красную кружку из коробки, не веря в то, что видит. Что Чонгук на самом деле нашёл ту самую чашку, точь в точь совпадающую с той, что подарил ему в детстве, желая унять слёзы младшего брата и успокоить его искренней, согревающей пропустившее удар сердце заботой, на которую омега всегда с ним был так щедр.       Наблюдающий за его реакцией Чонгук замирает, стоит ему заметить блеск собравшейся в уголках метнувшихся к его глаз влаги, однако не успевает он разволноваться и спросить, не понравился ли Тэхёну его подарок, как тот откладывает кружку и утягивает омегу в свои объятия. Усаживает тихо ахнувшего Чонгука к себе на колени, обвивая его талию и зарываясь лицом в тёплую шею, которую осыпает сквозящими благодарностью и безграничной любовью поцелуями. — Спасибо, — дрожью теряется в их сплетённых губах, когда Тэхён наконец отрывается от шеи омеги и ловит его губы в поцелуе. — Я хотел подарить что-то значимое, — шепчет Чонгук, зарываясь в его волосы, убирая их с лица, по которому пробегается трепетным взглядом. — Надеюсь, это не слишком мало.       Качая головой, Тэхён обрывает эти нелепые переживания на корню и поддевает кончик носа омеги своим, оставляя мимолётный поцелуй на его губах. — Откроешь свой подарок?       Обвивая его шею одной рукой, Чонгук наклоняется под ёлку и выуживает кое-как завёрнутый в упаковочный пергамент подарок, морщась с просящейся на лицо очарованной улыбкой, когда замечает чрезмерное количество блестящего скотча поверх упаковки со снежинками и оленями.       Тэхён притягивает всё ещё сидящего у него на коленях омегу ближе и проводит носом вдоль его челюсти, оставляя поцелуй за ушком, когда тот подцепляет подарочную упаковку и осторожно срывает её. — Тэ, это?..       Лицо альфы зарыто в чонгукову шею, глаза прикрыты в умиротворении, что приносят нежные лилии вместе с теплотой тела в его руках. Однако Тэхён слышит дрожь в чужом тихом голосе и потому вынуждает себя отстраниться, ловя взгляд неверящих, блестящих, устремлённых на два билета в Токио на завтрашнее же утро глаз. — Я знаю, что это город твоей мечты, — слова альфы лишь распаляют застилающие глаза слёзы, дрожью подбираясь к поражённо распахнутым губам. Тэхён оглаживает нижнюю, наклоняется, чтобы оставить нежный поцелуй на спрятанной под ней родинкой, и улыбается, когда Чонгук наконец переводит на него жалобный взгляд. — Мы поедем на все каникулы, с насыщенной туристической программой на полторы недели. Если тебе понравится и твои ожидания оправдаются, возможно, в будущем мы сможем туда переехать.       Начнём с чистого листа, там, где нас никто не найдёт.       Так, как мы всегда и хотели.       Омега подаётся ближе, всё ещё держа билеты в дрожащих руках, когда сплетает их губы в поцелуе, тронутый до глубины души. Не может поверить, что заслужил такое счастье, которое дарит ему альфа, не отступая несмотря ни на что. Несмотря на стены, что Чонгук возводил между ними, слишком боясь своих чувств к Тэхёну и того, к чему это может привести.       Всё, что он сейчас чувствует, это переполняющее до самых раскрасневшихся из-за слёз глаз счастье. Благодаря Тэхёну, вместе с ним он не думает, что когда-то сможет чувствовать что-то иное, кроме безграничной любви, о которой хотелось кричать, чтобы услышал весь мир.       Чонгуку достаточно того, чтобы его услышал лишь тот, для кого она предназначена. — Почему тебе так нравится доводить меня до слёз в Рождество? — шепчет он в поцелуй, отдающий солоноватой влагой, что всё-таки срывается с ресниц омеги. Их взгляды встречаются, когда Чонгук прислоняется лбом к тэхёнову и обвивает его шею, улыбаясь так ослепительно даже с влажными дорожками по щекам, что пленённое уже так давно и бесповоротно сильно сердце стискивает в груди.       Оно пропускает удар, когда Чонгук касается губами ямочки на его щеке и прячет там растроганную, влюблённую улыбку. — Я люблю тебя.       Тэхён не медлит ни секунды, осыпая ластящегося к нему омегу поцелуями, ласковыми и нежными, прежде чем найти его улыбающиеся, лишь капельку дрожащие губы. — И я тебя, так сильно. Люблю, любил и всегда буду любить.       То, как искренне улыбается ему Чонгук, как обнимает крепче и потирается об скулу Тэхёна, оставляя юркий поцелуй поверх родинки, что спряталась под одним из неизменно устремлённых на него очарованных глаз, исцеляет оставленные их тернистым путём к счастью раны.       Все они теряются, пропадая из виду, при взгляде на прекрасного омегу, — его пару, — в его руках.