Darkness

Улыбалась ли когда-нибудь темнота? Хищный ли это был оскал, или аккуратная улыбка, полная холодной ненависти и желания уничтожить? Дилюк смотрел в бездну не раз и не два, но ухмылки в ней не видел. Смотрел он и в глаза смерти, так близко что ощущал её дыхание на своих губах. И даже она не улыбалась, стараясь затащить его в свои цепкие лапы. Но этот человек… Его ласковая полуулыбка была словно приклеена к лицу. Всем своим образом он источал свет: его шелковые волосы, и длинные рукава одеяний главы клана, и отглаженные брюки, и эти очаровательные длинные ресницы. Он был соткан из всего самого положительного, самый идеальный представитель клана во всей Инадзуме. Но даже под этими одеждами, под маской покоя, в нем крылась тьма. Она клубилась, обвивая его тело, будто толстыми канатами, стягивала и проникала куда-то глубоко внутрь, под череп и между ребер. А, может, она и происходила оттуда? Рагнвиндр не знал. Но в первую же встречу ощутил, что улыбка Аято, даже самая простая, обойдется ему очень дорого. Кэйя, который решил сопроводить его на этой встречи, легкомысленно пошутил позже, что они похожи. Оба аристократы, с утонченными манерами. Богатые, заботливые. Одинокие. Он лишь фыркнул. Его названный братец имел дурную привычку нести откровенную чепуху по поводу и без. Дилюк никогда не чувствовал себя одиноким или покинутым. Ему не нужны были ухаживания жителей Мондштата, их неловкие попытки заигрывать или знакомиться. Всё это казалось лишним, отношения это лишь обуза, мешающая той части его жизни, что всегда будет сопряжена с опасностью. Это ощущение не вернулось к нему, когда Аято нагло схватил его за лацканы пиджака впервые. Не явилось оно и когда Дилюк стоял перед ним на коленях, взмокший от возбуждения и злости. Тогда он испробовал на себе чудесное инадзумское искусство, шибари. Глава клана Камисато своим мягким голосом рассказывал ему, как высоко ценится это умение. Нечто наравне со стихосложением и владением катаной. Когда Дилюк начинал особенно плыть в его речи, Аято невзначай мог скользнуть носком ботинка по его бедру, вызывая крупную дрожь. Или вовсе надавить на пах, заставляя сбиться и без того тяжелое дыхание. Гордый Рагнвиндр никогда не позволил бы себе жалкого стона или скулежа. — Твоя стойкость так привлекает, — шептал томный голос ему на ухо, а губы, что касались еле-еле, тянулись в улыбке, — ты пахнешь гарью и силой. В ту ночь веревки были разрезаны, и Дилюк узнал, что его влечение взаимно. Их тянула друг в друге тьма, которую нельзя вот так показать общественности. Обнажить тело и душу, кому это нужно? Открыть разум, позволить влить в него новую страсть: вот что поистине ценилось каждым из них. Безопасность. Разумность. Добровольность. Основные правила их сосуществования друг с другом были озвучены, как вербально, так и нет. Будь здесь бог контрактов, он бы точно посоветовал скрепить эти узы на бумаге. Аято было достаточно слов. Дилюк прекрасно знал, что причинить ему боль если не невозможно, то затруднительно. Союз они скрепили поцелуем, первым и единственным откровенным прикосновением друг к другу. Встречи были не только тайными, но и крайне редкими. Каждая из них была в той или иной мере особенной, Аято не повторялся никогда в своих действиях. Он изучал Дилюка, в ответ позволяя изучать себя и свое окружение. Будто бы они добрые друзья, а не две откровенно темных фигуры на доске, готовые поглотить друг друга. — Слова на твоих губах застыли, — Аято перевернул страницу книги, задумчиво скользя по тексту взглядом, — но я чувствую их вкус. Скажи мне, что тревожит тебя. Дилюк поднял голову, позволяя себе смотреть. Его губы, которые только что абсолютно точно были заняты чем угодно, но не попытками произнести хоть слово, были ещё влажные от мягких поцелуев, что остались следами на ступнях Аято. Ему не было запрещено говорить или смотреть на него, но ему казалась моветоном такая откровенная грубость. Пока Аято был здесь, он владел им. Негоже проявлять такое отношение к тому, кто волен как наполнить тебя удовольствием, так и уничтожить в миг. Но раз уж ему позволили, и даже настояли. Кто он такой чтобы отказать? — Твоя сестра, — голос низкий и хриплый, это тоже нравится Аято. Он едва вздрогнул, услышав его, и слегка поерзал в кресле, — совсем на тебя не похожа. — Ты правда хочешь обсудить Аяку, сэр Дилюк? — тонкие губы снова улыбались, но теперь и в глазах плясало веселье, — прямо сейчас? — Ты спросил что меня тревожит, я ответил. Аято осторожно опустил ногу на пол, теперь его поза стала ровной. Но из-за этого губы Дилюка слишком далеко от обнаженной кожи ступней, и это почти расстраивало его. Камисато ласковым движением заставил его приподнять лицо, сжимая пальцами подбородок. И его глаза стали слишком открытыми, некуда бежать. Это мучительно. Это возбуждало. Дилюк весь открыт перед ним, из одежды на нем лишь брюки, и те на голое тело. Поверх них привычная вязь мягких веревок: обвила лодыжки, колени и бедра, тянулась сзади к рукам, а от них к шее. Прими неправильную позу и придушишь сам себя. Но тогда он сидел идеально, и оттого пугающе. Прохладная рука Аято скользнула по шее и нырнула под веревку, натягивая её легонько. Просто чтобы притянуть. — Я начинаю ревновать, Дилюк, — его голос мог показаться веселым, но в словах крылась яростная тьма, — говорить в постели о другой женщине, как неприлично… — Мы…не в постели, — несмотря на всё подчинение, Дилюк упрям. Его разум всегда сначала говорит, а после обрабатывает; мужчина укусил с силой свой язык. Проклятье! Аято смотрел на него. Взгляд, мимика, язык тела: всё это нечитаемо. Домашний халат достаточно свободен, чтобы скрыть микродвижения и возбуждение. Так он обдумывал сказанное с минуту. После чего поднялся и привычно легким жестом разрезал путы. Очень близко к шее Рагнвиндра. Вязь послушно опала; глядя на красивые черные веревки, Дилюк с грустью решил, что ляпнул лишнего. Но Аято всегда способен его удивить. — Это легко исправить, мастер Дилюк, — ехидничал, отпуская и позволяя подняться. Что он и сделал незамедлительно. Он не из тех кто нагло нападает со спины, нанося удар исподтишка. Поэтому когда Аято встал спиной к нему, Дилюк подошел и прижался, давая понять, что он здесь. Потом опустил руки ему на талию, сжимая не крепко, но уверенно. Спрашивая разрешение, разумеется. В ту ночь между ними случилась первая настоящая близость. Аято позволил раздеть себя и прикасаться там где вздумается. Но Дилюк такой вседозволенностью не воспользовался: лишь развел полы халата, чтобы целовать крепкие бедра, колени и лодыжки. А после переместился вверх, к шее. Обычно она закрыта тканью традиционного костюма, но домашний халат не скрывает её. Как и навязчивый запах свежести после дождя. В ту ночь Аято позволил ему спать подле себя, хотя ранее всегда оставлял один на один со своими мыслями. “Тебе нужно пространство, безопасное, в котором ты чувствуешь себя комфортно” — говорил он. Что же, оказалось, это “пространство” было рядом с ним. Следующая их встреча случилась много позже прошлой. Шумиха в Инадзуме на тему проблем кланов укладывается слишком долго, а у Дилюка все ещё есть о чем позаботиться в Мондштате. И хотя Аято не переставал слать щедрые подарки, владелец винодельни отлично знал и без писем: если бы у Камисато была возможность вырвать хоть минутку на встречу, он бы сделал это всеми правдами и неправдами. Они не обменивались нежностями и не писали друг другу любовные послания. Скорее даже наоборот, в общении между ними мягкий нейтралитет. За игрой в шахматы или чаем они могли поговорить о планах на будущее. Аято очень осторожен в словах и старается не загадывать наперед. В его власти было здесь и сейчас, сложные схемы были скорее вынужденной мерой. Сила слова всегда была на первом месте. Но не для Дилюка. К нему Аято выбрал комплексный подход: подкреплять слово делом. Так однажды он подарил ему эксклюзивную игру с фигуркой путешественника, “Тысяча лет в Ли Юэ”. Узнав её рыночную стоимость, Дилюк пожалел, что позволил себе вообще принять такой подарок. Но это было лишь началом. Ухаживания среди аристократов никогда не были простыми, и всё же в Мондштате эти глупые традиции как-то поистерлись из истории. В Инадзуме всё было совсем иначе, их изолированность от внешнего мира позволила сохранить многие традиции и устои. Пусть Аято сложно было назвать старомодным, он соблюдал их. Дилюк подозревал, что ему просто нравилось смущать других своими аристократическими замашками. Среди прочих подарков, вроде изысканного чая и веера (“Что за глупость, дарить мне такие безделицы?”), однажды он осмелился преподнести и куда более откровенную вещь. Обычно такие вещи носил его непутевый брат. “Самому богатому” холостяку Мондштата же было некомфортно в подобных…излишествах. Хотя он прекрасно знал, что это было частью костюма аристократа ещё каких-то пятнадцать-двадцать лет назад. Ко всему прочему, к подарку прилагалась записка. Впервые. Дилюк раскрыл тончайший листок дрожащими пальцами, отчего-то прекрасно понимая, что он там увидит. “Я хочу чтобы ты носил это”. Ох. Ну, разумеется. Заинтересованных взглядов стало в разы больше, и Дилюк малодушно пожелал надеть пиджак обратно, хотя в нем было чертовски жарко. Смахнув с плеча хвост волос себе за спину, он снова взял шейкер, встряхивая его. За стойку приземлился Кэйя. Дилюк уже жалел что вообще пришел на смену этим вечером. Этот чертов алкоголик сейчас устроит целое представление… — Корсет? — спокойно спросил капитан, подперев голову рукой, — надо же, мастер Дилюк. Я не ожидал от тебя такого утонченного вкуса. Рагнвиндру было что сказать, но он постарался затолкать свою пламенеющую злобу куда подальше. Лишь со стуком поставил полуденную смерть прямо перед Кэйей. Его улыбка никогда и отдаленно не была столь мрачной и одновременно сладкой как у Аято. Возможно, такое восприятие исходило из того, что они провели вместе детство, и для Дилюка Альберих был словно раскрытая книга. А может в нем просто не было этой манящей тьмы. — Ты даже не поделишься именем того, кто подарил тебе его? — С чего ты взял что это подарок? — Хм, эта вещь явно выполнена по твоим меркам, цвета и вышивка тоже подобраны в соответствии с твоими вкусами. Но, Дилюк, ты никогда бы не заказал себе такое. Был ли это упрек? На всякий случай, Дилюк посмотрел на Кэйю злобно, но тому как обычно хоть бы хны. Мужчина задумчиво вертел в руке бокал из тончайшего стекла. Уже пустой. Оправдываться Дилюк совершенно точно не собирался, но и ретироваться значит признать поражение. Терпения Кэйи хватает ровно на две минуты, и он продолжил расспрос: — У тебя появился богатый поклонник, мастер Дилюк? Ах, я почти завидую. Ручная вышивка… Должно быть, этот человек по уши влюблен в тебя. Выражение лица Кэйи стало по-лисьи хитрым, и у Дилюка сдали нервы. Он схватил его за шкирку и подтащил к себе, рыча почти в лицо от гнева. Но лицо брата осталось недвижимым, разве что улыбка стала шире. Пара его пальцев аккуратно скользнула между тканью рубашки и корсетом. Пальцы у Альбериха тонкие, но даже они с трудом протиснулись. — Мой тебе совет, братец, — жаркий выдох в ухо, это шепот на грани интима, и у Дилюка мурашки по коже, так он похож в этот момент на любимый прием Аято, — если не хочешь задыхаться, затягивай не так крепко. Кэйя вывернулся из ослабших пальцев и, заплатив за выпивку, удалился из таверны. Рагнвиндр коснулся своей щеки рукой в перчатке, и только так смог унять жар лица, растекающегося к шее и ушам. С завидным упорством он носил чертов корсет, постепенно привыкая к нему. Ощущение сдавленного дыхание помогало продержаться вдалеке от Аято ещё с месяц, но позже даже такой контроль стал недостаточным. Дилюк поймал себя на мысли, что скучает по тем мукам, которые доставлял ему сам Камисато. Скучает по его спокойным словам, пустым улыбкам и огню во взгляде. Это пламя будто перекинулось на него и теперь сжирало, сковывая черными языками пламени. Корсет стал насмешкой над ним. Напоминанием о том, что есть что-то получше. Однажды он порвал крепкий шнурок корсета и подумал, что с этим пора что-то делать. Бутылка отличного вина, краткая записка и тот самый шнурок, вернее, его часть: всё это он осторожно упаковал и отправил первым же кораблем. Лично в руки главе клана Камисато. В эту игру можно было играть вдвоем. И если Аято наивно полагал, что Дилюк будет безоговорочно принимать его власть, то сильно в нем ошибся. Через неделю обученный сокол приносит ему письмо. Рагнвиндр невольно засмеялся в тишине комнаты, глядя как бумагу пожирает голодный огонь, его огонь. “Приезжай. Немедленно”. Когда он прибыл в Иназдуму, в этот раз почти тайком, его встретил шиноби клана Камисато. Об этом он сказал сам, и сам же по ночной тьме проводил гостя в дом семьи. Они слишком поторопились со встречей, поэтому о его прибытии знали немногие. Как и об отъезде, в общем-то. Но когда Дилюк вошел в дом через потайную дверь, Аято уже ждал его. На какой-то миг он замер, глядя как гость снимает с головы капюшон. В этот момент между ними будто океан из пороха, и стоит сделать движение хоть одному из них — взрыв неизбежен. С последней их встречи прошло почти три месяца. Аято всё такой же, и его привычные одежды главы клана сияли белизной. Только на лице вместо приклеенной улыбки куклы какое-то терпение. И интерес. Что сделает его долгожданная игрушка в этот раз? Мужчина едва сдержал усмешку. Аято снова раскрыл его с первых шагов, и как у него это выходит? Неужели Дилюк столь очевиден для него? Что же, раз ему так хочется узнать. Дилюк расстегнул плащ, накинутый сверху, легко встряхивая головой, приводя спутанные волосы в порядок. Давая Аято всласть налюбоваться на ошейник, застегнутый на обнаженной шее. Крепкая черная кожа, подбитая алой шелковой нитью, с грубыми металлическими креплениями. Вещь, созданная не для красоты, как корсет, который он тоже надел. Сладкое удивление во взгляде разлилось по венам стойким жаром, отдаваясь болью в паху. Молочные губы Аято разомкнулись, но из рта не донеслось и звука. Настолько он сражен. Рагнвиндр же, как ни в чем не бывало, переступил через лежащую на полу накидку и сделал шаг к главе клана. Тяжелые ботинки звучно стучали по полу, и теперь оба мужчины были так близки, что почти соприкасались телами. — Вы хотели меня видеть, господин Камисато, — он даже удивился сам, насколько ровным и спокойным вышел его голос. А ведь десять минут назад у него дрожали руки от предвкушения. — Да, сэр Дилюк. Очень хотел увидеть вас, — оторопь Аято прошла, и он тут же улыбнулся вновь. Ни грамма лишнего счастья, только четко выверенная пропорция. Чуть-чуть хитрости, капля добродушия и безудержная жажда. От “увидеть” он как-то очень быстро перешел к “потрогать”. Крепкие руки сжимали талию, затянутую в корсет, ладони скользили по жестким вставкам из китового уса, ощупывая жесткую шнуровку на спине, проникая под неё. Пальцы Аято все еще были облачены в перчатки, и это нестерпимо бесило Дилюка. Он хотел сорвать их, хотел почувствовать кожей чужую прохладу. Но он знал правила игры, поэтому лишь вскинул руки, прикасаясь к плечам Камисато, обвивая их. Когда они наконец нашли взгляды друг друга, взрыв всё же произошел. Аято поцеловал его голодно и жестко, раздвигая языком губы и зубы, проникая в рот. Мокрый поцелуй сопровождался жадными руками, шарящими по всему телу тут и там. Словно сорвавшийся с цепи монстр, он терзал Дилюка, не позволяя отстраниться и на сантиметр. Да тот и не хотел — любое расстояние между ними ощущалось теперь как мучение. А он и без того намучился за эти месяцы неловких обменов подарками. Краткий миг спустя Дилюк обнаружил себя жестко прижатым к стене. Проклятая инадзумская одежда, он путался в ней пальцами, рыча и кляня все на свете. Ради этого он даже прервал поцелуй, но затуманенный похотью взгляд вовсе не помог расправиться с тканью, и губы нашли пристанище на шее Аято. А тот смеялся, громко и как-то особенно радостно. Его веселила эта глупая страсть. Они поменялись местами, и теперь уже Аято был прижат спиной к стене. Он не был против, лишь отклонился удобнее, отстраняя от себя Рагнвиндра. После чего стянул одну перчатку зубами, не позволяя себе разорвать зрительный контакт со своей жертвой. — Знаешь, тебе стоит поучиться терпению, господин Рагнвиндр, — новая насмешка прервана вклинившимся между ног коленом, Аято простонал от неожиданности и впился пальцами в плечи Дилюка. — Кто бы говорил о терпении, мистер Камисато, — он хмыкнул и снял одну свою перчатку тоже, не копируя движение: в отличие от Аято он схватился зубами за ткань на костяшках пальцев, обнажая свои уродливые шрамы, — полагаю, строение твоих брюк куда проще, чем всей остальной одежды, я прав? С этими словами он опустился на колени и поспешно расстегнул белые брюки, стаскивая их вместе с бельем. Не то чтобы у него было много опыта в подобном деле. Весь его небогатый опыт от и до принадлежал Аято, и никому кроме. Тот иногда баловал его такими вольностями, позволяя ласкать себя руками или губами. Это было поощрением за хорошее поведение. Дилюк самовольно решил, что был очень хорошим все эти сраные три месяца вдали от своего мастера. Вкус чужой кожи вызвал у него дрожь по всему телу. Рагнвиндр чутко ласкал обнаженной рукой, едва влажными, теплыми губами, прежде чем взять в рот. Стон Аято сверху стоил любых месяцев и лет, хотя больше ему такой опыт повторять не хотелось. Крепкий член почти пульсировал у него на языке, пока Дилюк жадно пытался взять его целиком в глотку. Он был так увлечен ласками, что сам не заметил как растворился во времени. Мягкое движение губ было ритмичным, челюсть с непривычки болела и обилие слюны стекало по подбородку, но это не мешало наслаждаться каждым моментом близости. Из марева его вытащила жесткая ладонь Аято. Он намотал себе на руку распущенные огненные пряди Дилюка и довольно грубо потянул их. Боль слегка отрезвила, Дилюк отстранился и поднял взгляд. Аято был на грани. Он искусал губы так, что те порозовели, и теперь тяжело дышал, свободной рукой развязывая все эти сложные пояса на себе самостоятельно. Даже если бы весь мир утонул в пламени, Дилюк не нашел бы в себе и крупицы сил, чтобы оторваться от такого зрелища. Сжав ладонь на члене крепче, он провел ей вдоль. Мокрое скольжение подарило такое удовольствие Аято, что тот невольно толкнулся в неё сам, но Дилюк прижался к его ногам, не давая двигаться. И только смотрел снизу вверх. Запоминая. Каждую черточку, каждый вздох. Маниакально. Ещё через пару движений в ладони стало горячо и мокро. Семя вязкими каплями обильно испачкало руку и щеку Дилюка. Тот недолго смотрел на свои пальцы, прежде чем погрузить их в рот. Солено-горький вкус, ничего особенного. Аято снова засмеялся. — Вижу, тебе пришелся по вкусу мой подарок. — Хмпф, — Дилюк смолчал едкий комментарий на тему вкуса, который мог отпустить прямо сейчас. Имел полное право. — Но у меня для тебя есть ещё один. Когда Аято всё же привел себя в порядок и поставил на ноги своего долгожданного гостя, то вручил ему небольшую шкатулку из дерева. Будь Дилюк дурной девицей, решил бы, что господин Камисато решил взять его в супруги. Что, конечно, было полным абсурдом. Внутри лежало две вещи: увесистый рубин в оправе из золота, и крупное кольцо, которое, при желании, могло бы сойти за браслет на девичье запястье. Подняв на мастера красноречивый взгляд, Дилюк слегка склонил голову, невербально требуя объяснений. Хитрая усмешка не сходила с губ Аято всё то время, что Дилюк смотрел на внутреннее наполнение шкатулки. А когда тот насмотрелся, то и вовсе обнажил в улыбке зубы, щурясь. — Думаешь, я не знал о том, в каком виде ты ко мне приедешь? — подцепив рубин тонкими пальцами, Аято требовательно поднял голову мужчины за подбородок, давая себе доступ к шее. Легкий щелчок оповестил его о том, что на ошейнике красуется украшение. Полоска кожи ощутимо потяжелела и впилась ремнями сзади. — У тебя везде есть свои информаторы? Ты пугающий. — Стоило подумать об этом до того, как согласиться стать моим, Дилюк. Аято взял кольцо, и, о чем-то подумав, обнял Рагнвиндра за шею, улыбаясь ему в губы. — Это нам ещё пригодится. Ночь будет долгой. Предлагаю пройти в мои покои и перестать шокировать прислугу. Если ты, конечно, не любишь когда смотрят…