Отбор пяти колец

Недовольно клокоча и вертя головой в шторках и наклювнике, Фифи аккуратно спустилась по трапу речного корабля, сходя на берег. — Ну ладно тебе, — увещевала ее Агата, ведя под уздцы. — Как только выйдем из города, обещаю, что дам тебе, как следует размять лапы Наверно, утомительно было провести семь дней в трюме корабля? Фифи согласно заклокотала. Погода стояла морозная и Агата накинула на плечи шерстяной плащ с пышным меховым воротником, а на Фифи одела теплую попону и вязаные гетры. Сев ферхом, она пустила ее шагом по спящим, еще окутанным предрассветным сумраком улицам Арлеи. Она была рада, что корабль причалил в столь раннее время и она никого не встретит. После Отбора, где она стала фавориткой дракона-императора, а запечатления с испытаний показывали в святилищах по всей Империи, она стала известной личностью. В лавках при святилищах давно продавались различные куколки, изображавшие ее, фигурки, статуэтки, гравюры и семь сестер знает, что еще, вплоть до свечей, источавших при горении аромат масел и духов, которыми она якобы пользовалась. Когда до отправления домой, Агата вышла прогуляться по уцелевшим улицам Альторы, чтобы зайти в пару лавок и присмотреть свадебный подарок, ей почти не давали проходу. Все смотрели на нее, ей кланялись, а наиболее дерзкие хватали ее за рукав, пытаясь с ней заговорить. Нескольким служителям, отправленным ее сопровождать, пришлось потрудиться, чтобы защитить ее от излишнего внимания. Подобное отношение и пугало Агату и в то же время, было ей лестно. Арлея казалась крошечной и почти игрушечной, по сравнению с Альторой. Агата не понимала, как не замечала раньше того, насколько здесь узкие улочки, а дома почти не превышают двух этажей. Над городом возвышался дворец Дуаре, выстроенный на вершине холма и подобный причудливой шляпке одной из модниц. Покачиваясь в седле, Агата смотрела, задрав голову, на его тонкие башни и высокие окна. Где-то там за одним из витражных стекол находилась теперь Лидия. Ее объявили безумной и княгиня потребовала, чтобы ее вернули домой. Бедная Лидия оказалась всего лишь сосудом для воли и желаний других людей. Ее было искренне жаль. Выйдя за городские ворота, Агата, как и обещала, сняла с Фифи шторки и наклювник и пустила ее галопом прямиком по полям. Тишину осеннего утра не прерывали ни песни птиц, ни кваканье лягушек — одни улетели переживать зимние холода в теплые Южные княжества, другие готовились погрузиться в сон. Травы пожелтели, цветы давно увяли, деревья сбросили в листву. Природа засыпала до весны, и Агате даже было жаль, что она не может забраться в берлогу и проспать крепким сном до окончания холодов. Фифи неслась галопом, громогласно клокоча. На пути им встретилось стадо грузовых ферналей, которых птичники вывели в поле, не забыв одеть в теплые попоны. Завидев Агату, они принялись махать ей шляпами и она помахала им в ответ. Ее грудь затопило радостным щемящим чувством. Все было точно таким же, как она запомнила, но в то же время другим. Быть может, изменилась она сама, и от того видела теперь все по другому? Вскоре впереди показалось поместье, и Агата сбавила ход. Поднявшееся солнце целовало светлые каменные стены, заросшие ветвями увядшего дикого винограда. Над черепичными крышами возвышалась старая сторожевая башня, в которой была ее опочивальня. Интересно, в ней все было, как раньше, или мачеха приказала слугам убрать вещи Агаты, снять со стен портреты дракона-императора и запереть комнату? Из птичника им на встречу выбежал молодой рабочий с густой бородой. — А вот и наша красавица вернулась! — воскликнул он, завидев Фифи, и та закурлыкала в ответ. — Давай-ка пойдем в стойло, и я наложу тебе самых жирных крыс! Поклонившись, он принял у Агаты поводья. С замирающим сердцем, она поправила юбку и сбившийся плащ, прежде чем подняться на ступени террасы. На скамье возле дверей, как всегда, словно и не покидая своего места даже на время сна, сидел старый барон. Увидев ее, он лишь сильнее выпучил и без того большие, выцветшие от старости глаза. — Надеюсь, вы в добром здравии, ваша светлость, — дрогнувшим голосом сказала Агата, а затем, все же не выдержав, бросилась ему на шею и прерывисто обняла. В нос ударило терпким табаком и травяным чаем. — Девчонка, — недовольно пробухтел барон, а Агата шмыгнув носом едва не заплакала. Он казался ей таким ветхим, что покидая надолго дом, она боялась, вернувшись, не застать его в живых. Другого дедушки у нее не было — только такой. И надо сказать, к Веронике он относился точно также, как и к ней, не делая из родной внучки любимицу. — Знаете, я играла в стихийномахию с его величеством, и даже победила, — сказала Агата, отстраняясь и отходя назад. — А еще игры были на турнире во время испытаний. Я хотела сказать спасибо за то, что вы научили меня играть. Без этого, я бы ни за, что не справилась. — Победила, говоришь? — по тонким губам старого барона скользнула едва заметная улыбка. — Расскажешь потом, как проходила партия. Потянув на себя тяжелые двери, Агата вошла в холл. Сквозь витражные окна внутрь падал теплый свет, танцевавший бликами на дубовых панелях на стенах, отполированных почти до зеркальной чистоты. С портретов, висевших над лестницей, на нее, как прежде, взирали голубоглазые бароны и баронессы, прекрасные и утонченные словно фарфоровые куклы. Агата нашла взглядом старый семейный портрет, на котором была и она сама и отец, с мачехой и Вероникой, а вот Титуса на нем еще не было. Наверно, позже родители закажут новый портрет, и на нем уже не будет Агаты и ее сводной сестры, они обе к тому времени окончательно покинут поместье. Тщательно вытерев сапоги о придверный коврик, Агата устремилась вглубь дома по знакомому до последней скрипящей половице коридору. В кабинете мачехи все было по прежнему — обитые сиреневым шелком кресла и кушетки, воздушные шторы — теперь не лимонные, как летом, а густого фиолетового оттенка, вязкого словно безлунная ночь. Баронесса сидела за секретером, одетая несмотря на ранний час с привычной тщательностью и аккуратностью в небесно синее домашнее платье, оттенявшее ее прекрасные голубые глаза, светлые волосы были убраны в гладкий узел на затылке. Перед ней выстроились офицеры ее армии домашнего труда — ключница, главный слуга, кухарка и садовник. Чуть в стороне на подушках, в окружении набитых козьей шерстью кукол, сидел Титус. К его бывшей кормилице, прибавилась еще одна нянюшка — постарше и, видимо, поопытней. Агате до смерти хотелось схватить брата на руки, и покрыть поцелуями его круглые, розовые щеки, но касаться маленьких детей, вернувшись с дороги, или уж тем более, после долгого путешествия, считалось плохим предзнаменованием. Сперва следовало посетить купальню и смыть пыль и грязь. Поэтому, она лишь сбросила плащ в руки, выпучившему глаза, главному слуге, и, сев в кресло напротив мачехи, сообщила: — Я вернулась, матушка. Вы что же не рады меня видеть? Мачеха кашлянула, прочистив горло, и изящным жестом отпустила слуг. Лицо кухарки раскраснелось, и она прижала платок к ставшими влажными глазам. Проходя мимо Агаты, она порывисто дернулась к ней, словно норовя обнять, но сдержала себя. Агата украдкой погладила ее по руке. Кухарка всегда тепло к ней относилась. Титус закапризничал, извиваясь на руках у кормилицы. Он тянул к Агата маленькие ручки, пытался ухватить ее за волосы, и обиженно заревел, когда его все-таки унесли прочь. Едва ли он узнал старшую сестру. У детей в этом возрасте память была короткой, но ему всегда нравились ее волосы и их долгая разлука не смогла изменить его вкусы. Сперва Агате показалось, что вторая нянюшка достала из вороха игрушек одну из кукол, но та вдруг закряхтела, открывая глаза, и засунула в ротик большой палец. Из писем, Агата уже знала, что отец решил взять на воспитание девочку, спасенную им во время атаки на Альтору. Малышка успела немного пополнеть, но все еще оставалась слишком худенькой, чтобы быть здоровой. Ее одели в пышное розовое платьишко, и красивые алые туфельки. Тонкие волосики завили, как завивали их всю жизнь Веронике. Агата этой участи избежала, отчасти из-за того, что ее волосы и без того, лежали мягкими волнами, отчасти потому что ей не хватало терпения, чтобы сидеть с папильотками на голове, и она вечно их срывала, доводя мачеху до бешенства. — Выведите детей на прогулку в сад, — приказала мачеха, обращаясь к нянюшке. — И не забудьте дать Тине отвар, прописанный целителем. Поклонившись, нянюшка, с девочкой на руках, вышла, прикрыв за собой дверь. Агата осталась наедине с мачехой. — Матушка, вы решили назвать ее Тина? — спросила Агата, закидывая ногу на ногу, и устраиваясь удобнее. — Какое милое имя. — Ее полное имя — Селестина, — холодно отозвалась баронесса. — Такого было решение твоего отца. Разумеется, я не стала ему перечить. Агата почувствовала, как брови поднимаются так высоко, что уходят под волосы. Селестиной звали ее родную мать, погибшую много лет назад. В рабочих делах отец Агаты был человеком чрезвычайно умным, хитрым и прозорливым, но в делах семейных порой ничего не понимал. Если бы он посоветовался с ней о том, какое имя дать воспитаннице, то она бы непременно его отговорила от такого выбора. Сама Агата не имела ничего против того, чтобы имя ее матушки носило бедное дитя, но мачехе эта идея, наверняка была все равно, что камешек в туфлях. — Ты прекрасно выглядишь, — сказала мачеха, заполняя неловкую тишину. — Надо отдать должное, жизнь в Ониксовом дворце пошла тебе на пользу. Ты пополнела, и, кажется, у тебя даже появилась грудь. Пожалуй, так будет проще найти для тебя супруга… — Благодарю за заботу, — перебила ее Агата, не желая больше слушать. — Но думаю, я не нуждаюсь в вашей помощи в таких делах, также мне неинтересно ваше мнение о моей внешности. По крайней мере, высказанное таким образом. Теперь настала очередь баронессы задирать брови. — Меня ждут дела в Альторе, — холодно продолжила Агата. — Я приехала лишь ненадолго, чтобы повидаться и побывать на свадьбе Нестора и Вероники. Потом я вернусь обратно и поступлю на учебу в Колдовскую Академию. К тому же, мои услуги потребуются его величеству… — Услуги, — холодно повторила за ней баронесса, не дав Агате закончить. — Я слышала про те услуги, которые ты оказывала дракону, гласу и верховному служителю. Знала бы ты, как мне было стыдно перед соседями! — Меня не волнует, что думают соседи. Да и вас это не должно так заботить. В любом случае, если вас и их, что-то смущает, то можете обратиться к дракону-императору. Уверена, он доходчиво вам объяснит, что относится ко мне со всем возможным уважением, и никогда бы не позволил никому меня осквернить, и не сделал бы этого сам. Баронесса так сжала зубы, что Агате казалось, что она слышит их треск. — Что же, живи, как хочешь. Видят семь сестер, я сделала все, чтобы вырастить тебя достойной юной госпожой и не моя вина, что ты все же пошла по кривому пути. Ты всегда была диким, несносным ребенком. Из-за тебя… — теперь она почти шептала. — Из-за тебя Вероника не сможет надеть то платье, в котором я выходила за ее отца. Это ты его испортила! — Мне очень жаль, что я тогда так поступила, — искренне ответила Агата. — И за это я прошу у вас прощения. Я была очень расстроена, что вы приказали убить моего ужа. Плакала тогда так сильно, что даже слезы в глазах закончилась. Мне было очень тяжело и одиноко, когда мы с отцом только перебрались в Арлею. Нянюшка, которая меня воспитала, незадолго до этого умерла. Отец был занят либо делами, либо вами с Вероникой и не уделял мне столько времени, как это было всегда. Та змея была моим единственным другом, самым дорогим мне существом, и вы лишили меня его. Неужели у вас совсем нет сердца, что вы решили убить беззащитное, слабое и невинное создание, не несущее никакого вреда и неспособное себя защитить? — Ах, я этого не вынесу, — прошептала мачеха, прикрывая глаза ладонью. — Никто не убивал эту тварь. Я приказала слугам вынести ее в поле и там отпустить. Тебе было сказано, что ее убили, чтобы ты больше не смела тащить в дом всякую гадость. — Правда?! — удивленно и взволнованно воскликнула Агата. Пипа зашевелилась у нее под корсажем, и она прижала руку к груди, чтобы ее утихомирить. Камень висевший много лет у нее на сердце, вдруг пошел трещинами и рассыпался в пыль. Наверняка, тот уж уже давно погиб от старости, но теперь она могла надеяться, что он прожил достойную змеиную жизнь и оставил множество потомков. Говорить им было больше не о чем, и Агата, поднявшись пошла к двери, но застыла на полпути, ошарашенная мыслью до того, не приходившей ей в голову и, обернувшись, спросила: — Скажите, почему вы никогда не использовали на мне свой дар? Вы уже способны нравиться людям так, чтобы они не могли устоять перед вашим очарованием. Со мной вы абсолютно точно ничего такого никогда не делали. Баронесса отняла руку от лица и посмотрела на нее уставшим и потухшим взглядом. — Это не дар, а проклятие, если хочешь знать, — сказала она. — С ним ты никогда не знаешь искренне ли тебя любят, или лишь подчиняются твоей силе. Когда-то, после всего, что случилось в моей юности, я поклялась отказаться от дара, и больше его не использовать. Возможно, Капуцеры были правы в том, что не каждый дар полезен и не каждый стоит использовать. Агату пронзило странное чувство. С одной стороны, она могла понять мачеху, и была даже благодарна той, за то, что она не стала применять свой на дар на отце и на ней самой. С другой же стороны, ей было ее жаль. Как эта женщина могла принять Агату и ее дар, если она даже не принимала себя?