***
Она поняла, что что-то не так, когда он попытался её поставить. Она больше не могла стоять. Тем более что смотреть на дорогу ей было нечем. Но он, упёртый в своём намерении, подал ей вторую руку и, поддерживая как ребёнка, попросил сделать шаг. Она вздрогнула, когда услышала этот звук. Он был красив и странен, его чистый звучный голос. Нэнэ хотела, чтобы он говорил ещё и ещё, даже если она не понимала о чём. Она упала. Он помог ей встать и подтолкнул ещё раз. Она падала снова и снова, и снова. Он вздохнул, исчез и долгое — не такое долгое, как раньше — время его не было. Нэнэ ползала, пыталась встать. Издавала звуки, думая, что он просто её потерял. Через несколько промежутков он вернулся и они попробовали снова. Что-то вышло. Он удовлетворительно пыхнул. Она была рада, что он не злится. Увы, у него было мало терпения. Он часто сбегал и оставлял её одну, но Нэнэ не обижалась, потому что он возвращался. В какой-то из дней она снова научилась ходить. В честь этого он подарил ей юбку и сказал, что им пора двигаться дальше. — Ты можешь говорить? — спросил он. — Прошло уже много времени, как ты слушала мою речь. От стыда она угукнула. — Мо, — она прокатила язык во рту. — Мо-гу. Я мо-гу. — Хорошо. Ты помнишь, как тебя зовут? Наверное, это единственное, что она вообще помнила. Ни дату рождения, ни места, где жила когда-то. Даже друзей — и тех позабыла. Но то, что у неё осталось имя, что-то истинно личное, давало ей какую-то надежду. — Нэ-нэ. Нэ… Нэнэ. — Нэнэ? Она кивнула. Он усмехнулся: может быть, над именем. Нэнэ не держала зла. — А те-бя? Как будет твоё имя? — спросила она. Когда он не ответил, она попробовала снова: откуда ей было знать, что в реальности он нахмурился? Он мог бы сказать, что нахмурился. Тогда бы она не настаивала. — Эм… Твоё имя? — повторила робко Нэнэ. — Как тебя… — Как смеешь ты спрашивать, — обиженно прошептал он, — или мало я даю тебе? Недостаточно? Меньше, чем дали бы другие? Или лишь имея имя я стал бы представлять для тебя пользу? Нэнэ испугалась, что теперь он точно уйдёт навсегда, и она, глупая, останется прозябать тут вечность. Не в гробу даже, но и не на земле. Где-то между. Верно. Как мог он вызволить её, не выкопав? Как оказался рядом с ней, в кукольном ящике, куда не поместилась бы и чашка? Конечно, он ангел. Иной ангел, если угодно. И потому даёт ей испытание — испытание любопытством. Как первым людям. Как могла она сомневаться прежде? — Прошу, — начала Нэнэ, — простить! Прости, нет, я хочу сказать простите, извините меня! Я не хотела… Не хотела плохого, это не так, всё что вы сказали, это не то, что я… Но было поздно просить прощения: он ушёл. Нэнэ отчаянно взвыла и побежала, кидаясь из стороны в сторону. Она не знала, как звать его, и поэтому кричала одно только «простите, простите, простите меня». Ангел не отзывался. Даже теша себя, она понимала, что больше не ощущает его присутствия. Вполне возможно, он даже не выслушал её, неблагодарную, и просто возвратился домой. Тщетно перебирая ногами, Нэнэ споткнулась о корень и упала. Перевернувшись на спину, она поняла, что безумно, невыразимо хочет плакать — но не может. И тогда она долго, протяжно и громко заскулила. Скулила до тех пор, пока в этом неведомом краю не пошёл дождь. Холодные капли падали в её пустые глазницы: она представляла, что это и есть слёзы, которых у неё больше никогда не будет.***
Он не возвращался часами, днями, неделями. Нэнэ его уже не ждала. Она как и прежде лежала со сложенными руками и смотрящим вверх носом. Уродливая карикатура на упокоение, она по какой-то причине всё ещё существовала, но ей было некого за это винить. Она могла сказать, что действительно воскресла, когда поняла, что он пришёл. Нэнэ вздрогнула, когда он прикоснулся, и, желая рассеять её сомнения, он сказал: — Здравствуй, Нэнэ. Это я. Разумеется, это был он. Никому другому она не была нужна. Он помог ей подняться, подарив разочаровательное чувство ностальгии. Они прошли вперёд, и по звуку шагов Нэнэ поняла, что они не одни: с ними ещё двое. Но спросить она даже не подумала — не было у неё этого права. Кто бы это ни были, ещё одни ангелы или бесы, пришедшие сопроводить её в ад, она бы всё смиренно приняла, если бы только мужчина, державший её, сказал, что ему не жаль за проведённое с ней время. Дорога была долгой. В какой-то момент они остановились. — Дальше ты пойдёшь без меня, Нэнэ. Ничего не бойся. Больно не будет. Хитодама, будь добра, возьми её за руку. — Так точно, господин, — ответил женский голос. Миниатюрная рука обвила её полураспавшуюся ладонь. Нэнэ сжала её тем, что было. — Хакудзёдай, свяжись со мной, когда всё будет готово. — Есть, владыка. Подчинённые двинулись дальше. — Я ухожу навсегда? — всё же решилась поинтересоваться Нэнэ, стараясь замедлить шаг. — Будь терпелива, — грозно отчеканил её спаситель, её суд, палач. Она опомнилась. — Так точно, господин, — скромно пробормотала Нэнэ.***
Ни Хитодама, ни Хакудзёдай не разговаривали с ней. По прибытии в комнату они уложили её на стол. Послышалась возня: лязг, скрежет, шорохи. Пододвигались стулья, открывались шкафы и баночки. Наконец звуки приблизились к ней и она поняла, что оба они стоят и смотрят на неё. Нэнэ услышала, как они надели резиновые перчатки. — Мисс Нэнэ, — обратилась к ней Хитодама, — сохраняйте спокойствие. Ничего дурного мы вам не сделаем. Довольно странно было говорить это при таких обстоятельствах, но Нэнэ успела привыкнуть к странностям. Она уже осознала, что ей не дано понять происходящее, необходимо просто подчиниться. Что ждёт её в противном случае? Ничего. А ничего — это самое страшное. — Это будет быстро, не больно, — добавил тот, что Хакудзёдай. — Я не чувствую боли, — напомнила Нэнэ. Тишина. Они приступили к работе.***
Сообразить, что они делали, поначалу было трудно. Но совсем скоро стало понятно: они её чинят. Зашивают, вставляют и вправляют кости, натягивают кожу, приклеивают ногти. Даже имея благие намерения, они старались понапрасну: для Нэнэ всё это было не её, чужеродным, не приживающимся. Оно отвалится, сломается, смоется. Однако делали они это не по своей воле, а по воле владыки. С одной стороны, быть той, кому он хочет помочь вопреки бесполезности, было горячо приятно; с другой, более реальной и менее лиричной, она понимала, как обстоят дела на самом деле и корила себя за невыносимую даже для ангела уродливость. Что ж, может долго она не просуществует в том виде, какой они ей придадут, зато он насладится тем, что получит на выходе, и, ах, как было бы хорошо, если бы он научил её чему-нибудь снова. Кажется, закончили. Снова возня. Нэнэ сжала и расжала кулаки: её ладони были целыми, а кожа нежной и бархатистой. Она провела ими по грудной клетке. Ни одной пробоины. Что за чудо! — Мисс Нэнэ, присядьте, — попросила Хитодама, придерживая её за плечи. — Выпейте то, что я дам. В руку просунули маленький одноразовый стаканчик. Нэнэ подняла его, уткнув сначала край в подбородок. Сосредоточившись, она смогла найти его губами. Её губы… Они не были разбиты, не были иссушены землёй. Она выпила безвкусную жидкость до остатка. И поняла через секунду, что что-то случилось и что её и без того бедное убогое тело стало особенно уязвимым. — Что это? Что это такое? Как странно… Боже, что это за чувство, со мной что-то… — Тише, — Хитодама сжала её ладонь. — Всё хорошо. Вы в порядке. Я дала вам специальную микстуру. Вы не станете живой, очевидно. Ваше сердце не забьётся снова. Но теперь вы будете немного напоминать себя прежнюю. Через несколько часов вы сможете снова чувствовать вкусы и запахи, ваши волосы и ногти начнут расти, вы станете восприимчивы к температуре. Что такое, мисс Нэнэ? — Голова кружится… — пролепетав, она снова упала на железный стол. Пока что это было как прежде. Но она уже представляла, как неприятно ей будет через час-другой. Это по-мазохистски, по-человечески вдохновляло. — Неужели всё, что ты сказала, это правда, Хитодама-чан? — Да. Сейчас я помажу там, где остались швы и рубцы, и их тоже не станет. — Что? Серьёзно? Ох, я не… Может, я сама? — Вы не справитесь. — Нет, ну я… Я попробую. Нет, не стоит, я не могу… — Не переживайте. Хакудзёдай уже ушёл сообщить новости господину. Нэнэ сглотнула. Маленькая рука с холодными пальцами начала свой путь от её скальпа. — Как думаешь, он придёт? — прошептала Нэнэ, как будто делилась секретом с подружкой. — Господин. — Я не могу утверждать, — поколебавшись, чопорно ответила его слуга, — но вероятность высока.***
Прошло много времени, прежде чем Хитодама ушла. Она предложила свою помощь, сказала, что может прогуляться с ней снаружи — но Нэнэ отказалась. Она беспокоилась, что если они уйдут, господин потеряет их. Более того, ей хотелось в уединении отследить изменения в своём теле, то, как оно почувствует холодность стола, как станут затекать мышцы, появится зевота. Это происходило очень медленно, подобно льду, что оттаивает в пасмурную погоду. Как у десятки лет мёртвого человека, у Нэнэ должно было быть достаточно терпения, но именно сейчас ей очень хотелось, чтобы всё произошло как можно скорее. Чтобы ей было, что показать. — Здравствуй, Нэнэ, — раздался знакомый голос из глубины комнаты, и сердце трогательно вздрогнуло, но не как результат микстуры. Нэнэ услышала, как её спаситель пересёк комнату размашистыми бодрыми шагами. Кажется, у него было настроение. — Как ты себя чувствуешь? — Всё хорошо, — ответила она. — Я привыкаю. Начинаю чувствовать покалывание в кончиках пальцев. И ещё я чувствую, как мой язык скользит по губам. Он влажный. Он таким раньше не был. Ей вдруг стало неловко, что она так много болтает, ведь он всего лишь спросил, как она себя чувствует. Но он не был раздражён, наоборот, его это порадовало. — Счастлив слышать. Чувствительность в полном виде вернётся к тебе до конца следующего дня. До этого момента мы должны успеть сделать ещё кое-что. — Сделать? Что же? Что мы должны сделать? Я сделаю всё, что вы попросите, не сомневайтесь! Он как будто бы покачал головой. — Тут ты не поможешь. — В самом деле? — разочаровалась она. — Я могу хотя бы попытаться. — Нет, это задание не для тебя, — пауза. — Да, оно для тебя, Цукаса. Выходи. Комната взорвалась смехом и криком, в котором смешались одновременно удовлетворение и обида. Нэнэ испугалась и поджала пальцы ног. — Как ты понял, что я здесь, Аманэ?! Аманэ? Так звали её ангела — Аманэ? — Ты не умеешь подслушивать. — Неправда! — И подглядывать: у тебя полголовы торчит. Цукаса надулся, судя по фырканью. Отвернулся. Наверняка сделал вид, что, вообще-то, это не он тут требует чьей-то помощи. — Что у тебя за дело? — полным безразличия голосом выплеснул он. — Как видишь, в прекрасной леди хорошо всё, кроме одного… Прекрасная леди. Он назвал её прекрасной! Нэнэ перестала чувствовать лицо после этих слов. — Ей недостаёт глаз. Найди же ей пару… Какого цвета были твои глаза, Нэнэ? — Они были красные, знаете, такого цвета, как… Камушки такие… Как рубины, — сказала она тоскливо. Таких, как они, у неё уже не будет. — Найди же ей пару самых красивых рубиновых глаз до рассвета, — потребовал ангел. Цукаса воодушевился. Ему нравились вызовы. — Это будут самые-самые красивые, красивейшие-прекрасивейшие глаза, вот увидишь, Аманэ! — уверил он и с тем исчез. После вечерней прогулки в компании Хитодамы Нэнэ легла в то, что называлось кроватью, на плавучий желейный матрас. У неё появилась потребность во сне, но, давно не видевшая снов, она боялась предаться бессознательному — и поэтому думала. Аманэ, Аманэ, Аманэ. Она исступлённо повторяла его имя в голове и наяву. И хотя она уже заучила его, как Отче Наш, ей хотелось, чтобы это было первым словом, которое она вспоминает при пробуждении, и чтобы солнце вставало при его звучании. Цукаса не называл его владыкой или господином, значит, они были равными. Но при этом выполнял его поручения — значит, не настолько равными. Но кто он такой, где и как добудет для неё глаза, Нэнэ казалось вторичным. Она подумает об этом в другой раз, а теперь она будет спать и, может быть, ей приснится Аманэ.***
На следующий день её вернули на железный стол. Ожидание возродило в ней чувство нервозности, скрученного живота и обильного потоотделения. Хитодама была рядом, но это не успокаивало. Аманэ пришёл позже них. Он попросил прислужницу промыть глазные яблоки от крови и прочистить Нэнэ глазницы. — Боишься? — беззаботно спросил он. — Нет, не боюсь, — сказала она, но голос выдавал её. — Господин, соединить зрительные нервы будет довольно трудно, — сказала Хитодама, когда звук воды прекратился. — Не беспокойся. Я займусь этим сам. Попроси Хакудзёдая принести веки. — Это будете делать вы? — поинтересовалась Нэнэ, затаив дыхание. — Для слуг это будет слишком хлопотная и неоправданно долгая работа. Или ты мне не доверяешь, Нэнэ? — передразнил он. Он сильно ошибался и даже не мог представить глубину своего заблуждения. Но ей было не под силу объясниться перед ним, по крайней мере сейчас. Теперь ей стоило только безмолвно покориться и ждать возможности доказать свою преданность. — Я не боюсь волков. — Волков? То есть я волк для тебя? — Нет. Волки водятся в лесу. — Тогда что ты хотела этим сказать? — Что… Я не боюсь ходить в лес. — А, ты хотела сказать «волков бояться — в лес не ходить»? Она угукнула. Память её была ещё слишком слаба, но отчего-то она горела желанием проявить ум. Аманэ усмехнулся. — Тебе и правда не стоит бояться. Я пойду в тёмный лес вместе с тобой. Её усыпили, и Аманэ принялся за работу. Всё время в своём мрачном сне Нэнэ слышала отдалённый шорох листвы.***
Открыв глаза, она первым делом закричала. Даже самый обычный потолок показался ей слишком объёмным, чтобы существовать. Она глубоко дышала, моргая, ощущая веки и лёгкость ложившихся на щёки ресниц. Она поводила глазами вверх-вниз, влево-вправо. Было малоприятно, но это казалось нормальным. Взглянув на свои бело-розовые руки, Нэнэ едва ли не зашлась плачем. Кто-то кашлянул в стороне. Она, конечно, поняла кто. Но боялась смотреть. Не потому что её ожидания могли не совпасть с реальностью, — каким бы ни был Аманэ, она знала, что будет обожать его — но потому что это было слишком. Она поняла, что перешла черту, даже просто узнав его имя. Узнать же, как он выглядит, означало совсем стереть между ними расстояние. Поставить равно со знаком вопроса. А она не была достойна прикасаться к высшему. Но так как выхода у неё не было, Нэнэ повернулась. И обомлела. Он был не старше неё, может даже наоборот. Человек, застрявший в возрасте уже-не-мальчика и пока-ещё-не-парня. Но он был так же хорош, как и его голос, и его блестевшие авантюризмом жёлтые глаза казались предметом магии. Губы сочились гранатом, а чёрные волосы противопоставлялись бело-серой извести на стенах. Мир был будто бы создан под него, под то, чтобы делать его краше. Похоже, Нэнэ пялилась. — Нравится то, что ты видишь? — Да, — сказала она без задней мысли. А потом тут же отвернулась. — Нет. Ну, то есть да. Извините. Я повела себя некрасиво. Он подошёл к ней. — Всё в порядке. Прости мне мою насмешку. Как ты? — Как я? — Нет режущей боли? — Эм… Кажется, нет. — Славно. Но если появится — скажи. Ты больше не будешь на меня смотреть? — Я не могу. Я стесняюсь. — Почему? — Потому что вы… Красивый. Мне неловко. И я не привыкла видеть вас, только слышать. Выдержав паузу, он отошёл, вернулся с зеркальцем и подал ей его. — Если я красивый, то ты божественна. Взгляни на себя. — Нет, я боюсь. Не надо. — Посмотри, Нэнэ. — Нет! — Ты хочешь, чтобы я приказал? — спросил он игриво холодным тоном, и грудь Нэнэ поднялась от встревоженно сильного вдоха. Она взяла зеркальце и медленно навела на себя. Он преувеличил. Она была обычной, практически такой же, как при жизни. Разве что волосы после утреннего ухода за ними Хитодамой стали шелковистее, глаза — ярче тех, что они имела малышкой. В остальном ничего особенного. Но она прониклась комплиментом и всё-таки расплакалась оттого, что больше не похожа на трупный хлам. Юбка, которую он подарил ей после их первого успешно завершённого урока, очень ей шла. — Спасибо. Спасибо вам огромное! Я не знаю, чем я обязана… Могу ли я всё-таки узнать, кто вы? Почему вы удостоили меня таким подарком? Прошу, не злитесь, потому что я спрашиваю из самых добрых побуждений! Кто вы такой? — Послушай, Нэнэ, кажется я уже… — Аманэ! Давай, расскажи ей, кто мы такие! — в проёме двери появилась голова, идентичная той, что уже смотрела на Нэнэ, а потом и целиком дубликат её ангела. Цукаса. — Почему ты так смутился? Ты нас стесняешься? Или это потому что она девчонка? Ты влюбился, Аманэ? — Цукаса, ты не понимаешь, это… — раздражённо начал он, но не закончил: Цукаса прыгнул ему на шею. — Бла-бла-бла! Ничего не хочу понимать! Расскажи ей! Не расскажешь — я сам расскажу! Всё до последнего словечка! И вообще, я принёс ей глаза! Моё слово тоже имеет вес! — Спасибо вам, Цукаса, — Нэнэ поднесла руки к сердцу. — С ними я выгляжу чудесной. Цукаса просиял. — Вот видишь? Она без ума от счастья! — Да, это так. — Значит, самое время всё рассказать! — Нет, если господин Аманэ не желает, мы не должны его заставлять. — Господин? Ха-ха-ха! Аманэ, ты слышал? Все души здесь преклоняются пред тобой! Не то что я. — Ты мой брат. — Хах. Но ты же главный. Значит, и я должен тебе подчиняться. Но я этого не делаю. Не всегда. Потому что ты тот ещё… — Всё, прошу, прекрати. У меня голова не на месте из-за твоей болтовни. Ты хочешь, чтобы я всё рассказал? Хорошо, я расскажу. Слушай внимательно, Нэнэ. То, что ты услышишь, может показаться сказкой. Но это правда. Как ты думаешь, кто я? — Вы? Ангел. Аманэ переглянулся с Цукасой. Они рассмеялись. — Какие ещё варианты? — Нет, не ангел? Что ж, тогда… Я затрудняюсь ответить. Но я знаю, что вы мой спаситель и кем бы вы ни были, я приму этот факт. — Я… — Он бог сна! Он сам сон! Аманэ — это сон! Ты же видишь сны, верно? Так вот, это благодаря ему! Нэнэ прижала руки к лицу. — Что? Серьёзно? Неужели! — Это так, — ответил Аманэ. — Я Сон. Морфей. Песочный человек. Называй как тебе угодно. — А я его брат! Я, Цукаса! Посмотри на меня! Так вот, я — Кошмар! Главный кошмар в царстве снов! Когда вы просыпаетесь, задыхаясь, в холодном поту, то знай, что это мои проделки! Цукаса был явно горд и доволен своей регалией, Аманэ же, напротив, выглядел уставшим. Титул незримо давил на него, и Нэнэ вполне представляла, как может быть тяжело контролировать сны миллионов и миллиардов людей… Но — бог. Он был богом сна. Он, прямо здесь, перед ней. Мальчик, которого она уже бесконечно, безумно любила. — Веришь или нет, — вздохнул Аманэ, — но всё это истинно так. И мы не можем оставаться с тобой долго, у нас есть работа. Ты вольна делать что хочешь, царство снов теперь твой дом. Гуляй где пожелаешь. Если что, мои слуги всегда рядом. Он повернулся, чтобы пойти прочь, но Нэнэ поймала его за край плаща. — Простите, — прошептала она, — как скоро мы с вами увидимся? Аманэ приулыбнулся. — Двери моего дворца всегда открыты.***
Жила она в покачнувшемся домике в паре сотен метров от дворца. Жила, конечно, на словах. Почти всё свое время Нэнэ проводила вне дома, изучая безграничное царство Морфея. Зная, что ничего здесь не причинит ей вреда, она свободно засыпала под деревьями, у реки, в поле. Ни на секунду она не останавливала своё исследование, а его плоды всегда несла творцу и создателю мира со словами: «За мой сегодняшний прекрасный сон». Нэнэ дарила ему цветы, орехи, ветки с набухшими и пахнущими почками, ягоды, красивые камни и колосья. Аманэ всё принимал и находил место каждой вещице. Он был занятее любого занятого человека, но всегда находил минуту обменяться с ней взглядами и любезностями. Этого хватало, чтобы хотеть больше: хотеть принести ему мир, планету, вселенную, чтобы всё это принадлежало ему, чтобы только его внимание было её; и Нэнэ, танцуя на ходу и раздувая юбку, стремглав бежала дальше, в новый неизведанный край, чтобы принести Аманэ то, что он уже видел тысячи раз, но то, что он с превеликим удовольствием увидит в тысяча первый.***
Ненасыщенность как явление преследовало Нэнэ всё чаще и больше. Она перестала понимать, зачем носит Аманэ зелёные фрукты и склеенные смолой прутики — ей самой это наскучило. Не верилось, что это её предел. Однажды она пришла к нему и сразу же упала на пол пьедестала. — Нэнэ? — воззвал Аманэ в замешательстве. — Господин Аманэ, великий Сон, я не могу терпеть то, что не приношу вам никакой пользы, — вымолвила она. — Я не могу беспечно обходить земли вашего царства, зная, что вы ежеминутно трудитесь на благо людей. Позвольте тоже стать вашей слугой. Позвольте же… Только если это возможно… Только если вам это действительно нужно… Стать одним из ваших снов. Позвольте — и я приложу все усилия, чтобы не подвести вас. Аманэ удивлённо оглядел её, как ополоумевшую, с ног до головы. — Стать моим сном? Ты понимаешь, что говоришь? Не вставая с колен и впиваясь ими в пол, она настояла: — Да. Каждые день и ночь я хочу помогать людям от вашего имени. Каждые день и ночь я хочу быть вашей. Он осмотрел её с недоумением, какой-то досадой. Настойчиво, даже грубо отпирался. Но она была непреклонна и вверялась в его доверие как только возможно. Она хотела, как и Цукаса, принять вызов. Наконец он сдался и рассказал, как это делать, и что он немедленно лишит её возможности даровать сон, если она оплошает хотя бы дважды. Аманэ был серьёзен, объясняя свои обязанности, и не одна морщинка добродушия не показалась на его лице во всё время назидания. Нэнэ знала, что он таков, и только сильнее любила его за это.***
Была ли она хорошим сном? Нет, она была лучшим. Она давала людям то, что они хотят, но не могут иметь: близких, которых они похоронили, любовь, которая угасла, талант, которым они не были награждены, пейзажи, которые существовали на другом конце земного шара. Как сотни разноцветных бабочек разлетались её сновидения, с приходом которых люди долго не хотели просыпаться. Люди прозвали Нэнэ Мечтой. Милая добрая Мечта утешала их в час, когда не утешал никто, и рассеивала мглу страхов. Её шёпот выводил их на верную тропу, руки создавали самые нежные и самые искренние образы. Она была рядом до самого рассвета — а на рассвете покидала смертных и являлась в храм бога сна. Аманэ сразу же почувствовал колебания в настроении спящих, но ничего об этом не сказал. Он встречал её теперь иначе и смотрел по-другому. Нэнэ только почтительно кланялась, храня внутри искрящееся благоговение. Она ждала его похвалы, хотя и понимала, как это глупо. Они улыбались друг другу: скромно, платонически, вместо объятья или рукопожатия. И она снова уходила. С пятнадцатой зарёй, которая только-только прошла сквозь дворцовые витражи, он поприветствовал её как подругу. — Доброе утро, Мечта, — сказал Аманэ, и Нэнэ остановилась как вкопанная посередине комнаты. Что он делал? Понимал ли он, как беззащитна она перед таким тоном? — Доброе утро, господин Аманэ, — ответила она. — Вы сегодня очень счастливы. — Как мне не быть счастливым, когда счастливы наши люди? — обернулся он. — Когда они просыпаются с улыбкой и у них есть силы и желание прожить новый день? Ты понимаешь, что ты делаешь, Нэнэ? Она сдержанно, как леди, приподняла уголки губы. Нескрываемое удовольствие делало его совсем мальчишкой, прекрасным в своей открытости. — Я делаю то, что должна. Рада, что могу помогать вам. Он бросился к ней, не смотря под ноги, и схватил за руки. — Ты удивительная, Нэнэ, — сказал он полушёпотом. Он выглядел безумным, но в самом хорошем смысле этого слова. Всё естество Нэнэ, мимикририрующее под живое, не знало, как себя вести, всё, что могло, шевелилось, но шевелилось как будто в разные стороны, дискретно и несинхронно. Он выводил её из строя этими глазами. — Теперь ты настоящая часть Мира Грёз. Сон, Кошмар и Мечта. Вот из чего он теперь состоит. Она бессильно открыла рот, не веря своим ушам. Сон, Кошмар и Мечта. Она — часть его мира, не самая близкая к нему, но всё-таки часть, кусочек паззла, который его составляет. Они оба немного помешались, и настроение как никогда располагало к глупости: страстному поцелую, двусмысленному объятью. Нэнэ мечтала быть ближе, но держала себя в руках. Он так же сдержался, поняв, насколько забылся. Смущённый Аманэ тоже был по-юношески привлекателен. Нэнэ не пожалела, что остановилась. «Всему своё время», — решила она.***
Она продолжала быть лучшей в своём деле. После того, что сказал её ангел, — она до сих пор считала его таковым, её покровителем, защитником, наставником — Нэнэ пустилась во все тяжкие, и одного изгиба её мысли было достаточно, чтобы превратить серый, посредственный, непонятный сон в фейерверк событий, эмоций и идей. В праздник, апофеоз жизни. Это было смешно — то, что его создавала именно она. Но кто, как не Нэнэ, знал, как сильно надо ценить то, что (пока ещё) имеешь?***
Высокие своды зала эхом отражали шуршание её юбки и цоканье коротких каблуков. За окном было ещё тёмно и туманно, холод пробегал по коже из-за ветра, шумевшего из-под двери в библиотеку. — Здравствуйте, господин Аманэ, — хрипло, сонно поприветствовала Нэнэ, зевая в кулак. — Хакудзёдай сообщил, что вы меня звали. Что-то случилось? — И да и нет, — вздохнул он и впервые за всё время воспользовался возможностью сесть на трон: обычно из уважения к даме он на протяжении всей беседы стоял. Нэнэ пригляделась: он казался сконфуженным, удручённым, но не измотанным. Его занимали какие-то внутренние проблемы? — Подойди. Она поспешила подойти. — У меня есть просьба. Просьба, не более. Одолжение. Можешь отказаться, если не хочешь. — Я слушаю, — выпалила она, мгновенно проснувшись. — Всё что пожелаете. — Нэнэ. Нэнэ, моя милая Мечта, можешь ли ты стать моим сном? Опешив, она рассеянно обвела его взглядом. — Вашим сном? Аманэ решительно не отводил глаз. — Да, ты всё верно услышала. Она скользнула на пол, не заметив, как оказалась у его колен. — Я могу, пожалуй… То есть, я думаю, что способна, если постараюсь. Хоть это и кажется странным. Но для чего? Что на вас нашло? Вытянув руку, Аманэ ласково завёл её прядь за ухо. Нэнэ покраснела. — Не пойми меня неправильно и не посчитай глупым, но я… Я тоже хочу увидеть сон. Хороший сон. Из-за своей работы я не вижу их. Ты видишь, Цукаса видит — потому что я даю вам их. А со мной поделиться не с кем. Я хочу отдохнуть и помечтать. Ты позволишь мне, моя маленькая чудесная помощница? Нэнэ повернула голову и невесомо, аккуратно поцеловала его ладонь, его длинные, белые пальцы, которые так правильно чувствовались в её волосах. — Конечно. Это будет ваш лучший сон, господин Аманэ. Засыпайте. Он закрыл глаза. Она гладила его руку до тех пор, пока та не выскользнула и не упала на колено. Нэнэ собралась с силами: она немного нервничала, но так было со всем, что касалось Аманэ. Она не могла дрейфить сейчас, когда он доверил ей себя. Он, себя, ей… Нэнэ выдохнула — и через секунду оказалась в его чёрном беспросветном сознании. В бескрайнем пустынном мраке не было места ни для чего, кроме грусти. Ни звука, ни картинки. Ничто в своём абсолютном, кристальном определении. Наш мир, когда он кончится и опустошит себя. И он видел его каждый день несколько столетий подряд. Нэнэ пыталась сконцентрироваться, но это были лишь бесполезные неуклюжие попытки собрать мысли в кучу. Наконец она смогла подчинить поток сознания, направить его на Аманэ и его желания, передать ему кисточку, позволяя рисовать её красками то, что он хочет сейчас. Или, может быть, уже давно. Это был зелёный мшистый утёс с видом на холодное осеннее море. Солнце зависло над водой и украшало, как драгоценный камень, линию горизонта. Аманэ сидел, свесив ноги, в новых одеждах на краю обрыва. Он тут же вскинул голову, ища в небе Нэнэ. Он спрашивал у неё, как у знающей: — Это то, чего я хочу? Он думал о тишине, уединении, спокойствии. — Разве я уже не обладаю всем этим? Но Нэнэ не могла сейчас отвечать. Вдруг рядом с ним, точно так же свесив ноги, появилась абстрактная плывущая белая фигура. Он испугался, отпрыгнул и сорвался бы вниз, если бы силуэт не поймал его. В нём можно было узнать человеческие черты. Оно издавало звуки, будто бы сообщало что-то. Сдвинулось немного, показывая, что неопасно. Аманэ заинтересовало это существо. Он попробовал заговорить — и они поняли друг друга. Солнце продолжало светить всё время, что они общались, и ветер уносил в кущи их беспечный, необременённый мыслями о реальности смех. Нэнэ не понимала, что они говорят, но была спокойна, глядя на того, кого так сокровенно любила. Она поддерживала существование этого мира так долго, как могла, и всё-таки через час Аманэ проснулся. Он выглядел посвежевшим и энергичным. — Что же это значило, Нэнэ? — допытывался он, блестя улыбкой. — То, что вы не хотите быть один, господин Аманэ, — грустно улыбнулась она в ответ.***
Это стало их обычным воскресным рандеву. Его сон всегда был одинаковым: с тем самым существом. Но со временем оно стало очеловечиваться, принимать форму, стали видны концы его длинных волос. В него, как в акварель, капнули розового, и его цвет стал напоминать цвет кожи. У него появились глаза, губы, морщинки, тонкие запястья. Тело было небольшим, но гибким и привлекательным. Они долго отрицали очевидное. А потом перед Аманэ безошибочно появилась единственная в своём роде Мечта по имени Нэнэ.***
Всё оборвалось. Малиновое солнце упало в воду и наступила темнота. Через секунду они очутились в тронном зале Мира Грёз — тяжело дышавшие, бледные, пытавшиеся найти оправдания. Нэнэ пыталась, по крайней мере. — Простите, господин Аманэ. Он кисло усмехнулся, отряхивая воротник. — За что ты просишь прощения? — Это я. Я хотела быть там. Хотела быть на месте второго человека. Это всё я, я заставила вас думать обо мне. Я навязывалась, поэтому вы не смогли представить никого, кроме меня. Мне жаль. Он приблизился к ней, и его руки опасливо легли на её талию. Она вздрогнула, но не отпрянула. — А если я хотел, чтобы это была ты, Нэнэ? Печаль в его голосе была бездонной и очаровывающей. Он был другим, не тем, каким она его встретила. Но разве это плохо? Она тоже изменилась, не изменилось только её желание быть его. Нэнэ наклонила голову и дала Аманэ поцеловать себя. Он был грустно нежен: не верил, что это случается. Его природа была обнажена перед ней, она могла читать Сон, как открытую книгу. Она сильнее прижалась к его сладким губам, давая понять, что верит он или нет, но это больше не сон — он больше не один.***
Они отказались от снов: Нэнэ больше ничего не создавала. Она просто была рядом, и это было гораздо лучше. Они всё ещё встречались только по воскресеньям, но теперь их время превышало скромные полтора часа. Аманэ, как джентльмен, пригласил её на прогулку. Необъятный Мир Грёз расстилался пред их ногами, но ничего не стоил по сравнению с моментом, когда Морфей попытался взять Нэнэ за руку — впервые как свою девушку на их импровизированном свидании. Его пальцы немного дрожали, боялись быть напористыми, потели. Нэнэ слышала в ушах, как в ракушке, непрерывный шум волнения. И всё же она ответила, переплетая их пальцы, сжимая их, чтобы доказать твёрдость своего решения. Мгновением позже он сжал руку в ответ. С наступлением сумерек они собирались расстаться у подножья дворца. Слова уже исчерпали себя, хотя были так нужны, чтобы не разойтись жеманно и глупо. Нэнэ не хотелось заканчивать такой чудный вечер простым «До свидания». Тогда она поднялась на носки и, держа в руках лицо Аманэ, поцеловала его в щёку. Холод его кожи и запах хвои подействовали на неё как вино. Она раскраснелась и хотела было бежать, как он схватил её за запястья и поцеловал в губы: не слишком вяло, чтобы не показаться безразличным, и не слишком спесиво, чтобы не испугать. Нэнэ обвила руками его шею и долго не хотела отпускать.***
Она вспоминала о нём с улыбкой бессонными ночами, путалась в одеяле, думая о его руках, глазах, голосе. Её сердце не билось, но Нэнэ могла представить, как сильно оно бы стучало от одной мысли об Аманэ. Она хотела подарить ему тысячу, сто тысяч, миллионы ударов; хотела, чтобы он знал, как он околдовал её и как вскоре она стала привносить образ Морфея в сны людей: его смех, его фигуру, его плащ, где она хотела бы спрятаться и оставаться весь день. Нэнэ Яширо была влюблена как никогда прежде, и все, кого ночью посещала Мечта, так или иначе задумывались о делах сердечных.***
— Я так скучаю по тебе, — сказал однажды Аманэ с толикой стеснения, так как это было слишком человечное и недопустимое для его положения признание. — Всю неделю только и делаю что жду воскресенья. — Признаться, — усмехнулась Нэнэ, — у меня то же самое. — В таком случае… Я не настаиваю, но… Может, ты бы хотела видеться утром? Мы могли бы завтракать вместе. Или приходить после полудня — в это время я несильно занят, не так много людей предпочитают послеобеденный сон… — Правда? — воскликнула Нэнэ. — Я была бы очень счастлива! — Тогда, — с воодушевлением объявил Аманэ, — жду тебя завтра ровно в семь!***
Они завтракали вместе, часами болтали в библиотеке, особенно тёплые дни проводили в оранжерее, где, к несчастью, уже столетия ничего не росло и где Аманэ любил красть у неё поцелуи. На вершине смотровой башни он рассказывал, как тосковал по звёздам, а в подвале пугал её, прячась за грязным ободранным шифоньером. Время года постепенно сменилось, а Нэнэ всё ещё, как девочка, убегала от него по большой парадной лестнице и, изнемогая, падала назад, в его руки, и, смеясь, мостилась на его груди на мраморных ступенях. Любуясь, она рассматривала их отражения в ростовых зеркалах и изнемогала от желания похвастаться кому-нибудь своим счастьем.***
В протяжённом, тусклом и пустом, даже мало-мальски не обставленном коридоре, об интерьере которого, как и большинстве бесполезных помещений, никто не заботился, внезапно пронеслось нечто. Оно бежало со всех ног и дышало как дракон. Да — Нэнэ снова опаздывала на завтрак. Волосы её давно растрепались, и она знала, что всю трапезу будет поправлять их, завидуя незатейливым, прилизанным, не знавшим ранней измороси волосам Аманэ. Сегодня они будут пить чудный кофе, говорил он, и есть булочки с заварным кремом. Не съел ли он их без неё? Или, может, ещё вчера вечером? Он вполне способен на это! Вдруг она остановилась, когда, подняв голову, увидела движение навстречу. Цукаса, вальяжно прохаживаясь, тоже был удивлён их столкновению. — Нэнэ-чан! — крикнул он. — Какая встреча! Как поживаешь? — Зд… Здравствуй, Цукаса, — пыталась она восстановить дыхание. Ответ на второй вопрос не пришёл на ум. Он ведь и так всё знал, разве нет? Некрасиво допытывать девушку по этому поводу. — Всё хорошо. А, эм… Как твои дела? Он перекатился с пяток на мыски. В его лице проскользнуло что-то странное и неузнаваемое, словно кто-то, играя тихую волнующую сонату, со всей силы продавил до минор. Но это была всего лишь секунда, которой вполне достаточно для спазма или нервной судороги. — Всё здорово, Нэнэ-чан, — пропел Цукаса и, не прощаясь, побрёл дальше в комнаты. Гротескно весёлым, как на грани истерии, голосом он добавил: — Бывай у нас почаще. Ты же знаешь, мы тебе всегда рады!***
Пришёл час, и она стала женщиной. Как положено — в его постели. Нэнэ никогда ещё не чувствовала себя такой любимой, желанной и особенной. Её день начался с лёгких и медленных поцелуев в спину. — Я люблю тебя, — прошептал Аманэ, вероятно, не надеясь, что она его слышит. — Ты уже говорил это, — зевнула Нэнэ и повела плечом, отмахиваясь. — Правда? — сказал Аманэ. — Не помню. Кстати, ты знаешь, что я люблю тебя? Он повернул её к себе и поцеловал. Нэнэ, не стесняясь, смеялась ему в губы. — Повтори, пожалуйста, я не расслышала. Он многозначительно ухмыльнулся. — Я люблю тебя, Нэнэ, — и припал к её ключице. Затем ниже, ниже и ниже. — Аманэ, — выдавила она. — Аманэ, я не… Его как ошпарило. Он подскочил и выпучил глаза. — Ты не хочешь? Его полное замешательства и разочарования выражение наэлектризовало все её конечности. Потребность как можно скорее всё исправить взбудоражила мозг, не дав отсрочки на адекватную реакцию. — Конечно хочу! — кивнула она, взяв его за подбородок, и уголки его глаз смягчились, но не скрыли остаток недоверия и подозрения к снисходительности. Нэнэ выпятила грудь, забыв, что она голая, и решительно заявила: — Просто я ещё зубы не чистила! Он оцепенел, остановив ход времени. Переварил и улыбнулся — отпустило. Затем отпустило Нэнэ. — Дурочка, — Аманэ привлёк её к себе и обнял.***
Наконец она стала во всех смыслах его, и он без сожаления обладал ею, как высшей ценностью. В дворцовых покоях Нэнэ увидела, каким Аманэ бывает разным, и прельщалась мыслью о том, что она одна знает его таким. Каким бы он ни был, грубым или заботливым, он всегда оставался неотвратимо увлекающимся и, не оглядываясь, с разбегу падал в объятья страстей. Нэнэ ожидаемо переняла эту его привычку и очень скоро что библиотека, что оранжерея перестали быть для них случайными местами для прогулок.***
Цок-цок-цок. Цок-цок-цок. Нэнэ снова бежала, теперь уже без надежды принять участие в завтраке. Солнце, давно стоящее в небе, раздражающе грело, напоминая, как сильно она опаздывает. Прибежав в столовую, она обнаружила Аманэ пьющим, кажется, уже пятую чашку кофе. Он был в неопределённом настроении — а его непредсказуемость пугала больше всего остального. Встретившись с ним взглядом, Нэнэ всё-таки нашла его мрачным, и её облило, как холодной водой, чувством вины. Она тут же поникла, передвигаясь медленными, сожалеющими шагами. — Аманэ… — Почему так долго? — бесцветно спросил он, и Нэнэ догадалась, что он продолжает сидеть здесь только из-за неё. — Прости меня! Просто малыш не хотел вставать, он не слышал будильник, вернее, он слышал, но спал дальше. У него вчера был такой тяжёлый день, поэтому мне хотелось его порадовать, показать ещё один сон… Прошу, Аманэ, не злись на меня! — Ты могла предупредить, — сухо пробормотал он. — Хакудзёдай и Хитодама всегда в твоём распоряжении, если ты забыла. Тут она не выдержала, но придержала слёзы ладонью: быть нелюбимой им казалось пыткой и переживалось труднее всего. Она чувствовала себя безответственной дурой, которая, конечно, должна была выбрать возлюбленного. Должна была выбрать бога вместо смертного. И он наверняка правильно делал, что отчитывал её: как он и обещал, любая оплошность будет наказываться. — Прости, — всхлипнула она, и слёзы всё-таки безостановочно покатились по её щекам. — Я заставила тебя волноваться… Я такая глупая… Смотря от стыда под ноги, она не заметила, как изменились эмоции Аманэ, как быстро упёртая обида сменилась чем-то вроде идеи и даже облегчения. — Конечно я волновался. Ещё бы! Ты ведь моё лучшее сновидение, Нэнэ. Ты только взгляни, как много мне пришлось выпить кофе, чтобы не сойти с ума, — он растягивал слова, давая представление о времени, которое он тут провёл. — Ладно. Пустое. Не плачь. Не люблю смотреть, как ты плачешь. С этими словами он распростёр объятья, и Нэнэ, счастливая, бросилась навстречу. Жёлтые глаза Аманэ горели ярче солнца, улыбка, слава богу, затмила острые угрожающие скулы. Они не пили кофе и не притронулись к джему. Оставшееся время до часу дня Нэнэ сидела у него на коленях и рассказывала небылицы.***
То, что Аманэ укусил её, не было чем-то новым: Нэнэ с радостью позволяла оставлять на себе отметины и гордилась следами бурных ночей на коже. Но в этот раз он перестарался и за краткосрочной болью последовало жжение и желание оттолкнуть и ударить. Нэнэ всхлипнула и подала голос, но Аманэ не сдвинулся, облизывая её шею дальше. Когда стало легче, он снова вдавил зубы в то же самое место. — Ай! — крикнула она и попыталась освободиться, но он был сильнее. Она схватила его за волосы. — Аманэ, мне больно, хватит! Он оторвался и поцеловал её, прижимаясь и овладевая дальше; он снова кусал и был нетерпелив. Могло показаться, что ему нужна сама плоть, что он хочет оторвать кусок и пообедать, до того он был жаден до всего её естества. — Прости, — сказал Аманэ, одновременно такой самовлюблённый, но слабый до неё. — Прости, прости. Но мне так хочется тебя. И я всё ещё зол на твою выходку этим утром. У Нэнэ всё заиндевело в груди, хотя и кровать, и воздух, и они сами были раскалёнными и горячими. — Я думал, что сделал что-то не так. Что ты обиделась. Или расхотела приходить на наши встречи. Голову ломал, а ты всё не шла. Ты представляешь? Нэнэ кивнула, вызывая у него смех. Капли пота стекали по пылающему лицу. — Нет, не представляешь. Я и правда немного бредил. Но это только потому, что боюсь лишиться тебя. Пойми, — он опять сжал зубами её кожу, теперь на запястье. Нэнэ взвизгнула, — как ты дорога мне. — Я понимаю, — прошептала она бессильно. — Ты тоже дорог мне, очень-очень. Он воспрянул духом и, держа её руку в своей, приблизился вновь. — Честно? — Как никто другой. — Тогда живи у меня. Будь всегда рядом, чтобы я тебя не ждал. Что она могла ответить, тем более в такой момент? Ничего, кроме «да», не рассматривалось как вариант. Нэнэ согласилась. Его восторг был в прямом смысле головокружителен. Сколько бы он ни кусал её в больное место на шее в ту ночь, она не смела кричать и пыталась думать о том, как сильно он её любит.***
Жить у него значило быть вовремя на завтраке, обеде и ужине. Не печалиться от разлуки, не ждать, когда наступит утро. Видеться и общаться, хоть и неумело, с его братом. Обходить настолько просторные, что их размер уже терял значение, владения. Немного петь от скуки. Танцевать. Редко, но всё же выбираться в удивительные, несуществующее в реальном мире места, куда Аманэ с великой радостью приглашал её вместе с собой. Проводить там время, как тайные возлюбленные. Всегда быть вместе, каждую минуту. Всегда. Всегда. Всегда.***
В энный день поздним утром Нэнэ получила записку. «Мисс Нэнэ, приходите, пожалуйста, сегодня вечером в половину пятого в оранжерею. У меня к вам разговор. Хакудзёдай»***
В оранжерее, куда она пришла из величайшего любопытства, Хакудзёдай сразу же отвёл её в самый тёмный и дальний угол. — Как вы? — неожиданно спросил он. Догадываясь, что он говорит о синяке, который она тщательно скрывала шарфом вторую неделю, она всё же посчитала уместным сказать о делах в общем. — Неплохо. — Понимаю, вы растеряны тем, что я позвал вас, но это действительно важно. Тут мы с вами говорить не можем, потому что он нас слышит. Давайте встретимся завтра в то же время в вашем доме. — Ты позвал меня только за этим? — В противном случае вы бы ни за что не согласились покинуть замок. Вы бы посчитали это ловушкой. Проверкой. Или я не прав? Нэнэ сжала губы. Что если это и сейчас было грязной игрой? — Что ты хочешь сказать мне? Хакудзёдай покачал головой. — Нельзя. Не сейчас и не здесь. Но это касается вас и вашей безопасности. Подумайте, что можно сделать, чтобы сбежать завтра. Это не займёт много времени. Вы имеете право не верить мне, но… — он скривил лицо, как будто и сам не хотел себе верить. — Если не я вам это скажу, то вы узнаете об этом опытным путём.***
Нэнэ вязала, Аманэ лежал у неё на коленях и рассказывал о сегодняшней встрече семи богов. Как только история кончилась, ему стало скучно, и он принялся её доставать. Отбив у неё, как и хотел, всякое желание концентрироваться, Аманэ задумался. — Прогуляемся? — предложил он. Нэнэ пожала плечами: почему бы и нет. Они шли молча и медленно, хотя раньше у Нэнэ всегда было слово для вставки. Ей не терпелось начать работать. — Как прошёл день? — ненавязчиво спросил Аманэ. — Всё было славно, — приулыбнулась она. — Сегодня я всё время музицировала. — Правда? — удивился он. Или сделал вид, что удивился. Стоило им ступить на порог оранжереи, как он озадачился: — Тогда что ты делала здесь с Хакудзёдаем? Голова Нэнэ засвербела от паники. Она ощутила себя полой. Дикие глаза Аманэ вынуждали обнажить свой страх и признаться во всём. Здесь, прямо сейчас, не пройдя и метра пути. Было ощущение, что он и так всё знал, просто хотел осведомиться, что она не станет ему лгать. Но какой-то винтик в изобретательном мозге Нэнэ сдвинулся, проложив путь к отступлению. Ей не было страшно, даже если она рыла себе могилу: в конце концов, она уже лежала там. — Как тебе не стыдно, Аманэ, — надулась она, — во-первых, подглядывать, а, во-вторых, рушить мои планы! Она отвернулась. Он подбежал с изумлением, но она, обиженная. отвернулась ещё раз. Он взял её за руку и сильно сжал. — Рушить планы? — переспросил Аманэ. — Какие планы, Нэнэ? Она попыталась выдернуть руку, но ничего не вышло. — Не вынуждай меня говорить, — умоляла она. — Нет, скажи. Скажи же. В чём дело? Почему ты не хочешь рассказать? — Потому что это всё испортит. — Как? Что именно? Скажи же, Нэнэ, хватит томить молчанием! Как же он был заинтригован. Напуган. И вместе с тем в ярости, но неизвестно на кого. — Нет, нет! — начала капризничать она. — Я не могу! Нет! — Скажи, Нэнэ! — Это подарок, глупый! Подарок на твой день рождения! Он одеревенел — уж имела Нэнэ на него такое влияние. — Подарок? Какой ещё подарок? — Уже же вот-вот конец ноября! Хакудзёдай сказал, что двадцать пятого у тебя день рождения! Мы собирались обсудить, что тебе подарить, а ты, дурак, подслушивать вздумал! — Подожди, ты серьёзно? Нэнэ насупилась ещё сильнее. Промолчала. — О. Я и не подумал. Я… Мне жаль. Прости меня. Аманэ расцеловал её руки, непрестанно склоняя голову. — Прости, прости. Сам не свой в последнее время. Ещё и это собрание… Ненавижу тратить время попусту. Ты простишь меня? Прошу, не смотри на меня так. «Я просто нахожу тебя крайне милым», — подумала Нэнэ. — Конечно, я прощу тебя. Как я могу не простить? Только сделай мне одолжение, — она провела указательным по его нервно дрожащим губам. — Сделаешь? Он сглотнул, прижимая свой лоб к её. — Постараюсь. — Завтра я вернусь домой вместе с твоим слугой. Мы всё-таки намерены сделать сюрприз, хочешь ты того или нет. Только не подслушивай. И больше никаких сцен. Договорились? Она не знала, как ей хватило смелости просить это, но, однажды начав, Нэнэ обычно шла напропалую. И, что удивительно, сработало. Слишком разверзлась его вина, чтобы он смел ставить свои условия или корректировать чужие. Зажмурив глаза, он ответил: — Да, любимая.***
Зайдя в то, что не так давно было её колыбелью, Нэнэ вдруг стала сомневаться в правильности своего решения. Она предчувствовала катастрофу: хорошие новости не требуют аудиенции. Её тошнило. Она вспоминала, как говорила, что не отречётся от Аманэ, каким бы он ни был. — Что вы ему сказали? — не мог не поинтересоваться Хакудзёдай. — Что мы готовим его день рождения. — А откуда вы знаете, когда у милорда день рождения? — Цукаса как-то вскользь упомянул. Уверена, он даже не помнит, что говорил мне это. Хакудзёдай кивнул и откашлялся. Он тоже не находил себе места. — В любом случае, у нас не так много времени. Выслушайте. Как действовать дальше — думайте сами. Прежде всего, я должен сообщить вам, что господин Аманэ убийца. Он убил своего брата. Нэнэ была рада, что сидит, иначе бы она упала. — Что? — прошептала она. — Не удивляйтесь. У вас ещё будет время удивиться — и не только этому. Это было давно. Господин убил Цукасу, когда они были людьми. В наказание Господь лишил владыку упокоения и обязал его исполнять должность Сна. Его же он снов лишил. Более того, первым помощником господина стал его брат — тоже по желанию Господа. Именно Цукаса был и остаётся его первым сновидением. Наказание милорда будет продолжаться до скончания вечности. До этого времени Господь обещал помогать ему и раз в столетие ниспосылать помощников: это заблудшие, невинные души таких же, как вы, молодых людей. Тише, тише. Дать вам воды? Нет? Как знаете. Думаю, вы уже поняли, почему вашу душу не пожали ангелы. Потому что это его задача. Раньше он делал это. Через не хочу, но делал. Но так сильно он ненавидел и проклинал Господа, что ни одно сновидение не прожило у него больше месяца. Ах, мальчик Коу, дарующий сон самым смелым… Красавица Аой, помогавшая бедным девушкам в самые трудные минуты их жизни… Юноша Аканэ, властитель случайных мудростей… Все они пали под гнётом господина. Вас он не хотел забирать. Хотел узнать, что будет. Оставалось всего пару десятков лет до нового сновидения. Но что-то взыграло в нём, может быть, азарт… Не плачьте, пожалуйста, мисс Нэнэ. В конце концов вы единственная, кто прожил здесь так долго. Вы прошли через такое количество метаморфоз… Но я убеждён, что хорошим это не кончится. Вам нужно бежать, пока можете. Иначе вас убьют. Любит? Конечно, он любит вас. Но он жесток в своей любви — и его первое творение тому доказательство. Хакудзёдай хотел попрощаться, потому что время клонилось к пяти — в золотой час владыка много работал и требовал исполнения мелких приказов. Но он не смог далеко уйти: на его глазах, ослабев, Нэнэ упала в обморок. Он долго пытался её разбудить, но, не добившись успеха, перенёс в кровать. Там она проспала до самой ночи.***
Ей ничего не снилось. Она просто впервые за долгое время действительно отдыхала, прижимаясь лицом к тёплой и потерявшей запах её шампуня подушке. Отсутствие пафоса, аляповатых картин и, самое главное, сомнительной слежки отдавало не то что уютом… Нормальностью. Было ли лицемерием признавать это только сейчас, при удобном случае, Нэнэ не хотела задумываться. Со своей грешной натурой она как-то примирилась, и ей этого хватало. Нужно было бежать. Неважно куда. Может, через сны людей она смогла бы выбраться в другое царство — их же целых семь. Даже не зная пути, она наверняка придумала бы что-нибудь потом. А сейчас надо было действовать. Однако как только она подскочила, то встретилась с ним. — Доброй ночи, Нэнэ-чан! Как же долго ты дрыхла. Цукаса, сидя у её кровати, ковырялся мизинцем в зубах. Так неуместен он был здесь, что казался ненастоящим. — Цукаса? — О-о-о, — он нахмурил брови. — Ты так мне не рада? Нэнэ встала, обошла его, выпила воды, оставленной в обед. Она тряслась. Ей нужно было забрать вещи, совсем немного, и тихо улизнуть… — Я собираюсь на прогулку. Прости. Нет времени. — Прогулка? Я хочу с тобой! — Нет. Извини. В другой раз. Он встал — она попятилась. Извинилась ещё раз, попыталась изобразить дурочку и метнулась к двери: задыхаясь в испуге, обнаружила, что та плотно закрыта. Ну конечно… Только безнадёжная оптимистка вроде Нэнэ могла до последнего думать, что он посетил её просто так. — Открой дверь, прошу тебя! Открой сейчас же! — Знаешь, Нэнэ-чан, — не слыша её, начал Цукаса, расхаживая по комнате, — люди редко ставят цели. Но в чём их преимущество — целей, я имею в виду? Молчишь? Ладно, я скажу. Они конкретны. Краткосрочные цели максимально понятны. А мечты? — он очертил её огненным взглядом. — Мечты размыты. Наивны. А ещё? Ещё что? Давай же, прими участие в викторине! Он медленно приближался, и Нэнэ уже знала, что не спасётся. — Однажды я сделал тебе подарок от всего сердца. А ты забрала у меня Аманэ. Может, мне стоит сказать, что ты тут делала? Сказать, что ты решила его предать? Разве всё это честно? — Нечестно, нечестно, нечестно, — Нэнэ панически царапала стену, пытаясь отодвинуться, провалиться, взобраться на потолок. Что угодно! — Ты знаешь, где я достал такие чудесные глазки? Знаешь? Никогда не задумывалась? Нет? Верно, ты же тупая, как пробка. Как думаешь, где мог я достать глаза точь-в-точь как твои? Нэнэ осенило. Поражённая ядом ужаса, она перестала метаться в четырёх стенах. — Мамочка, — выдохнула она в открытую ладонь, и горячая слеза упала ей на кожу. Цукаса расхрипелся торжествующим гоготом. От напряжения его связок можно было оглохнуть. — Верно! Правильно! Ура! Одно очко Нэнэ! — Нет, нет, нет… — Да, да, да! Подними лицо и смотри на меня! Ты помнишь: мечты размыты и наивны. А ещё что? Догадываешься? Они слепы, Нэнэ-чан! Поэтому стань такой, какой тебе и суждено быть! Вернись к своей прежней форме! Он потянулся вперёд, и Нэнэ, протяжно крича, спрятала лицо в ладонях. Крича что есть силы, она надеялась, что разобьёт окна, что их стекла вопьются в его спину, глотку, разорвут все его желудочки и аорты… Усилием воли, на последнем издыхании, чувствуя давящие пальцы на своих веках, она смогла усыпить его и перенести в своё пространство.***
Мутило. Голова кружилось при том, что здесь Нэнэ не имела физической оболочки. Она долго приходила в себя и ещё дольше осознавала, что происходит. Было темно, как во сне у Аманэ, но не было тихо: где-то в отдалении ясно повторялось мерзкое бульканье. Её мысленный взор долго искал этот крохотный угол сознания, где разворачивался сон. У него не было чётких границ. Только три актора: Аманэ, Цукаса, нож. Во мраке они существовали и во мрак уходили с совершением братоубийства. Мерзко булькала кровь, орошавшая всё, куда могла попасть. Даже чёрные полотна на их фоне становились коричневыми, влажными, склизкими… Нэнэ видела всё: и как нож входит, отрицая ткань, в плоть, и как эта самая упругая плоть поднимается навстречу, насаживается на лезвие в нетерпеливом желании разрушить себя. Цукаса харкал кровью. Хотя бы здесь он молчал. Аманэ, наоборот, рыдал и был непривычно громким. Он вдавливал нож, как будто резал торт и пытался достигнуть дна упаковки в виде дощечек пола. Он был неузнаваем и с финалом представления всегда выл, как скот. Цукаса улыбался. Подбадривал. Просил ещё. Мог бы аплодировать, но руки уже не поднимались. Это повторялось снова и снова, и снова, и снова… В конечном счёте сон ускорился. Сначала незаметно, потом ещё и ещё. Хлюпанья больше не было: экзекуция превратилась в приходящее и уходящее пятно. Иногда крики озаряли сознание, как острая стрельба в ухе. Ещё, ещё, ещё… Это было его мечтой. Его лучшим сном. Тем, что он бы смотрел каждую ночь на большом экране своих задёрнутых век. Всё пошатнулось и треснуло, закружилось, перестало быть хоть сколько-то понятным и различимым. Всё объяла громогласная полифония. Кошмар пожирал себя, как Уроборос, и Нэнэ покинула его сознание в самый последний момент — когда, превратившись в абсолютно чёрное тело, он, крича от экстаза, разорвал свой рассудок и навсегда исчез без следа.***
Было далеко за полночь. Она лежала на полу своей спальни, как будто ничего не произошло. Веки горели от слёз и махинаций чужих пальцев. Сила пульсировала в ней, как кровь и лимфа. Она ощущала себя столь же могущественной, сколь мелкой и ничтожной. Нэнэ многое бы отдала, чтобы всё-таки превратиться в прах. Но выбора, как и раньше, не было, и переписать ничего было нельзя. Как пьяная она встала и побрела к шкафу. Сейчас она была сторонним зрителем своей жизни, смотрела на неё от третьего и вечно иронизирующего лица. Она надела белые шёлковые перчатки и шифоновую юбку — все подарки Аманэ, которые смогла припомнить. Нэнэ хотела уйти красиво, а ещё хотела сделать себе так же больно, как и ему. Оставить на себе клеймо вечного напоминания о нём. Затем поняла, что узкие туфельки остались в танцевальном зале. С утра они с Аманэ ещё танцевали, право, какой смех! Нет, она должна была вернуться за ними и потом уже точно бежать. Бояться? Это её должны были бояться. Вытерев последние слёзы, Нэнэ вразвалку направилась к замку.***
Ничего удивительного в отсутствии освещения не было: в конце концов, стояла ночь. Нэнэ мало думала об этом, прохаживаясь тут, как хозяйка. В лёгком дурмане она перепутала куда идти. Это, как и хаотично быстрое течение времени, её не волновало. Аманэ должен был работать в своём зале. Она, вообще-то, тоже, но не сегодня. Она мысленно попросила прощения у всех её ожидающих. Чуть позже она подарит им больше, чем могла до этого. Вот уже показалась дверь в танцевальный зал. Приоткрытая, но и это неудивительно: Нэнэ никогда не закрывала их до конца, потому что любила сквозняки. Пахло кислым. Неужели оставила что-то? Но почему так быстро пропало? На дворе ведь не лето. Впрочем, что толку? Она пришла сюда за другим. Нэнэ проскользнула внутрь, как привидение. Вонь тут ощущалась сильнее. Какая разница? Ей надо было найти мамины туфельки… Она шла вперёд. Зал был бесконечным. Как много здесь бы поместилось пар... Хотя когда они были одни, ей тоже нравилось. Ей нравилось само ощущение, что эти хоромы — их собственный мир. Но это было давно. На периферии Нэнэ заметила две вещи, и они ей не понравились: они были не отсюда или, возможно, переставлены. Ощущалось неправильно. Она решила оглядеть их в последний раз. Свернув, она поплыла в другую сторону. Вещи не двигались: одна больше не могла, а другая просто не хотела. Но полу, перед окном, обезглавленный лежал Хакудзёдай. Его глаза были открыты, а срез на шее был выставлен на всеобщее обозрение, как у свиньи в мясницкой лавке в доказательство свежести. Аманэ стоял, не брезгуя, рядом. Луна отказывалась на него светить, и потому он сливался с темнотой. Раскрытые до предела, его глаза, не моргая, смотрели на неё — ничего более. Нэнэ пришла в себя. Это он. Аманэ. И это он, Хакудзёдай. Он сделал это с ним. Он не работал. Он не спал. И она тоже. Это не было сном. Он всё знал. У неё не было сил кричать. Скорее всего, голос просто сел. Хотелось стошнить прямо на тело. — Ты выбрала? — донёсся из мглы его голос, неузнаваемый, как и во сне Цукасы. Две медные круглые монеты смотрели на неё, окисляясь в процессе вонью всех человеческих жидкостей. Он примерял, как накинуться на неё: Нэнэ ведь, в отличие от него, стояла на свету. — Выбрала что? — Подарок на мой день рождения, милая. У меня скоро праздник. Ещё до того, как он выскочил, она бросилась вон из комнаты. Он бежал, не сдаваясь, по её пятам, точно зверь. Десятки лестниц и сотни ступеней оставались позади, дыхание становилась сумасбродным, но Морфей не отставал, он нёсся вприпрыжку, а не тащился, как Нэнэ: так здорово его заряжал праведный гнев и трезвое осознание лжи и предательства. Свет изредка разрезал холсты комнат и путал больше, чем помогал. Нэнэ снова заблудилась. В объятиях тревоги она не могла вспомнить, где выход, хотя жила здесь дольше, чем в пристройке. Что, если она выбросится в окно? Они же тут заперты, чёрт возьми! А если разбить? В перипетиях раздумий она не заметила ступеньку: под длинной юбкой, едва придерживаемой от усталости, не увидеть её было очень просто. Она стремительно покатилась вниз, ощущая каждый выступ. Пролетела Нэнэ немного, но достаточно, чтобы сломать пару рёбер. Губа разбилась. Нос покосился. Было подозрительно тихо, а потом рука, которая держала её за талию каждую ночь, сжала горло. Заставила подняться на тряпичные и вывернутые под углом ноги — и прижала к стенке. Теперь она видела его лицо целиком. Ей было больно, но не страшно. Не так сильно, как могло быть. Он хрипел. Она надеялась, что от того же количества пролитых слёз и стенаний, что испытала сегодня она. — Куда ты бежишь, моя славная, моя любимая? — спросил он и сдавил ей шею. Нэнэ трепыхалась в его руках, как мошка. — Ты думала предать меня? Оставить одного? Одного? Снова? Навеки? Зная, что тебе подобных уже не будет? Как ты могла? После всех своих слов и поцелуев? Я был прав, я знал, что ты не любишь меня, что тебе важно лишь то, кто я! Как хорошо, что я подослал Хитодаму! Я был прав! Он душил её уже двумя руками. Нэнэ отбивалась жалким подобием ног: руки онемели. Напоминала ли она Цукасу сейчас? Вдруг он ослабил хватку. Нэнэ сипло вдохнула на пробу, потом ещё и ещё, пока давали. Аманэ усмехнулся, по-прежнему, ублюдок, красивый и властный. — Я не отпущу тебя. Никогда. Мы будем вместе, потому что я люблю тебя, даже если ты меня не любишь. Ты слышишь? — он ударил её головой о стену. Не услышал ответа и ударил опять. Череп звякнул. Опять. Опять. — Ты меня слышишь, Нэнэ? Сплюнув кровь ему на лицо, она сказала «да». Аманэ было мало. — В таком случае, моя душа, тебе положена сказка на ночь! Он пустил ей пыль в глаза и перенёс на другую сторону Мира Грёза. Нэнэ впервые ощущала себя настолько реальной в собственном сне. Она была целой и невредимой, как до всех потасовок, как до встречи с богами вообще. Но ожидать худшего она умела лучше всяких провидцев. Что он сделает? Обратно разберёт на части? Возьмёт силой? Убьёт? Слабак. Трус. Мужчина, в котором она души не чаяла. Он поставил зеркало и направил на неё весь свет. Красивая. Молодая. Так долго обожавшая, как ни печально, всех, кроме себя. Нэнэ долго смотрела на своё отражение без возможности пошевелиться. Аманэ заставил её забыть, откуда она пришла, абстрагироваться от реальности и принять это измерение за настоящее. Она смотрела на себя. Ничего не происходило. Когда она захотела закрыть глаза насовсем, он не позволил: тут её кожа начала слезать, как будто её резали скальпелем. Нэнэ закричала во всю глотку. Он принуждал смотреть. Кожи больше не было — была красная мясная жижа, отпадавшая, как грязь от ботинок. Потом мышцы. Потом кости, обглоданные падальщиками. Она проснулась в поту, с воплем и жаром, всё ещё прибитая рукой к стене. В порыве необузданного чистого ужаса она направила все свои силы на месть, и они тут же очутились в его сне. Нэнэ намеренно воссоздала всё в мельчайших подробностях: себя, его, море, солнце, утёс, мох, чащу. Она была сильнее, потому что для того, чтобы сделать больно, ей не нужно было притрагиваться к нему: это было бы слишком для грязно. Сначала она выжгла лес. Потом выключила солнце. После — осушила море. В серо-оранжевом постапокалиптическом пейзаже, пропахшем серой и копотью, она была единственным венцом жизни — и тогда она убила себя щелчком пальцев, как если бы это ничего не стоило. Он не поверил, решил, что она шутит, лежит и притворяется, чтобы его надуть. Но она не шевелилась, и Аманэ, присев на корточки, дотронулся до её холодного белого профиля. Растерявшись, он прижал её тело к своему. Пожары, не стихая, поднимали в воздух столпы дыма. Аманэ наклонился и прошептал: — Хватит, Нэнэ. Я тебя прощаю. И ты меня прости. Только проснись, ладно? Она и мышцей не повела: стерильное выражение крайней безучастности отпечаталось на ней, как рельеф. — Прекрати, пожалуйста, — заикнулся он, сдерживая слёзы, и тряхнул её за плечи. — Не показывай мне этого. Не уходи. Выпусти меня сейчас же! Он пытался дозваться, злился, баюкал её, как маленькую. Один в кольце смерти, одиночества и разрухи, Аманэ сходил с ума: медленно, как по каплям, которые стекают со дна банки. Он кидался из крайности в крайность: клялся Нэнэ в вечной любви и тут же её проклинал, держал, как фарфоровую чашку, а после — бросал на землю, как мешок со снедью. Он рвал волосы на голове, заламывал руки, думал, в конечном итоге, броситься с утёса. То ли по собственной гуманности, то ли из жалости, но Нэнэ дала ему шанс проснуться. Он давно выдохся и отпустил её. Находясь в предобморочном состоянии, он рухнул плашмя, и Нэнэ упала на него. Дежавю тисками сдавило лёгкие. Они были похожи на старых супругов, неизбежно пришедших к примирению после очередной жаркой ссоры. Они дышали обрывками. Аманэ смотрел на неё полуприкрытыми мокрыми глазами, в этот раз без ненависти. Что-то тихое отражалось на его челе, лёгкое, спокойное. Сдающееся, обречённое. Передающее себя. Нэнэ нравилось это выражение: оно впервые ничего не требовало от неё. После долгой болезни ревностью к нему возвращалась юность, и Нэнэ поняла, что всё ещё любит его. Не вопреки, не несмотря на — просто любит, как любила всегда. И он должен был это знать. — Глупый, — улыбнулась она, поправляя его влажную чёлку. Он послушно сдвинул голову по направлению её руки. — Я бы никогда тебя не оставила. Ты самое дорогое, что у меня есть, то, зачем я смотрю на закаты и рассветы. Как ты до сих пор этого не понял? — Это правда? — спросил он, как дитя, у которого нет ничего, кроме веры в слово любимого человека. «Идиот», — решила Нэнэ и прижалась жгучими губами к его губам. Её падший ангел, её кровавый спаситель, её неумолимый бог. Её, её, её. Тот, кто отобрал возможность выбора, тот, кто сломал представления об истинных желаниях, тот, кто считал «больно» за «правильно». Нэнэ плакала, целуя его. Ладони сжали его щёки. — Ты снова не веришь мне, — водянисто ответила она. — Снова сомневаешься во мне и том, что я говорю. Её пальцы крепко обхватили его челюсть. Не дав ему возможности оправдаться, она ударила Аманэ головой об пол. — Почему? — спросила она, беснуясь от несправедливости. Удар. — Разве когда-то, кроме как сегодня, я давала тебе повод для подозрений? — удар. — Разве я не была идеальной? Я делала всё, что ты хочешь! — удар. — Тебе приятно, Аманэ? — удар. — Это то, что я чувствовала! Не только сейчас! Всегда! — удар, удар, удар. — Скажи мне, как тебе приятно, скажи, как ты меня любишь, как это делала я! — удар-удар-удар. — Скажи мне! Я хочу услышать, я хочу узнать, каково это было! — удар. — Ты не хочешь делиться? Тебе жалко? Хах! Ты себе не изменяешь! Его лицо давно заплыло кровью, испачкав её белые перчатки. Разметавшиеся волосы упали на и без того закрытые глаза. Уголки губ сползли вниз, точно расстроенные печальной новостью. Нэнэ улыбалась: она и не думала, что черепная коробка может издавать такие забавные звуки. Косточки были похожи на домино. Наигравшись, она остановилась вдохнуть побольше воздуха в этой душной затхлой комнате. Пришло время Аманэ открыть глаза и что-нибудь сделать. Извиниться? Было бы славно. Он хорошо извинялся. Мог бы и пообещать что-нибудь, например, никогда больше не контролировать её, но на это Нэнэ даже не рассчитывала. Она осторожно ущипнула его за опухшую щёку. — Вставай, спящая красавица. Не получив реакции, она пихнула его в грудь. Обиделся? Как это в его духе! — Эй! Я, знаешь ли, тоже много чем недовольна! Но я же простила тебя! Нет… Он мог обижаться, но не игнорировать её. Когда Нэнэ осознала, что сделала, то подняла его и попыталась заставить двигаться. — Ты просто повторяешь мой сон, да? Я всё поняла! Я тебя раскусила! Ты мне мстишь! Что ж, ничего не вышло, ведь я всё поняла! Ты можешь прекратить, Аманэ! Ну же, это не смешно! Подумай о тех, кто тебя уже заждался! Эй, мистер Морфей! Очнись! Нужно привести тебя в порядок! Нэнэ была на грани истерики. — Ты не можешь умереть! Ты же бог! Бог! Мой бог! Она поцеловала окоченевший труп, но и поцелуй любви не породил чуда — и она, не помня себя, разрыдалась. Мир без Аманэ был недостоин существования, да и нелогично, что он всё ещё существовал. Он должен был запустить программу самоуничтожения и раз и навсегда избавиться от Нэнэ. Но она была здесь, а ещё здесь была тишина и невыразимое, поперёк горла стоящее чувство одиночества. Она поняла, как он чувствовал себя, когда представлял вселенную без неё. Но он лишь боялся своих представлений, а она увидела это вживую. Это было нечестно. Как он мог поступить с ней так? Давясь слезами, она обещала, что исправится, если он просто шевельнёт пальцем. Это же нетрудно. Всего одним. Лишь фалангой. Ничего. Держа его на руках, Нэнэ закопала нос в его скомканных, пропитанных потом и кровью волосах, надсадно, презренно плача. Из смолистой бури помещения вышла Хитодама. Она двигалась спокойно, но уверенно. Нэнэ, завидев её, поняла, что сейчас её настигнет кара. Она была готова. Отправиться за Аманэ было лучшим решением. Но Хитодама присела перед ней на одно колено и прижала кулак к груди. — Добро пожаловать, госпожа Сон. Какими будут ваши распоряжения? Нэнэ сжалась, не понимая, где верх и низ. К своему собственному сожалению, она поняла всё прискорбно быстро и, как и раньше, была способна только жалобно, несогласно, по-человечески унизительно лепетать. — Нет, нет… Хитодама пожала плечами. — В этом мире нет облегчения, госпожа Нэнэ. Нигде, только в сказках. Все царства заканчиваются сном.