Что можно дать

Их «клиент» сидит на диване, кособоко завалившись, голова запрокинута на спинку, со стороны кажется, что он просто уснул, но с горла улыбается еще один рот — поперечный, откровенно раскрытый. Сработано чисто, это почерк Хаку: убивает без колебаний, как истинный профессионал. Хаку носит под тяжелой тканью кожаные мешочки с медицинскими инструментами: коллекции игл и скальпелей, ампулы ядов, противоядий, наркотиков, обезболивающих, бесконечные бинты, бинтами он покрыт с головы до ног. Ходячая полевая аптечка. Теперь он промывает инструменты на кухне, а Забуза ищет в номере свитки, необходимые их заказчику. Убитый — информатор, не принадлежащий ни к одной великой деревне, тридцать пять лет, не женат, детей нет, родился в Стране Ветра, но всю жизнь провел в Стране Травы. Как всегда Хаку проявил милосердие: тот не успел осознать, когда ледяные тонкие пальцы взяли его за подбородок и оттянули назад, оставляя горло беззащитным, а если и успел, ему же в радость: Забуза слышал от братьев-демонов, что жертва ходок по публичным домам, не гнушается мальчишками. Если успел, то должен был поймать взгляд Хаку, полный сострадания. По мясистым губам жертвы расстилается довольная усмешка, точно соприкосновение связало его и его убийцу невидимыми узами. В этот раз Забуза сам запретил Хаку использовать излюбленные иглы: шум в многоквартирном доме ни к чему, — но из-за избранного им способа теперь чувствует нечто, отвратительно похожее на ревность. Нужный свиток обернут в телячью кожу с присохшей печатью и потрепанными краями. Забузе хватает слабого толчка чакры, чтобы убедиться — это то, что им нужно. Ему абсолютно плевать на содержание свитка. Их заказчик та еще мразь, гораздо хуже любителя мальчиков. Он прячет свиток ближе к сердцу. — Простите за ожидание, Забуза-сан, — склоняется Хаку. Это излишне. Выскальзывающая длинная прядь заправлена за просвечивающее ухо, а по шее вниз скатывается капля воды. Забуза усмехается. — Проверь еще раз, не оставил ли после себя следов. Забуза — бывший дьявол Кровавого Тумана, а это Хаку, его оружие и его ученик. Абсурд. Учителя Забузы мертвы, многие из них были предателями по натуре своей: тяжела ноша семи великих мечей. Хаку с ним уже давно, они изучают анатомию, ниндзюцу и нинмедицину, Забуза дает направление, и Хаку все проглатывает и впитывает как сухая земля — влагу. Жадно. Забуза следит, как он двигается, бесшумно перекатываясь с носка на стопу, как двигаются его внимательные острые зрачки, — и хочет заполучить повод. Чтобы Хаку что-то пропустил, о чем-то забыл. Уж тогда-то Забуза отвалит ему оплеуху, спустит пар, наорет и обдаст пренебрежением, которого тот так боится. Забуза ждет. Но Хаку, Хаку — он же гребаное совершенство. Он и волоска не оставил на месте убийства. Края тонких бескровных губ приподнимаются, как бы отвечая кровавому рту-разрезу: Хаку сработал так чисто, так красиво, что артериальная кровь не ляпает рубаху, а заливает ее ровным водопадом, и тело человека расслаблено, поза полна мягкости и доверия к миру. В квартире нечем дышать. Хаку идет вокруг дивана, как тень, Забуза следит за ним: крадущиеся осторожные движения, как и нервный тремор пальцев, и хрустящий мороз в глазах, привычны, но кое-что отличается от прошлого раза. Это. Перед выходом, обложившись металлом и ядами, Хаку собрал волосы в высокий конский хвост, и кожа там, под ним, бархатистая, матовая и нежная. Эти маленькие оружия так забавляют Забузу. Хаку оборачивается, не дыша, все еще ласково улыбаясь, и зрачки его скованы льдом, в глотке — Забуза точно знает — стоит комок. Он ловит мысль о том, что основная причина ужаса и льда этих глаз — он сам, и его глупый бунт, и его грязный преступный путь. Он позволяет себе представить, что почувствует, если придется перерезать горло Хаку. Его тонкую, слабую на вид шейку. Погань ситуации в том, что эта картина нисколько не веселит. — Все чисто, Забуза-сан. — Уходим, — бросает Забуза, резко отвернувшись. Теплый плащ хлопает по ногам, но холод пробирается внутрь: по сосудам к тяжело работающему сердцу. Бред. Иногда ему снится сон, в котором Хаку погибает от чужого удара, закрывая его собой. Они шарятся по богом забытым странам и городам, которые контролируются не пятью великими странами, а криминальными боссами, Забузе незачем опасаться профессиональных заказов на себя, а от слежки АНБУ Тумана избавляют братья-демоны. Опасаться незачем. Но Забуза закрывает глаза, и там, под пеклом привычных видений смерти его школьного выпуска — прохладная тяжесть маленького тела Хаку, его сбитое, мертвеющее дыхание, и всегда много крови. Если так сложится, Хаку даже не успеет осознать: он оружие, он был спасен ради того, чтобы встать между Забузой и врагом, принять на себя смертельный удар. А если не успеет осознать, значит, не успеет и разочароваться, и в этих темных глазах пляшущие искры восхищения и наивной влюбленности не обратятся мертвым и неподвижным, как снега его родины, презрением. Хаку идет с ним по дороге, и чем больше сумерки глотают осенний воздух, тем красноречивее становится прозрачное лицо. Тремор уходит, боль глохнет. Мне надо было сделать тебя бездушной машиной, думает Забуза — и останавливает себя: так нельзя. Он полон разочарования и отвращения к жизни, и Хаку всего лишь ее осколок, но непозволительно греет эта мысль: Хаку умрет так быстро, что не успеет разочароваться. И это, наверное, единственное, что Забуза способен ему дать.