Мышь не проскочит

Гостью ощутимо штормило. Нет, разумеется, она не теряла достоинства, но сегодня подавали коктейли, и местную амириду дама недооценила категорически: у экспортного варианта крепость всего-то двадцать пять градусов, а классическая амойская улыбается во все сорок. А еще — оникс непринужденно подхватил красотку под локоток, помогая одолеть путь к ближайшему диванчику, — в бокале этой надменной Вивианы ликера оказалось больше, чем следует. Ему, Бальдру Гланису, последнее было очевидно, и он даже мог, не затрудняясь, назвать причину: дамочка числилась спутницей федерального атташе по науке и технике, и именно этот не в меру любознательный дипломат сейчас целился примкнуть к группе на восточной веранде. Той самой, куда недавно проследовал Рауль Ам. Но целиться и попасть — разные вещи, по крайней мере здесь, на Амои, и господин федерал скоро в этом убедится. А вот его Вивиана, та цели достигла: при помощи Бальдра и какой-то матери, каковую едва слышно помянула в пути, до дивана она все-таки добралась. И присела изящно, едва ли не легкокрылой бабочкой, честь и хвала этому генотипу. — Мадам Вивиана, вам нездоровится? — раздалось из-за плеча, и Гланис, в одно мгновение вновь оказавшись на ногах, склонился в поклоне. — Выпейте воды, немедля! — господин Гидеон Лагат, величественный, будто круизный лайнер, обогнул диван и уселся в незамедлительно выросшее рядом золотое кресло. Подлетел фурнитур, хрустальный стакан спел дуэтом со струей кристально-чистой «Амриты», со дна им глуховато отозвались кубики льда. — Гланис, отомрите уже и сядьте, хватит мне сегодня реверансов. — Ониксы… — пояснил он даме и просиял улыбкой, — привержены протоколу. Та бледно улыбнулась в ответ и продолжала мелкими глотками прихлебывать ледяную воду. — Я чувствую себя виноватым, мадам, — продолжил Лагат, — ведь мы допустили, чтоб гостье стало дурно. Но позвольте искупить вину и пригласить вас на празднование нашего главного государственного праздника. До него осталось менее месяца, и я пришлю вам персональное приглашение. — блонди склонил голову, словно бы покаянно, и на плечи волной хлынуло бледное, лунное золото волос. Вивиана, на него глядя, напрочь забыла и про стакан, и про воду, и про себя самое. Люди, подумал Бальдр. Всего лишь люди. — А что… — дамочка в конце концов пришла в себя и тут же смущенно закашлялась, — ой, простите! Что это за праздник? Господин Лагат просиял снова: — О, это чрезвычайно важная веха для всей цивилизации. В этот день на Старой Земле изобрели «голубую кровь». Разумеется, — поспешил он пояснить, увидев откровенное недоумение, — с тех пор многое изменилось, смею даже сказать, что стал иным сам принцип, и сегодня никто не полагается на примитивную фторуглеродную органику. Но факт остается фактом: именно тогда наука впервые осмелилась заменить кровь живого мыслящего существа с природной на рукотворную. Недоумение в прекрасных, темных с поволокой глазах разгорелось еще ярче, но озвучить его мадам Вивиана уже не успела: к ним в сопровождении фурнитура спешил господин федеральный атташе. Паркетные фигуры и расшаркивания не вышли за рамки положенных по таймеру триста шестидесяти секунд, и беспокойный господин с утомленною спутницей покинули Парфию, как и было задумано. А уже за дверьми, в ожидании посольского аэрокара, леди позволила себе выразить недоумение: «Ты не поверишь, Густав, по какому поводу у них тут на бордель-авеню ожидается карнавал… а, так ты знал? Нет, ну не извращенцы? Праздник у них, мать, государственный…» Чего мадам Вивиана недооценила, так это тонкости слуха элиты. Бальдр Гланис усмехнулся и отметил, что и господин Лагат в ответ на такую экспрессию весело сверкнул глазами. Он расположился в своем кресле, кивнул ониксу, чтобы садился тоже, и с одобрением следил, как фурнитур разворачивает подлокотник в кофейный стол и сгружает с подноса кофейник, две чашки и две крошечные рюмочки — амириду амойскую полагалось пить именно так. — Прием к концу, — заметил блонди, когда слуга, налив им кофе, исчез с глаз. — Почти все разъехались. И сегодня тихо, — он пригубил, посмаковал, отставил чашечку и принялся греть в ладонях наперсток пряного ликера. — Твоя заслуга, молодец, Гланис. Сориентировался. — Не стоит похвалы, — Бальдр и вправду так считал. — Ситуация почти типовая. Господин Лагат насмешливо хмыкнул и явно собирался по этому поводу высказаться, но рядом опять оказался фурнитур, а на столе явилась серебряная розетка-икорница. Вместо икры на льду горкой лежали свежие ягоды — продолговатые, полупрозрачные и с тем же серебристым блеском, что и у посуды. — Господин велел, — прошелестел слуга, — передать вам… — и снова испарился, как и не было. Смеющийся Гидеон Лагат, в общем и в целом, зрелище не столь уж редкое. В Парфии такое блюдо сервируют регулярно, господин Лагат изволит смеяться шуткам влюбленных в него дам, это, в конце концов, вежливость блонди. Но вот Гидеон Лагат, хохочущий, запрокинув голову, самозабвенно и совершенно беззвучно… Такого ониксу по имени Бальдр Гланис еще не показывали, и он смотрел внимательно, цепко — и обалдев от изумления всем своим модифицированным, но все-таки человеческим мозгом. Отсмеявшись, Лагат подхватил сразу две серебряные ягоды (подхватил по-простому, щепотью, начисто игнорируя поданные вместе с розеткой шпажки и вилочки), запил глотком кофе и махнул Бальдру, чтоб тоже угощался. — Типовая, говоришь, была ситуация, — он ухмыльнулся, — ну ладно! Вот тебе ситуация нестандартная. Дано: один блонди и один оникс, приписанный к его ведомству, удачно отлавливают и обезвреживают некоего потенциального дипломатического скунса прежде, чем тот испортит жизнь и себе, и окружающим. Трое других блонди, присутствующих в том же помещении, благодарны героям дня. Вопрос: кому из троих пришла в светлую голову светлая мысль послать героям угощение так, чтоб это выглядело, будто положительное подкрепление экспериментальному образцу в виварии? Молодец, мол, вот тебе сахарок. А? Гланис вооружился вилкой, осторожно попробовал подкрепление на вкус и тут же потянулся за добавкой. С букетом амириды и кофейной горчинкой сочеталось просто изумительно. — Уточните условия задачи, — попросил он, расправившись со второй ягодой. — Каково происхождение продукта? Информация может оказаться ключом к разгадке. — Происхождение местное. Кабинет Аиши Розена здесь, в Парфии, шпалера с розами за его креслом. Если же проследить до истоков, то, разумеется, лаборатории Рауля Ама. — Гидеон слегка погрустнел. — Прислали это серебришко, конечно, мне в упрек. И в утешение. Надо было сегодня не идти сразу в зал, а подняться к Аише, застал бы там их всех, мы давным-давно вчетвером не собирались. Упустил шанс вкусить модифицированного шиповника в такой компании! Но вопрос остается прежним: кто это меня так неординарно упрекнул? Гланис взвесил имеющиеся в наличии аргументы, пригубил амириду, осторожно поставил рюмку обратно на стол. Бросил взгляд туда, где открывался выход на восточную веранду — тамошняя компания тоже уже непринужденно расположилась за столом, и спиной к залу сидел Рауль Ам. Грива его, мерцающая электрумом в свете здешних псевдо-свечей, спадала тяжелыми волнами до самого пола. — Полагаю, — начал Бальдр, — что подобная постановка, с отсылками к виварию и опытам, выводит нас на господина Ама. — Увы. Не вышло с первой попытки. И, чтобы ты смог прочувствовать стиль шуток Рауля, вот тебе пример: знаешь, почему ягоды подали именно так? — господин Лагат изогнул бровь. — Не знаешь. Так вот, этот вид, генетическая фантазия на тему шиповника, шпалерных роз, а также физалиса и маракуйи, как ты заметил, хорошо плодоносит, но в ягодах нет семян. Тогда как у дикого шиповника они весьма внушительны, если тебе и это вдруг не было известно. Очевидное решение, сделать их, например, пентаплоидами и забыть о проблеме семян навсегда, Рауль Ам, готов клясться, даже не рассматривал: слишком неизящно. И нет возможности переиграть. Вместо этого он кодирует розам элегантный биохимический каскад с бифуркацией в ключевой точке: при невыполнении некоего критического условия зачатки семян растворяются — и придают мякоти легкую терпкость, которую убирают криопреципитацией. Подают на льду. А у розы при этом остается возможность полового размножения. Где-то, какая-то. — Гидеон усмехнулся. — На неизвестном условии. Типично для Амои, не находишь? И для Ама, да. Впрочем, Раулю-то условие известно… Но мы отвлеклись. Вторая попытка, Гланис. Кто? Бальдр, несколько оглушенный лекцией о размножении роз, неуверенно предположил: — Господин Зави? Лагат глянул на него так, как бродячий бойцовый кот глядел бы на несмышленого домашнего котенка. — Мимо. Юмор Орфея — это отточенные цитаты, в поисках источника и смысла которых сломаешь себе и биологический, и бионический компоненты мозга разом. Ну, или винтом закрученные шпильки на пикантную тему. Если б ему пришла охота пошутить насчет этих ягод, — блонди подхватил из розетки еще одну, — Орфей бы, пожалуй, высказался на предмет их схожести с нашими фурнитурами и отдельно порадовался, что дикий шиповник с огромными волосатыми семечками не рассадили в садах его бесценной Рассветной Башни. — Лагат улыбнулся почти отечески. — Ну что, догадаешься методом исключения? Бальдр изумился так, что глаза у него, по его расчетам, должны были стать размером примерно с ту серебряную икорницу. — Ну нет, — пробормотал он. — Я скорее поверю, что вы устроили себе угощение сами. Гидеон покачал головой. — Вот ведь репутация у Аиши. Ничем не пробьешь. Даже фактами. И, заметь, именно господин Розен должен был бы изначально идти у тебя в списке первым номером: это его розы, его кабинет, и он сегодня хозяин приема. Давай, привыкай к этой мысли. Когда-нибудь, если удостоишься, Аиша пошутит и над тобой, и ты к тому времени должен узнавать его стиль, — Гидеон улыбнулся, — господин Гланис, штатная единица дипломатической службы. Бальдр позволил себе осторожно улыбнуться в ответ. Шеф, совершенно очевидно, пребывал сегодня в мирном и благостном расположении духа. Нехарактерно. Нетипично. И надо ловить момент! У него как раз образовался вопрос. — Господин Лагат… — начал он. — Я понимаю, теоретически, почему людей могут удивлять празднества, приуроченные ко дню создания перфторана, высшую нервную деятельность цивилизованных приматов я изучал настолько глубоко, насколько вообще способна освоить элита, не предназначенная для ведомства господина Ама. Но меня интересует вот что: по какому принципу мы сами выбирали дату? Ведь исследования надолго приостанавливались, а потом и вовсе были заброшены, и разброс данных не просто несколько месяцев или лет — несколько столетий. — А хороший вопрос, — похвалил Гидеон. — Не просто с двойным дном, а с грузовыми трюмами! Начнем с того, что самом начале той истории имеются события, датировку которых оспорить нельзя, поскольку в наличии оцифрованные копии лабораторных журналов. Самые глубокие провалы, кстати, свойственны как раз эпохам более поздним, дебютные этапы колонизации, например. А вот такую древность, как первая трансфузия «голубой крови» человеку — смертельно травмированному детенышу вида хомо сапиенс, — мы можем проследить почти поминутно. И можно было взять за основу именно это событие. Но я предложил другой день, точнее говоря, другую ночь, и собратья со мной согласились, ведь это открытие, как, впрочем, почти любой триумф цивилизации людей, имеет привкус поражения и смерти. Лагат сам потянулся к кофейнику, неспешно налил еще кофе и Гланису, и себе, но к чашке так и не прикоснулся. — Дата самоубийства создателя первой «голубой крови», к сожалению, вписана в историю куда более размашистым почерком, чем все первые успехи. И модель происшедшего отвратительна, узнаваема и обладает у людей свойством повторяемости: зависть к успеху, интриги и грязь с одной стороны — и слабость, слом, природная неспособность принять незаслуженное поражение и мыслить по отношению к себе историческими категориями. Человек слаб, на Амои это известно как мало где в мире, наша история началась с того же сюжета. Тех, кто создал систему Лямбда, не смогла сплотить даже катастрофа, даже угроза всеобщего уничтожения, они упорно продолжали выяснять, кому сидеть в высоком кресле. И, традиционно для вида хомо, разрушили бы все, ими созданное. Так что дату мы проставили верно: ночь гибели, из которой все-таки проросла кровь нового мира. — Гидеон улыбнулся, но об эту улыбку впору было порезаться. — А тех, кто щеголяет кровью прежней и не пожелает учиться летать, мы, как и завещал классик, научим другим умениям. Город Мидас говорит об этом в полный голос. Господин Лагат покачал головой. — Вот. Начитал, называется, исторический экскурс. Но у меня оправдание: тему ты, Гланис, задал уж очень мрачную. Как это сформулировала прекрасная Вивиана, «государственный, мать, праздник»? Бальдр, вернувшись всеми компонентами модифицированного своего мозга в текущий момент, оценил обстановку: двадцать пять тридцать, полчаса до полуночи. Верхний свет в зале притушен совсем, а канделябры, напротив, зазолотились ярче прежнего, но самой примечательной деталью были настройки прозрачности стен: полная открытость, сигнал «здесь только свои». Выходы на обе веранды теперь просматривались насквозь, зал будто бы раздался и расправил крылья, укрылся голографическими небесами и, казалось, по нему вольно гуляет ночной ветер. Компания на восточной веранде распалась, за столом остались четверо, Аиша Розен, сильвер из Киира, сильвер из Танагурского Института бионики и генной инженерии и сухонький черноволосый человек средних лет. Некий господин Югаи, сверился Гланис с виртуальным списком гостей, и этого конкретного гостя хозяева, похоже, оставят ночевать. Этого — и еще одного, с которым господин Ам и господин Зави отошли к балюстраде любоваться видом, да так и остались там, о чем-то оживленно беседуя. Лагат тоже, как оказалось, смотрел на них, и взгляд его неуловимо смягчился. — Что ж, Гланис, вечер кончается, и завершать его на подобной ноте я не желаю. Есть на Амои куда более жизнеутверждающие истории, и, готов клясться, тебе известны далеко не все из них. Вот, например... Ее ты не знаешь точно, хотя это и не секретная информация, просто что-то вроде герметического знания, непричастному не откроется. Очень давно — настолько давно, что мне даже лень проговаривать вслух все числительные! — когда Создатель только-только озадачил нас выбором себе занятия по душе, предложил три комендатуры, и мне, к моему чистейшему счастью и изумлению, достался Мидас… Что? — спросил Гидеон, поймав недоверчивый взгляд. — Говорю же, к изумлению. Я думал, Мидас захочет забрать Орфей, а он старше и выбирал первым. И вот, мне нужно рассказать о том, что же я, младший из четверых, собрался делать со спутником Стальной Танагуры. И я рассказал! Поскольку тебе буквально только что довелось выслушать, каким я вижу Мидас и его историческое предназначение, тон моего доклада и его основные тезисы ты вполне в состоянии вообразить. Лагат тихо рассмеялся. — А когда я закончил, повисла тишина, и даже от Создателя не было ни-че-го. Возможно, я тогда впервые продемонстрировал свою эмоциональность, и Юпитер оценивал, то ли эта некондиция ему еще пригодится, на приемах с федералами зубоскалить, то ли подправить её, пока не поздно, или уже переработать сразу, чтоб не мучилась. И тут вступает Рауль. Со своим проектом! Его он, как я сейчас понимаю, сочинял там же, на ходу, всегда был прекрасным импровизатором, но тут просто себя превзошел — разгромил меня монументально, грандиозно! На каждый мой тезис выдвигал свой, каждую мою идею подвергал критике и предлагал меры по усовершенствованию. На десятой минуте его речи я начал что-то подозревать. Когда услышал про проспект Мучеников Науки в качестве главной улицы города, подозрения усилились, ну, а на демонстрации эскиза колонн для Врат Мидаса, которые предлагалось вместо вейл украсить фигурами лабораторных мышей, на спицах вывязывающих спирали ДНК, смеялись все, даже Аиша. Меня признали годным к службе, сочли, что вейлам более, чем белым грызунам, пристало поддерживать имидж белокурых бестий, и история продолжилась так, как она продолжилась. А я уяснил, что лучше всего Создатель понимает шутки Рауля Ама, и по сей день продолжаю этим знанием пользоваться. Что до Бальдра Гланиса, то он понимал, что его широченная улыбка, скорее всего, выглядит глупо, но решил не придавать этому значения. В конце концов, просигналили же, что чужих в зале нет? — Значит, — сказал он, — мышки со спицами на Амои так и не появились? — Нет, — отозвался Лагат, и в голосе его Гланису почудилось сожаление. — Победила идея борделей. ---оооОооо--- Примечания: ...крепость местной амириды дама недооценила категорически: экспортный вариант щеголяет всего лишь двадцатью пятью градусами, а классическая амойская улыбается во все сорок. Амиридой назывался смолистый кустарничек, который тихо-скромно терраформировал планету ровно до момента, когда Генетический Контроль представил проект того, как еще сия ползучая колючка может послужить экономике Амои. И с тех пор про то, что амирида — это не только выпивка, а еще и растение, помнят исключительно специалисты и знатоки. Они-то в курсе, что иголки со смолистым ароматом, а вместе с ними еще два десятка пряных трав пакуют в нарочито-архаичные холщовые мешки, вымачивают в спирте — и в конце долгого, прихотливо закрученного технологического процесса разливают в бутылки и подают к столу. А еще великодушно, но отнюдь не бесплатно делятся продуктом с менее цивилизованным миром. Подлетел фурнитур, хрустальный стакан спел дуэтом со струей кристально-чистой «Амриты»... «Амрита» — элитная марка амойской минеральной воды. В тот момент, когда фурнитуру Ясона Кэлу привелось увидеть неподобающее зрелище с участием хозяина и пэта, — об этом повествуется в рассказе-экстре «Ночной мускус», — он, как и было велено, нес в спальню две бутылки именно этой марки. Прислали это серебришко, конечно, мне в упрек. Кажется, господин Лагат имеет в виду платину с ее непростой исторической судьбой. Platina, от plata — малое серебро, низшее серебро, серебришко, долгое время считалась испанцами, впервые обнаружившими эту трудноустранимую примесь в золотой руде Южной Америки, докукой, помехой, а также радостью пиратов и фальшивомонетчиков. К хору проклинающих присоединились алхимики: металл оказался тяжелее золота, и сей досадный факт рушил им их картину мира, так что от «серебришка» глупо и необдуманно избавлялись: в утиль выбрасывали, в море топили тоннами. Примерно так же глупо и необдуманно, как господин Лагат павлином продефилировал в зал вместо того, чтобы прежде подняться к господину Розену... Ну, а цвет ягод, серебристо-серый, признаем это, действительно похож на платину девятьсот пятидесятой пробы. А вот такую древность, как первая трансфузия «голубой крови» человеку — смертельно травмированному детенышу вида хомо сапиенс, — мы можем проследить почти поминутно. «Голубой кровью» принято было поэтически называть перфторан — кровезаменитель с газотранспортной функцией, который разработали в Институте биофизики наукограда Пущино. Чтобы спасти попавшую под троллейбус девочку, у которой, вдобавок к катастрофически тяжелой травме, развилось еще и потенциально смертельное осложнение после переливания донорской крови, по сценарию «от отчаяния» применили только-только изобретенный тогда перфторан. Успешно. Дата самоубийства создателя первой «голубой крови», к сожалению, вписана в историю куда более размашистым почерком, чем все первые успехи Это семнадцатое декабря тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Профессор Белоярцев Феликс Федорович, после смерти которого исследования были приостановлены на очень долгий срок. А вот как высчитывали дату в пересчете на «местное амойское время», это вопрос: амойские сутки длиннее почти на два часа. Возможны варианты... И если эстеты из высшей элиты взяли, например, за точку отсчета ночь первого зимнего амойского месяца, в которую старшая из лун была в той же фазе, что и Луна Старой Земли тогда, в декабре, то это было бы красивым решением. А тех, кто щеголяет кровью прежней и не пожелает учиться летать, мы, как и завещал классик, научим другим умениям. Господин Лагат, как нам представляется, предлагает вспомнить Фридриха Ницше: «И кого вы не научите летать, того научите – быстрее падать!» ...Проспект Мучеников Науки в качестве главной улицы города... Проспектом Науки называлась главная улица Пущино, так что и здесь, если прислушаться, можно при желании услышать эхо истории главного государственного праздника. ...проекта колонн для Врат Мидаса, которые предлагалось вместо вейл украсить фигурами лабораторных мышей, на спицах вывязывающих спирали ДНК Возможно, господин Ам вдохновлялся каким-то из известных памятников лабораторной мыши. Возможно, это даже был тот самый, что можно увидеть перед зданием Института цитологии и генетики еще одного наукограда — новосибирского Академгородка.