Коснуться твоего сердца.

— Антош, ты пока выберешь что-то — мы состаримся. А Арсений вообще уже старый, — Дима делает акцент на слове «уже» и в сотый раз поправляет микрофон. Наверное, нервное. Антон ничего поделать не может. Что сделаешь, если роли для вечеринки предлагают отвратительные. Либо Арсений быстро угадает, либо концерт закончится где-то через пару недель. Издеваться над Арсением не хочется, но и прохлаждаться ему будет слишком жирно. — Антон, вон смотри какая девочка, — указывает Сережа на дальние ряды. — Спроси её, она выглядит как человек, который очень уверен в себе и в том, что предлагает. — Ты угомонись, — закатывает глаза Шастун, но девушку спрашивает. Очередное «расчленили Петра Первого у гей-бара». Антон никогда не сомневался в Питере. Город своеобразный, но очень теплый и уютный зритель, поэтому Антон не теряет надежды. Снова и снова — ничего. Антону кажется, что его затянуло в ураган рук, лиц и голосов. Понимал, что надо бы уже остановиться, но желание отыскать хоть один бриллиант было слишком велико. — Всё нормально? — как только Антон слышит рядом с собой знакомые духи, то моментально вырывается из этого проклятого круговорота банальщины. Арсений говорит слишком громко, потому что в наушниках у него играет что-то адское, судя по тому, что Шастун слышит с расстояния вытянутой руки. — Уйди, не мешай, — фыркает Антон больше в зал. Попов, что пританцовывает по правую руку и выглядит не слишком уставшим, хотя даже люди в зале уже обреченно вздыхают ряд за рядом, всё равно ничего не слышит. Но ему это не мешает ждать ответа на свой вопрос. Антон положительно качает головой, продолжая заламывать пальцы от нервов. — Шаст, — Арсений кладет руку на плечо Антона, призывая обратить на него внимание. — Вон три руки, — кивает он на третий ряд. — Бери эти. Будь что будет. — Встань обратно, — Антон слегка отталкивает Арсения, прихватив его за локоть, после кладет ладонь себе на грудь, подушечками касаясь своих цепей на шее. Успокаивает. Проследив, что Арсений вернулся к столу, он выдыхает в зал. — Вот вы! — указывает Антон на руку, что выбрал Арсений. — Итак, Сережа у нас будет… /// — Шастун, ну ты, конечно, долбоеб, — многозначительно тянет Матвиенко, когда они заваливаются в гримерку. Сережа падает на диван, откидывая голову. Она раскалывается буквально на части. Сережа даже не знал, что может так болеть. — Твоё счастье, что вечеринку играли последней, иначе тебя бы порешали прям там на сцене. — Очень в духе Питера, — Дима скрывается в рюкзаке в поиске таблетки обезболивающего для Сережи. — Не, Шаст, ну правда. Затянул. Дима отдает блистер и сам присаживается на край дивана рядом с великим страдальцем Сережей, который мучается от боли, громко вздыхая примерно сто раз в секунду. — Арс где? Вместе уходили, — Шастун все речи друзей игнорирует. И очень-очень старательно. — Цветами поди побирается, — Сережин смех тянет за собой и Диму. — Он же у нас королева цветочная. Как ни концерт, так цветочный салон вместо гримерки. — Пацаны-ы, — воодушевленно тянет Арсений. Правда сначала в дверях показывается охапка букетов, а потом уже и сам Арсений. — Открываем бизнес. — Дай помогу, — осторожно подхватывает Антон почти выпадающие из рук Арсения букеты. — У меня руки всё-таки подлиннее твоих будут. — Ой, Шаст, — Арсений закатывает глаза, но скинуть часть букетов на Антона рад. — Гордишься своими семью сантиметрами? — Повод для хэштега, — квакает Сережа, потому что от смеха дергается голова, которая вообще-то всё ещё болит. — Семь сантиметров Антона. — Думаешь, это смешно? — Антон в позе креветки склонился над креслом, укладывая цветы. — Арс, даже не думай. — Вот народ ахуеет, — косится Дима на Сережу, который пытается не шевелить головой. — Только попробуй заболеть, уколы в жопу тебе обеспечены. — Да отвали уже, — ворчит Матвиенко, отмахиваясь от Позова, который пытается померить температуру тыльной стороной ладони. — У нас съемки впереди, гусь, блять. Только попробуй их сорвать. — Нормально всё, заебал. — Так, слышьте, вы, — тормозит это нудное переругивание Антон хлопком в ладоши. — Поезд уже скоро, давайте на выход. Оксана пишет в чат, чтобы мы интенсивно собирались. — Шаст, — дергает за рукав футболки Арсений, пока все заняты сортировкой своих вещей по рюкзакам и пакетам. Антон давится паром из электронки, которую успел схватить со стола, чтобы её не смели загребущие руки Матвиенко. Арсений говорит тихо, сквозь цветы, которые до сих пор держит, поэтому приходится прислушиваться. — Вызываю такси? /// Антон как можно тише ступает по паркету. Ледяному до жути, аж пальцы сводит. Середина ноября, а окно на ночь так и не закрывается. Можно, конечно, было бы прыгнуть в тапки, но до них идти до самого коридора. Курить Антону хочется больше. И хочется вести себя тише. Оказавшись на балконе, Антон прикрывает за собой балконную дверь, чтобы сигаретный дым не проник в спальню. Он в последнее время редко хватается за сигареты, но тут с его торнадо в душе электронка точно не справится. Особенно клубничная, которую ему гордо принес Матвиенко. — Вот, купил, — трясет перед Антоном Сережа розовой коробочкой. Шастун смотрит исподлобья и не спешит забирать. — Это что? — Ебанулся? Я же специально ходил за ней. — Я тебе сказал купить любую, кроме клубничной. — А эта какая? — вертит себе в лицо Сережа коробкой. — Клубничная, Сережкинс, клубничная, — вздыхает Антон, забирая сигарету. Выбора нет вообще. Концерт через пятнадцать минут. — Энергетики? — Естественно, — тянет буквы «с» Сережа, доставая из кармана своей худи две банки рэд булла. — Хоть тут ты не проебался, — хватает одну Антон, желая скорее услышать блаженное «пшш». — Чувствую себя единственным взрослым в комнате, — выносит вердикт Дима, садясь на диван рядом с Арсением. — Нас таких двое, — стукает Арсений своей кружкой черного кофе по кружке Димы. Антон прикуривает быстро. Настолько быстро, что теряет весь кайф от процесса раскуривания и затягивания. Втягивает дым глубоко-глубоко, надеясь, что дым набьет горло и ему не придется говорить. А ещё лучше даже не придется думать. Но думать приходится. В его жизни слишком мало действительно стоящих привычек. Супер полезных или вроде того. Он живет от затяжки до затяжки, много работает и почти не спит. Чай только стал пить зеленый недавно, потому что вроде как для здоровья полезно. Было бы ещё у него это здоровье. Все его привычки — жизненно важные. Вот забери что-то у него — не справится. Ну, не так, наверное. Справится, конечно. Но он без них не хочет. Он без них — не он. И эти привычки ему ахуеть как нравятся. Его самая большая привычка — опасная. Опасно близкая, опасно необходимая. Как воздух, хоть это и мерзотно банально. И с каждым днем она всё сильнее въедается в него, как дерево, пускающее корни. И Антону страшно. Привычка требует решений. Не прямо сейчас, в эту самую секунду, но так, в будущем, требует. Требует обещания, что эти решения будут. И Антон обещает, хоть это и чертовски жутко. Больше всего страшно признаваться самому себе в том, что он действительно хочет и готов принимать эти решения. А является ли привычка — привычкой? Или это лекарство? Или это исцеление? Прозрение? Замысел Вселенной? Насколько корректно давать самым важным вещам в своей жизни подобные определения в принципе? Антон фыркает своим мыслям, выкидывая остаток сигареты в окно. Наблюдает, как огонек гаснет в полете, и тянется за новой. Голые плечи зубами рвет колючий ноябрьский ветер, но Антон даже не шевелится. Только пальцами едва уловимо сигаретой покачивает, делая затяжки и выдыхая в открытое окно лоджии. В домах напротив где-то горит свет, хотя ночь уже поздняя. Интересно, там сейчас не спят по хорошим поводам? Антон надеется, что по хорошим. В голову лезут воспоминания. Как рассказал маме про сигареты, когда уже закончил школу. Сам рассказал, не стал ждать, как она нечаянно обнаружит первой. Так честнее по отношению к ней. Вспоминает, как врал, что хорошо спит и хорошо ест. Да и чего скрывать, Антон врет до сих пор. Да, мамуль, был активен в сети в пять утра потому что просто забыл выйти из соцсетей. Да, мамуль. Да, конечно спал, что мне ещё делать. Нет, не провожу все дни и ночи на работе. Тут нечего делать ночью, мам. Все дома, с семьями. Да, мам, с Ирой всё хорошо. Да, обязательно поженимся. Когда-нибудь. Пока нет времени. — Я тебя не люблю. Антон уже почти вышел из дома, но остановился в дверях, потому что в сердце кольнуло. Сегодня съемки Громкого Вопроса, все в сборе. Все. Абсолютно все. — Чего? — Ира отрывается от ноутбука, где открыта страничка какого-то онлайн-магазина с уже переполненной корзиной. — Не люблю, — разворачивается Антон, чтобы посмотреть на человека, с которым делил жизнь очень много лет. — Тебя не люблю. — Ты заболел, Тош? — Кузнецова медленно встает со стула, опираясь на стол. Ноги вдруг слушаться перестали совсем. — Блять, да прекрати ты меня так называть. — Давай ты успокоишься, и мы поговорим. Когда ты с работы приедешь, — Ира обхватывает себя руками, стараясь унять подступающую истерику. Она прекрасно видит, что Антон спокоен и холоден, а кому и надо успокоиться — так это ей. — Ир, это всё, — Антон стягивает с себя кепку. Как на похоронах. Он хоронит всё, что чувствовал к человеку перед собой. И жалеет только о том, что не сделал этого раньше. — Что «всё»? — включить дурочку сейчас самое действенное. Ира сжимает зубы, чтобы не разреветься. — Я помогу с квартирой. С переездом. Оплачу что хочешь. — Антон кивает сам себе, принимая решения и понимая, что они верные. — Поищи квартиру, пока я не вернусь. Лучше подальше. — Вот так просто? — слезы — предатели. — Нет, Ир, — хочется из квартиры сбежать поскорее. — Вообще не просто, — уже закрыв дверь шепчет себе под нос Шастун. Вторая сигарета вниз. Эту Антон выронил из заледеневших пальцев. Сам дурак, сам виноват. Нечего было так долго стоять на холоде. И совсем необязательно речь про эту чертову лоджию. Интересно, заболел ли Сережа. Будет хуево, потому что съемки совместные отложат. А Антон ими дорожит, ждет их и бежит в офис со всех ног. Надо написать Матвиенко утром. Главное не забыть. Антон дергается, когда чувствует на холодной коже спины теплые ладони. Ладони плавно оглаживают спину, по ребрам и обхватывают грудь, сцепляясь пальцами в замок. Не убежишь. — Бессонница? — кончик носа и чужие волосы щекочут шею. — Типа того, — Антон накрывает теплые ладони своими. — Типа или типо? — тихий смех где-то в лопатках отскакивает и бьет в уши. — Пусть будет типо, тебя же это так бесит, — голос с чего-то дрожит на последних словах. Шутка звучит странно, слишком ровно и пресно, как будто за секунду до взрыва. Неудивительно, что смех в спину прекратился. — Антош, что-то случилось? — Ненавижу твой Питер. И квартиру твою ненавижу, — Антон переворачивается в кольце рук, заглядывая в любимые глаза. — Громкое заявление, — Арсений хмыкает, поджимая губы. — Я тоже попадаю под раздачу? — Москва лучше. — Чем? — Там есть я. — Ты и здесь есть, — Арсений перекладывает руки на плечи Антона, большими пальцами касаясь шеи. Антону щекотно, поэтому он дергается, чувствуя, как по телу бегут мурашки. — Утром меня не будет, — Арсений бы испугался холода в глазах Антона, если бы не знал его с самого начала времен. — Ты мне можешь сказать, что происходит, Шастун? — Переезжай ко мне, — Антон перехватывает руки со своих плеч, чтобы соединить их в своих и поднести к губам. Целует в пальцы и дышит на них, приоткрыв рот, потому что боится, что Арсений замерзнет. — Как ты себе это представляешь, Шаст? — улыбается Арсений. — Очень просто, — проще и не бывает. Это такое простое, такое верное. Такое громкое для Антона. Антон в ужасе от себя, но чувствует, что это оно самое. Всегда было рядом, только вытяни руки и коснись пальцами. Эти синющие глаза — тот самый смысл. — Ты возьмешь свой дебильный халат и идиотскую кружку ручной работы, из которой пьешь кофе по утрам, сядешь со мной в сапсан и сделаешь меня самым счастливым. — Халат не дебильный, тебе же нравится, — Арсений не может перестать улыбаться. Его мальчик так вырос. Арсений тянется к шее, чтобы прижаться губами. Невесомо, как ветер в мае. — Нравится, да. Кому не понравится черный шелковый халат на том, с кого его хочется снять, но дело вообще не в этом, — Шастун прикрывает глаза, отдаваясь приятным прикосновениям. — Я хочу, чтобы твой любимый халат висел в моей спальне. И спальня чтобы перестала быть только моей. — Ты хоть представляешь, сколько разговоров пойдет, — вдруг Арсений становится серьезным и отклоняется, чтобы заглянуть в глаза напротив. — Мы не можем на это пойти. — Помнишь, что я тебе обещал? — Помню, Антош, помню. Сейчас не время. — Никогда не время, — ладони обхватывают лицо в родинках. — Мы однажды уедем. Да, сейчас контракты, которые ни я, ни ты терять не хотим, но они закончатся. Мы свалим так далеко, где нас даже и не подумают искать. Но сейчас я просыпаюсь один и думаю только о том, что тебя нет рядом. Я больше так не могу. — Столько лет мог, — усмехается Арсений, отводя взгляд. — Прекрати. — Ладно, прости. Арсений тянется первым. Сначала губами мажет по подбородку, руками скользит по шее, чтобы зарыться в волосы пальцами. Вьющиеся волосы Антона — его слабость. Он накручивает их на пальцы, цепляясь и прижимая Антона к себе так, как будто боится, что тот исчезнет. Конечно, он тоже хочет рядом. Ближе и теснее. На кровати, которую не надо греть, прежде чем лечь, потому что в ней никто не спал уже недели две. Не слоняться по отелям. Не скакать по поездам и самолетам. Не прощаться, а если прощаться, то на пару часов. Арсений устал. Он не в том возрасте, чтобы иметь отношения на расстоянии. Любимые руки по вечерам, а по утрам сонное лицо, которое хочется целовать так долго и глубоко, что любые дела на день кажутся абсолютно бессмысленными. Садиться в машину Антона, чтобы ехать домой, а не чтобы он подвозил до вокзала. Скрываться. Всё равно скрываться, но хотя бы знать причину. До этого момента всё было слишком размытым. Мир сфокусировался в эту секунду, стянулся до картинки халата на спинке кровати, потому что лень идти вешать его как надо. До образных кофе по утрам, пока Антон проходит уровни на неведомой ему игрушке на телефоне. Антон с ума сойдет, если не зайдет в эту игрушку хоть день, потому что ему важно собрать какие-то вещи там. И Арсению тоже это важно. Это так страшно. Сделать это. Но не сделать тоже страшно. Нет четкого правильного ответа. Поцелуй Антон моментально углубляет. У него мало времени до утра, чтобы целоваться нежно. Он скучает по Арсению даже когда сейчас обнимает его. Антон хочет взять максимально от этих прикосновений. Он заряжается этими эмоциями, накапливает в себе, чтобы потом иметь возможность хоть как-то жить. Тоска сжирает заряд слишком быстро. Антон сжимает Арсения в ребрах. Давит пальцами, сдавливает талию. Прижимает к себе, стараясь, чтобы неугомонные корни самого прекрасного уникального цветка прижились и вросли в его собственную кожу. Старается получить все права обладания. Этот единственный в мире цветок с невозможно синими лепестками, нежно касающийся его шеи одной рукой, а другой с силой сжимающий его волосы, — то чудо света, которое необходимо оберегать, ценить, хранить. От всего мира, что бы не случилось. — Это был ответ? — они сталкиваются лбами, приложив все усилия, чтобы оторваться от поцелуя. Так сталкиваются галактики, сливаясь в одну. — Это был ответ, — прерывисто дышит Арсений. — Только как мы всё это объясним нашим? — Поверь мне, — смеется Антон, целуя Арсения в лоб. — Они даже не заметят ничего. — Холодно, пойдем, — ежится Арсений. — Я совсем про это забыл. Антон закрывает окно, после чего Арсений тянет его за руку обратно в комнату. До будильника у них есть ещё пара-тройка часов. /// — Как думаешь, — спрашивает Сережа, глядя в бездну пакетика с орешками. — Насколько идиотами нас считают Антон с Арсением? — Думаю, где-то процентов на девяносто, а что? — косится Дима на сложное лицо Матвиенко. — Прикольно было слушать, что Шастун не едет с нами, потому что в Питере у него есть утром дела, — Сережа, в свою очередь, переводит взгляд с орешков на Оксану, сидящую перед ними. В наушниках и с маской для сна на глазах. — А, в этом плане, — смеется Позов. — Тогда они считают нас идиотами на все сто. — Я ставлю пять тысяч на засос на шее. — Ставка принимается. Потому что не настолько они ахуевшие идиоты. — Зря ты в них не веришь. Сережа откидывается на кресло. Голова всё ещё раскалывается, да и общее состояние сильно хромает. Горло першит, и он кашляет. — Блять, Матвиенко. Я тебя предупреждал, — Диме требуется очень много сил на то, чтобы не втащить другу на глазах у всех. — Готовь свою задницу для иголки. Вот самый болючий укол возьму. Сережа ничего не отвечает. Только улыбается, думая о том, как будет драконить Шастуна по поводу его утренних питерских дел.