***
— Мряяяяууу! — разнеслось басом по Пречистенке. Редкие вороны, что-то вытягивающие из помойной кучи на углу, встревоженно подняли головы. В окне, выходящем на внутренний дворик, что-то звонко разбилось, поскакало по полу, послышалась отборная женская ругань. — Васька, паразит! — надрывалась, по всей видимости, тучная кухарка Светлана Арнольдовна. — Куда это тебя понесло! Вон со стола, оглоед, и чтобы лапы твоей здесь не было! Из дверного проёма около самой арки стрелой вылетел, распугав ворон, поджарый рыжий кот. Вслед за ним выскочила, держа в руке застиранное грязноватое полотенце, сама Светлана Арнольдовна, обладательница недюжинного бюста и громкого голоса. — Куда ты рыбу потащил? Стой, кому говорят! — крикнула она, звучно топнув ногой в разношенной галоше. Мелкие брызги из лужицы от недавнего дождя, долетевшие до колен, немного отрезвили женщину. — Тьфу, зараза, — меткий плевок в сторону водосточной трубы. — Только бедлам устроил. Нет бы, в седьмую столовую податься, так нет же — знает, что зашибут там за милую душу. Не прекращая ворчать, кухарка машинальным движением отряхнула полотенце, развернулась чтобы войти, но её взгляд остановился на жирном пятне посреди кухни. Нет, в самом факте пятна не было ничего странного — это же, право слово, не Метрополь, грязь здесь дело обычное, но это пятно поражало воображение своим размером. О его происхождении свидетельствовала полуразбитая бутылка масла, лежащая на столе. Из неё ещё капало, но было видно, что содержимое на исходе. — Вот паску-у-уда! — протяжно произнесла женщина. — Только в четверг же масла выдали. Черта с два теперь этому прохиндею, а не рыбьих голов. — Она резко развернулась на пятках в сторону улицы, так, что замызганный фартук хлопнул по коленям, и в сердцах безадресно погрозила кулаком. Коту же на это было решительно наплевать. Сжимая в пасти некрупную бочковую сельдь, Васька, или как его раньше уважительно величал покойный ныне повар Влас — Василий Петрович, аккуратно пробирался в подвал. Да-с, самый обыкновенный подвал доходного дома — в меру тепло, не продувает, да и людей здесь не часто встретишь, разве что только тощий сторож Акимыч иногда нет-нет, да и заглянет. Проверяет, болезный, не текут ли трубы, не стучит ли что со стороны котельной. Летом, конечно, реже заходит, так оно и понятно — чего летом делать-то в подвале, спрашивается? Но сегодня кот, очутившийся наконец, в подвале и выпустивший солоноватую рыбину из зубов, оставив на ней характерные отметины, понял, что он здесь не один. Что-то шуршало в углу. Выгнув спину дугой, вздыбив шерсть на загривке и оскалив пасть, Васька, тем не менее не забыв отпихнуть лапой выстраданную сельдь, приготовился к прыжку. В углу затихло. — К-кто здесь? — раздался заплаканный голос явно встревоженной незнакомки. Тихо чиркнула спичка о шершавый картонный коробок с изображением белки, и в неверном освещении кот увидел вполне обычное женское лицо. Прехорошенькое, надо сказать. Раздался облегчённый вздох. Поняв, что рыбу у него никто отбирать не собирается, Василий, не спеша, вылизал лапы и приступил к заслуженному обеду. Косясь, впрочем, недоверчиво, на незнакомку, наблюдающую за ним в свете спички. Вот чиркнула ещё одна, ещё, что-то неразборчиво пробормотала себе под нос девушка, и вот всё помещение, за исключением входного коридорчика, осветила керосиновая лампа — небольшая, самое то, чтобы брать с собой. Кот было дёрнулся, но, не дождавшись посягательства на свой обед, продолжил трапезу, утробно урча. Девушка несмело хихикнула, утёрла нос вытащенной из-за отворота рабочего платья тряпкой и внимательно посмотрела на Ваську. — Ну, ты-то точно не расскажешь, что я здесь сижу. Нет, ну какая-скотина-то, а? — реплика сменилась надрывным всхлипом. — Нет, понимаешь, он… а я… и всё так завертелось… и чулочки эти… фильдеперсовые… к чертям их! — голос явственно заволокло слезами. — Зинаида Прокофьевна! Зина! — внезапно раздался мужской крик от входа в подвал. Девушка резко вздрогнула, вытерла лицо рукавом и только успела немного пригасить огонь в лампе, как из коридора появился высокий молодой человек в очках. Кот, уже доевший рыбу, и обгладывающий последние косточки из чистого удовольствия, сорвался с места и затаился под трубами, там, куда не попадал свет. Его маневр остался незамеченным. — Разве можно так пугать! Зинаида Прокофьевна, право слово! Ну что у вас случилось, что вы так внезапно исчезли? Дарья Петровна уже на уши весь дом поставила — как же, заселили всякий сброд прямо в дом, кто знает, чего можно от них ожидать! Пойдёмте, пойдёмте наверх, — мужчина потянул за рукав девушку, но та застыла на месте. — Т-тут ещё кот был, — проговорила она, пытаясь сдержать всхлип. Получилось, откровенно говоря, не очень. — Что за кот? Боже правый, только не плачьте! — увидев признаки подступающего истеричного состояния, молодой доктор Борменталь, а это был он, заозирался по сторонам. — Где ваш кот? — его взгляд остановился на трубах, проходящих вдоль стены. — Вам он нужен? — в ответ раздался ещё один всхлип, особенно душераздирающий, и мужчина не выдержал. — Не знаю, что скажет вам на это Филипп Филиппович, но идите и забирайте его с собой, если вас это успокоит! Девушка сделала пару шагов в направлении труб, опустилась на колени, немного замарав подол платья подвальной пылью, и протянула руки к коту, готовая в любой момент их отдёрнуть, получив удар когтистой лапой. — Рыжик, иди сюда! — Рыжик? Это я Рыжик? — пронеслось в голове у кота, лихорадочно продумывающего пути отступления. Но увы, сделать он не успел решительно ничего, так как был схвачен и прижат к фартуку. Дёрнувшись было выпустить когти, он внезапно почуял от фартука давно забытый запах — молоко ему наливали только один раз, когда он, будучи трёхмесячным котёнком, случайно сел около Большого театра. Тогда-то и вынесли ему блюдечко с забытым лакомством по настойчивой просьбе какой-то сердобольной дамочки, впрочем, не пожелавшей облагодетельствовать кота домом. Погрузившись в воспоминания, кот не сразу заметил направленный на него внимательный взгляд доктора. — Ну и бандит! — протянул мужчина. — Что же, пойдёмте, надобно развеять панику — Дарья Петровна, небось, переполошила даже жителей окрестных домов. Выйдя на дневной свет, доктор Борменталь махнул швейцару Фёдору, указывая на нашедшуюся пропажу и тот стремглав бросился внутрь дома. Переведя взгляд на Зинаиду, он едва сдержал смех: — Милочка, ну вы и выпачкались в этом подвале. Вот что, идите да умойтесь поскорее, а кота поручите заботам нашей кухарки — она явно найдёт с ним общий язык.***
— Вот, полюбуйтесь-ка на него! Сожрал, чёрт мохнатый, полкольца краковской, и косится на меня, ещё хочет! — Дарья Петровна обвиняюще указала пальцем на кота. — Ну, полно вам. Какой, однако интересный экземпляр — с виду здоров, шерсть лоснится, да и вид залихватский, — профессор озорно подмигнул коту, ухмыляясь в бороду. — Но да, пройдоха тот ещё, этого не отнять. Василию наверно впервые в жизни было хорошо. Нет, не так. Ему было замечательно. Если и есть где-нибудь на свете кошачий рай, по его мнению, так это на тёплой кухне Калабуховского дома. Пусть наигранно сурово ворчит кухарка, путь хмурится молодой доктор, но первая никогда не откажет в порции колбасы, а второй нет-нет, да и подсунет кусочек маринованной сёмги. Да, это вам не столовая с вечно орущими поварихами и полупьяными официантами, так и норовящими отвесить смачный пинок под кошачий зад. Это настоящий рай, и Василий, прожив здесь всего-то три дня, хотел с уверенностью об этом говорить. Если бы мог, конечно. Лениво пошевелив ухом, он уловил тревожные нотки в голосе профессора — тот с первого взгляда обаял его прожжёную кошачью душу. Что-то было в этом седом, но статном человеке, что заставляло неосознанно ему доверять. — Как убили? Насмерть? — Филипп Филиппович сосредоточенно высчитывал что-то на подвернувшейся под руку осьмушке бумаги. — Впрочем, время ещё есть. Везите его сюда, и не забудьте приложить лёд! Профессор задумался, посмотрел в окно, затем на кота, и вдруг в его глазах зажёгся огонёк. — А ну-ка, иди сюда. — Он вышел из кухни, куда ненадолго заглянул, и вернулся через минуту с резко пахнущим лоскутом ткани. Василий насторожился, но не подал виду. Когда непривычно ласковый Филипп Филиппович опустился рядом с ним на колени, он было дёрнулся, но не успел, как его морду накрыла тряпка. Свет погас. Сознание приходило мутно. Отчего-то сильно болела голова и тянуло в паху. Открыв глаза, Васька подавил желание сразу же их закрыть — над ним склонились сразу два доктора Борменталя. Или три? Нет, всё-таки два. Они покачали перед кошачьей мордой руками и вдруг слились в одного — самого обычного доктора. Василий оторопел от таких фокусов. — Так, гипофиз… записываю, Филипп Филиппович… да, и семенники… сколько, говорите, разрез?.. отторжение неявное… пульс нитевидный… — столько незнакомых слов сразу откровенно ввели кота в ступор. В глазах помутилось, доктор снова раздвоился — странный он какой-то —и кот опять провалился в небытие. Второе пробуждение оказалось легче. Услышав тихий напев Дарьи Петровны, Василий прянул ушами и обнаружил себя в плетёной корзине на кабинетном столе. Под боком было мягко — что-то похожее на перину. Кот повернул голову и чуть не потерял сознание снова — лоб словно обожгло огнём. Приноровившись к острой боли, он попытался встать. Первая попытка провалилась, лапы подогнулись, и он шлёпнулся обратно в объятья пуховой подстилки. Сразу же заболел пах. Внезапно над корзиной возникло пышное кухаркино лицо. — Жив, болезный! — разулыбалась она во всю ширь. — Филипп Филиппович! Очнулся ваш страдалец! Со стороны смотровой послышались торопливые шаги, и профессор буквально вбежал в кабинет. — Хм-м, надо же. Не ожидал, не ожидал, всё-таки четверо суток без сознания был. Так, голубчик, как себя чувствуете? — шутливо осведомились у кота. Он сразу же почувствовал тёплые руки на голове, ощупывающие лоб и удивился про себя, что боль начала уходить. Недовольно взвизгнув, кот снова попытался приподняться на лапах, и в этот раз его попытка увенчалась успехом — Ваську просто-напросто подхватили под изрядно отощавшее брюхо и понесли на кухню. Увидев вожделенную осетрину, он разом забыл про боль и неудобство, и, вырвавшись и рук не ожидавшего этого профессора, вскочил на табурет и принялся с урчанием поедать рыбу. Его не отвлёк даже громкий профессорский смех и аханье кухарки — до страшного хотелось есть. Насытившись, наконец, Василий почувствовал себя странно. Казалось, будто он стал тяжелее, чем был, раза в два — но ведь такого просто не могло произойти. Правда ведь? Осоловев от сытной еды, он лёг прямо на табурете, свернувшись клубком. Дарья Петровна, поохав, не стала сгонять бедолагу, и отставила табурет вместе с котом поближе к окну. Так и прошла следующая неделя. Васька ел, спал и, что самое удивительное, рос. Дарья Петровна сперва ругалась на проглота и возросшие расходы, но после пошепталась с профессором и теперь только сочувственно косилась на рыжего пациента. Впрочем, не такого уже и рыжего. Неделя усиленного питания внесла свои коррективы. Голова и пах уже не болели, только странно ощущалась кожа на месте бритых мест. Васька достиг уже размера рыси, и был этим фактом вполне доволен, как начались неприятности с шерстью. Нет, она всё так же лоснилась, только вот её стало меньше. Найдя на третий день несколько клоков шерсти на полу в кухне, Дарья Петровна сразу же позвала профессора. Его вердикт был непонятен и немного пугал: — Процесс пошёл в полную силу. А изменения всё продолжались. Голова уже приобрела вполне человеческие формы, лапы вытянулись, став походить на руки и ноги, да и хвост начал сохнуть. Василий резонно опасался, что он может просто-напросто отвалиться. Не зря опасался, в общем-то. Самым, наверное, поганым неудобством было то, что передвижения бывшего кота ограничили смотровой и уборной — теперешнее существо смахивало на кота лишь отдалённо, и увидев этакое чудо, профессору пришлось бы лечить своих пациентов ещё и от заикания. Но время, как говорил покойный Влас, лечит, и вот вместо кота появился вполне себе человек. Правда, с особенностями, немало раздражавшими доктора Борменталя и пугавшими Зинаиду Прокофьевну. Первая странность — речь. Казалось бы, бывший кот научился разговаривать — это странно само по себе, здесь, чай, не Московский цирк, а профессор отнюдь не фокусник. Но речь сама по себе не вызывала бы такой реакции, если бы не была плавной. Подражая в беседе Зиночке, Дарье Петровне и, конечно же, профессору Преображенскому, Василий пытался произносить слова так же, как и они — отрывисто, резко и чётко. Но, кошачья суть наложила свои оттенки, и гласные в речи просто неимоверно растягивались, напоминая мурчащие интонации. Вторым, и, самым, пожалуй, главным обстоятельством, столь нервировавшим обитателей доходного дома, был полный отказ Василия от одежды. Конечно, силами доктора Борменталя и швейцара Фёдора его попытались одеть насильно, запихнули в брюки и рубашку, не преминув даже положить в карман надушенный носовой платок, но это не особо помогло. Через непродолжительное время костюм был снят. Процедура повторилась ещё пару раз, с тем же, естественно результатом, — всяческие увещевания не работали. Василий жаловался, как мог, конечно же, на то, что грубая одёжная ткань царапала тело, вызывая непреодолимое желание начать чесаться. По итогам компромисс был предложен Зинаидой Прокофьевной — она до сих пор краснела в присутствии Василия. Бывший кот был торжественно наряжён в шёлковую профессорскую простынь на манер тоги, и в таком виде совершенно свободно разгуливал по квартире, заставляя немногочисленных посетителей, от которых юноша старательно прятался, ненавидя отчаянно лишнее внимание, заставших такое зрелище, покрываться румянцем и коситься в сторону Филиппа Филипповича. Проявилась тяга и к человеческому теплу. Профессор сперва плевался в усы, когда к нему, сидящему на софе и читающему газету, приваливалось тёплое тело, но потом перестал так резко реагировать. Как уже было сказано, увещевания не работали. Никогда и никакие. Нет, можно было, конечно же, путём угроз заставить отсесть, но жалобный взгляд карих глаз на сформировавшемся уже человеческом лице давил на сентиментальность, и на Василия махали рукой. А на дворе тем временем, во всю свою широкую весеннюю душу, властвовал апрель. Это, конечно, не март, но определённые трудности появились. Не сразу. Но первым ощутил их на себе не кто иной, как доктор Борменталь. Кошачья натура взяла своё. Обошлось без криков, драк и прочих проявлений — свежеиспечённый человек не проявлял абсолютно никаких признаков агрессии. В два пополудни, после плотного обеда, собиравшегося уходить доктора поманил рукой Василий, отчего-то не присутствовавший на приёме пищи. Удивлённый Иван Арнольдович подошёл к юноше, где ему и было предъявлено специфическое зрелище. Нет, как опытный и, мало того, активно практикующий хирург, он сразу понял причину сего происшествия — вместе с гипофизом операция предусматривала и пересадку семенников, но вот что делать в такой ситуации, врач не знал. — Что случилось? — Зиночка попыталась заглянуть через плечо Борменталя, но он вовремя оттеснил её в сторону, прикрывая предмет вставшего вопроса предусмотрительно не надетым лёгким плащом. — Позовите профессора! Немедленно! — Зинаида Прокофьевна с выражением крайнего недоумения на лице заспешила в столовую. — Так, что тут у нас? — Филипп Филиппович критически осмотрел зарумянившиеся скулы доктора, рыжего юношу и скептически прищурился. — Вот, — полы плаща отдёрнули в сторону. Профессор Преображенский не был бы светилом медицины, если бы не умел держать себя в руках. Он озадаченно крякнул, потёр висок и глубоко вздохнул. — Та-а-ак… — протянул он обречённым голосом. — Надо что-то решать. Иван Арнольдович, дорогой, возьмите из серванта пару червонцев и пригласите сюда любую… э-э-э... даму. Вы знаете, где такую найти, — слегка сконфуженно попросил профессор. — Не надо даму! — уже собирающийся уходить доктор Борменталь застыл в дверях. — Не надо… даму… — Василий перешёл на шёпот, отчаянно краснея и тревожно сглатывая вдруг образовавшийся в горле ком. — Ну, полно, дружок. Не господ же вам искать! — весело произнёс профессор, но узрев уже багровый румянец на юношеских щёках, прикрыл глаза ладонью. Молодой доктор смотрел на Василия с ужасом во взгляде. — Та-а-ак! Дамы отменяются! Иван Арнольдович, проводите юношу в смотровую, и принесите мне халат! — профессор резко развернулся на пятках и скрылся в операционной, что-то бурча себе под нос. Оставленные собеседники тревожно переглянулись, плащ запахнулся на поясе и мелко дрожащего Василия повели в смотровую.***
В смотровой совершенно по-медицински пахло спиртом. Этот запах привёл в себя взбудораженного Василия, он почувствовал внезапный холод. Не помог даже накинутый на плечи плащ — юношу била нервная дрожь. Доктор Борменталь вышел, наверно, за халатом, и молодой человек остался в одиночестве. Впрочем, ненадолго. — Ну что, так называемый пациент, — раздался от двери голос профессора, облачённого в белый халат, — занимайте кресло, — взмах руки недвусмысленно указывал направление. Василий застыл перед сооружением, не зная, как правильно взобраться. — Садитесь сюда! Нет, левее! И ноги закидывайте на подставки, чего вы мнётесь, в самом-то деле! Ведёте себя как жена сахарозаводчика Полозова — это же почти рядовая процедура в общем-то. Немного успокоенный словами профессора, юноша занял место в осмотровом кресле, неловко раскинув ноги. Багрянец со скул, правда, никуда не делся, но это тревожило его в данный момент менее всего. Наблюдая за Филиппом Филипповичем, надевающим резиновые перчатки, что-то недовольно ворчащим и снова их снимающим, он успокоился, насколько только можно быть спокойным в этом положении. Что характерно, предмет всеобщего волнения никуда не делся — сходство со штыком прослеживалось чересчур явное. Подошёл профессор, держа в руке небольшой круглый флакон. — Буду объяснять вам на пальцах, голубчик. На ваших, — он нервно дёрнул правой ноздрёй. Открыв флакон, он велел зачерпнуть немного густой, терпко пахнущей мази и поместить руку непосредственно на требующий внимания человеческий орган. Показав необходимые движения возвратно-поступательного толка, он, наблюдая за ходом процесса, положил руку на юношеское колено, не давая тому размахивать ногами. Дождавшись логического окончания процесса, которое, к слову, не заставило себя долго ждать, Филипп Филиппович предложил Василию тканевую салфетку. Пока молодой человек устранял следы процедуры, профессор отвернулся к столу и шуршал бумагами. — А если ещё такое будет, мне опять к вам сюда идти? — Не стоит, вы всегда можете справится с этим своими силами, голубчик. — Филипп Филиппович нервным движением утёр лоб рукавом халата, не потрудившись достать платок. Заметив это, Василий протянул ему свою салфетку, но, будто обжёгшись гневным взглядом профессора, осознал свою оплошность и спрятал руки за спину. И ещё один момент — если данная проблема произойдёт в неподходящем месте, вам лучше представить, например, мои руки, — профессор поднял вверх указующий перст. — Таким образом, желание, очевидно, спадёт и вы не оконфузитесь перед, скажем, другими жильцами. Василий крепко зажмурился, видимо, попробовав в красках представить вышепредложенную конечность, и к вящему удивлению обоих, предмет разговора снова проявил жизненную активность. Озадаченно смотря на поднимающийся орган, юноша смог только вопросительно кивнуть профессору. Ответом ему были тихий обречённый вздох и щелчок крышки флакона. Филипп Филиппович ещё не знал, сколько раз ему придётся помогать Василию в таком щекотливом деле, но определённо догадывался, что сегодняшний день — далеко не последний.