Я тебе заплачу

      Денджи до одури неловкий, хамоватый и неряшливый, его знания граничат где-то на уровне пятилетки, а желания сводятся к нижайшей ступени иерархической модели потребностей, той, что отвечает за физиологические. Ему бы пожрать вкусно, полапать какую-нибудь девчонку, с ней же переспать и уйти на боковую. Он удивительно беспринципен, когда дело касается внушительных сумм. Хирофуми, несмотря на весь идиотизм, по-извращенному нравится наблюдать за подобной заурядной жизнью — работа у него отбитая, вот и тянет к более приземленному. И как бы Хаякава не жаловался на ужасного соседа, Ёшида вечность бы жил с ним, он даже единожды предложил махнуться хотя бы на месяц, Аки его не понял, но тактично отказал — Макима-сан такого приказа не давала. Та самая Макима, перекрывшая кислород своей ручной псине толстым, грубым ошейником идеологических ценностей и несравнимой силой слова — ей бы в президенты, а не с отбросами возиться, однако своих собак она любит и ценит, не давая в обиду. Хирофуми её не признает, хоть и работает в той же среде. Не признает, но понимает — Денджи нравится им обоим, только в разной степени собственной развращенности. Макима хочет от него полного подчинения и покорности, а Ёшида просто хочет. Выиграет тот, кто привлечёт больше внимания; покорит; поставит на колени или же просто подкупит. У него за спиной боевой опыт и деньги, у неё — женские прелести и милая мордашка.       Денджи ломает их систему с одного удара, разрезает на тончайшие лоскуты пилой, и с грацией, присущей неотесанным болванам, коим он и является, рушит пирамиду побед и проигрышей между ними. Макима выбывает из игры по воле парня, за которого боролась — ирония сквозит из всех щелей, пробирает громким смехом до костей подобно острому ножу. Любимая Макима стала не объектом вожделения и даже не девушкой Денджи, её роль теперь в том, чтобы утолить чужой голод и наполнить до отказа вечно пустой желудок. Путь к сердцу мужчины — занятно. Хирофуми шутки любит, особенно — шутки судьбы, будь он обычным человеком, стал бы комиком с весьма отвратительным чувством юмора. Таким же отвратительным, как вкусы парня, за которым присматривает вот уже месяц. Он одевается откровенно плохо, его гардероб пестрит вырвиглазных цветов шмотками не первой свежести и даже не второй. Нормальный человек не стал бы заводить общение с подобными типами, но Ёшида совершенно далек от общепринятого здравого и адекватного, поэтому продолжает мысленно восхищаться девиантизмом этого безучастного ко всем нормам общества и морали пацана. Они чем-то похожи, думает, пока наблюдает за светлой макушкой, что маячит неподалёку, думает, что если продолжит держать себя в руках, то рассыпется пеплом, сгораемый в собственных желаниях, томящихся за грудной клеткой. Теперь он понимает Макиму чуть больше: подчинить Денджи — стоит очень дорого.       — Если я дам тебе десять тысяч, ты и мне позволишь сидеть на себе? — хрустящая, новенькая купюра, появившаяся перед чужим вздернутым носом, вызывает неподдельный интерес в медовых глазах напротив. Настолько медовых, что Ёшида чувствует этот вкус на рецепторах своего языка и непроизвольно облизывает губы, пробуя новое чувство — наслаждение, которое сейчас липкой субстанцией стекает вниз вдоль живота, скапливаясь приятной истомой. Ему нравится.       — Ты не девка, чтобы на меня садиться, — и в противовес своим словам выдергивает десятку, засовывая в карман потертых брюк школьной формы. — Пять минут, не больше, — большего Хирофуми и не просит, глядя на то, как колени соприкасаются с холодным, грязным полом, как прогибается гибкая поясница и дрожат покатые плечи, скрытые за слоями ткани. Эстетическое удовольствие возведенное в абсолют сейчас перед ним, недоступное лишь на словах, ведь в бумажнике запрятаны ещё несколько тысяч — за них Денджи мог бы выполнить вещи и погрязнее, но пока они обходятся малым. Пока.       Целесообразность — удел простаков и глупцов, так считает Ёшида, так считает Денджи, по какой-то причине принявший такую точку зрения за идеал. Идеалы парня можно пересчитать на пальцах, только никто этим не занимается, находя данное занятие пустой тратой времени, им обоим видна суть, так зачем попусту размениваться на слова? Целесообразность крошится в пыль, когда Хирофуми говорит набившее оскомину: "Я тебе заплачу" и получает в свои владения внимание и прикосновения. Макима, теперь уже Наюта, может глотать эту самую пыль, заходясь в приступе зависти, и плевать, что она спит за стенкой в обнимку с собакой, не помня прошлой жизни, пока тут, в этот самый момент они ломают очередной своеобразный коммуникативный барьер. Общаются не словами, а действиями. Денджи в его руках удивительно послушный для того, кто ещё недавно в свойственной для себя манере отшивал: "За нал аналом? Обломись, мудила", — средний палец, как протест, как тот хрупкий, держащийся на соплях, принцип. Последний, который у него остался — он не продаёт свою задницу даже за сумму покрупнее в совокупности уже отданной. У Ёшиды денег навалом, но и они не способны сломить дух самоутвержденного гетеро. Опять же — пока. Он найдёт сотни, тысячи точек давления, чтобы получить желаемое. Вопрос лишь в том, для чего он так изощренно пытается взять именно его, когда вокруг миллиарды других, более интересных и умных; красивых и зрелых; богатых и успешных. Ему другие неинтересны — серая масса, уже осточертевшая за такой короткий отрезок прожитой жизни, не больше чем грязь под ногтями. Его гиперфиксация только на Денджи, неказистом пацане, чьи желания ограничены жирным, порочным кругом банальных прихотей, которые почему-то хочется поощрять и осуществлять. "Хочешь наесться до отвала? Пошли в ресторан, плата — поцелуй. Да целуй куда хочешь, хоть в задницу"; "Понравилась кофта? Давай я тебе куплю, а ты взамен отплатишь мне ночью, проведённой со мной. Нет, я не склоняю тебя к сексу, мы просто уснем вместе".       Равноценный обмен, все эквивалентно тому, что отдаёшь или получаешь — далеко не новый вид отношений, но определённо непривычный для них, для Денджи, что сидит сейчас перед ним на коленях голый по пояс, с высунутым языком, как собака, и ждёт команды. Открытый и доступный, лишь мёд в глазах выдаёт непокорность, разливаясь в глубине тягучим янтарем, крепким и пьянящим, как виски, который пьёт старик Кишибе в задрипанном баре у станции каждую пятницу. Фаланги длинных пальцев трогают опухшие губы, обводят по кругу десятому, наверное. У Хирофуми кровь вскипает, и рвутся нервы пропорционально тому, как раздаётся очередной тихий вздох, наполненный вожделением и низменным желанием. И либо они сгорят вместе заживо, изнемогая в сладко-закрученной страсти, либо разрушат последнюю волю и опустятся на самое дно безграничной похоти. Ёшида ожидает чего угодно, низводимый в пекло и напряжённый от кутерьмы собственных мыслей. Ожидает от простого: "Я заебался тебе прислуживать", до: "За двадцатку могу лишь подрочить себе у тебя на глазах". Но горячий язык уже решает все за них обоих, облизывает пальцы мокро, пошло хлюпая вязкой слюной, шершавый и мягкий; обманчиво-нежно острые зубы цепляют за бархат кожи на костяшках и кусают уже до отметин.       — Сколько ты хочешь, чтобы отдаться мне полностью? — толкает пальцы дальше, туда, где судорожно сжимается глотка и откуда зарождаются хрипы и стоны. Из чужих глаз тонкими струями проливается мёд, капает на щеки неровными рядами, заливая покрасневшее лицо сладостью. Гетеро, сидящий перед ним и откровенно залипающий на воющих собратьев по несчастью в глубине мазутной радужки, ломается, рушатся стены и расщепляется на атомы последний принцип. — Пятьдесят? Сто тысяч?       — К черту твои суммы, заебал, — патлатой башкой мотает и вскидывается, глядя исподлобья. — Найди мне девушку.       — Любую?       — Найди ту, которая меня захочет. Сможешь? Если найдёшь, я дам тебе то, что ты хочешь, но лишь единожды, — барьер со смачным хрустом лопается, как мыльный пузырь — Денджи пошёл ва-банк ради собственной цели, вновь преступая гордость. Вся философия может сгинуть во тьме, к черту мироздание со своими принципами и предубеждениями, он ломает все сущее в этой логической цепочке на куски, не поддаётся объяснению. Денджи — парадокс в живом виде, бóльшая часть диссонанса, чьи мысли неподвластны никому и ничему. Это вдохновляет и возбуждает нервную систему настолько, что у Хирофуми коротит в мозгу. Он в восторге.       — Есть у меня на примете одна, могу познакомить, — дрожь в конечностях сводит с ума, Ёшида смотрит сверху вниз и тянет того за волосы ближе, ещё ближе, опускается следом и мажет губами по кадыку, ниже и ниже, перед носом только ручка стартера, а глаза прожигают светлую кожу почти осязаемо.       — Как её зовут? — покорно позволяет себя повалить на футон — кровать Хирофуми в сотни раз лучше, но уже плевать. В голове Денджи невообразимый хаос, у него — эндорфины, что выливаются в кровь толчками под ритм биения сердца, ещё немного промедления — прольются наружу несвязными словами, выверенными до миллиметра движениями, кусачими поцелуями и расцветающими алым засосами. В голове Ёшиды только похоть, чужой вопрос пролетает мимо, огибает по дуге, как та, в которую складывается парень, чувствуя руки на пояснице. — Как. Зовут. Девку. — уже не спрашивает — каша из мыслей не желает приобретать форму и структурироваться в предложения, его размазывает от внутренней неприязни и неожиданной приятной истомы, кипящей лавой растекающейся в бёдрах. — Блять же!       — Аса. Митака Аса, — о каких девушках идёт речь, к чему имена ненужных в данный момент людей, когда между ними нет даже пространства, когда тела переплетаются, как осьминожьи лапы в тарелке, поданной услужливым официантом. Как же назывался тот ресторан? К черту.       — Не сегодня, наше с ней свидание еще не состоялось. Так что не сегодня, — Денджи пихает слабо, неохотно отдирает от себя разгоряченное тело, брезгливо кривя губы, насмешливо глядя в мутную дымку на мазутных омутах. Мёд в глазах плещется медленной воронкой, затягивает, манит.       Пацан не понимает, что втянут в игру до последнего, и даже если скажет баста, то слова не возымеют эффекта никакого, потому что сам позволил увести на скользкую дорожку, где черт ногу сломит. Он будет приползать и молить о продолжении банкета, и вкушать будет отнюдь не он, это его будут вкушать, брать руками, как торт, что он ел недавно, разрезать на тонкие пластины и поедать, снова и снова. Денджи будет сам отдавать себя по кусочку, пока не останется и следа. Думающий, что в выигрышном положении, он совсем забыл с кем имеет дело. Скользкая дорожка выгоды приведёт его к обрыву, падение будет быстрым. Фатальным.       Хирофуми Ёшида будет тем, кто свергнет его в пучины зависимости, покуда говорит набившее оскомину, но такое желанное: "Я тебе заплачу".