В болезни и здравии

Иногда Хоугиоку становится неуправляемым. Иногда Хоугиоку причиняет боль. Иногда Хоугиоку хочет его убить. Айзен ненавидит эти моменты даже больше, чем двухлетнее заточение в Мукене. Он просыпается ночью от ощущения, словно его грудная клетка плавится, рёбра стремятся пробить собой лёгкие, а концами порвать кожу, чтобы обнажить горящее рядом со светящимся камнем сердце, что заходится в бешеном ритме от боли. Он сгибается пополам, ощущая, как заливает несуществующая кровь глотку, заходится диким кашлем, словно стремясь выплюнуть внутренности. Хоугиоку мерцает так, что даже сквозь гигай виден переливающийся разными цветами ядовитый свет. Айзен не идёт, а скорее ползёт в ванную, где включает ледяную воду, почти выворачивая кран, и стоит под струями, игнорируя, как кожа бледнеет, а после даже синеет от холода. Соске его не ощущает, ему слишком горячо. Он знает, что гигай после такого будет повреждён, и снова придётся идти к проклятому Урахаре, чтобы тот вновь сверлил его злым подозрительным взглядом, наверняка с мыслями, что Соске что-то замышляет, что-то творит. Айзен разумеется никогда не признается, что его божественный камешек каждые два месяца стабильно пытается его убить. Хоугиоку — сосредоточение силы и власти. Им не может управлять тот, чья реяцу заблокирована печатями почти всех капитанов Готея. Тот, кто не может усмирить его, не может им владеть. Хоугиоку раз отказалось от него, а сейчас оно хочет окончательно убить его. Приступы становятся всё дольше и тяжелее. Раньше Айзен считал, что сможет аккуратно ковырять печати одну за другой, пока капитаны будут постепенно умирать. Он бессмертный, времени много… Теперь Соске не уверен, что доживёт до этого момента. Вернее, он уверен, что не доживёт. Когда Айзен вновь способен дышать и не сгибаться пополам в глубоком кашле, он вываливается из ванной, начиная ощущать, как гигай буквально трещит по швам. Но выдержит ещё один приступ. Айзен лучше отсрочит поход к Киске, и будет терпеть слабость повреждённого гигая, чем встретится с ним, и будет вынужден почти умолять о новом. Хоугиоку, как комок в груди, не даёт дышать, не даёт жить, как самый злейший враг, и никуда не уходит, как самая верная любовница. Он хочет убить его, чтобы наверняка, это точно… Айзен сидит на полу, привалившись к стене. Это лишь начало. Краткая передышка, что милостиво даёт ему Хоугиоку. Ведь так неинтересно мучить его. Нужно чтобы Соске понял, правильно осознал свою вину за то, что посмел создать этот божественный камень, и оказаться слишком слабым, чтобы владеть им. Скоро начнётся настоящий ад. Он может буквально ощутить предвкушение Хоугиоку. Раздаётся звук дверного звонка, и Айзен какое-то время молча смотрит на входную дверь в надежде, что незванный гость уйдёт. В теле начинает разгораться новая волна боли, но и неизвестный не уходит. Сцепив зубы, Соске поднимается и с трудом доползает до двери. Он прикладывает титанические усилия, чтобы встать и стоять прямо, не заваливаясь в сторону. Его рука дрожит, когда он открывает дверь, не проверяя в глазок личность незванного гостя. — Айз… Что с тобой?! Взгляд расплывается, но не узнать настолько яркое рыжее пятно невозможно. Ичиго. Этот ребёнок. Зачем он здесь? Айзен честно хочет узнать, он даже чувствует редкое для себя удивление, но для Хоугиоку нет понятия «невовремя». Боль охватывает его всего за считанное мгновение, сжимая в своих тисках. Не закричать выходит исключительно благодаря нежеланной практике. Айзен ощущает, как ноги подгибаются. Его подхватывают на руки прежде, чем Соске успевает встретиться с полом. Он в сознании, что постепенно утопает в океане боли, но ощущать пространство ещё способен. Его несут до кровати, он чуствует ткань простыней, и отпускают. Тело начинает гореть вновь. Ичиго что-то говорит, но Соске его не слышит. Он чувствует, как его кости крошатся в пыль, как органы и мышцы рвутся от напряжения. Он одновременно ощущает себя в пламени и подо льдом. Голову словно тисками сжимает, посылая импульсы острой иглой прямо в мозг. Хочется сломать самому себе черепную коропку, чтобы избавиться от этой иглы, но нельзя. Этого и желает Хоугиоку, чтобы он сам начал физически вредить себе, ведь само оно причиняет ему лишь боль иллюзорную, что ни капли не умаляет её реалистичности. Айзен рвёт простыни, пытаясь занять руки, и не дать себе бездумно совершить ошибку. Соске не знает сколько это длилось. По его ощущениям — годы. Но ему всегда так кажется, на деле же пытка Хоугиоку заняла несколько часов от силы. Постепенно боль отступает, нехотя, но она убирает от него свои жуткие пальцы до следующего раза. В себя его постепенно приводят мягкие касания прохладных ладоней и влажной ткани. Айзен не хочет открывать глаза. Слишком хорошо не чуствовать боль, а такую незатейливую ласку. На мгновение приятное ощущение исчезает, Соске слышит звуки воды, и вновь лицо аккуратно обтирают, постепенно переходя на грудь. Прохлада даёт ему новую жизнь, так хорошо, что он не может сдержать облегчённого вздоха. Нежные касания в миг исчезают, заставляя его испытать невольное разочарование, но к губам прижимается что-то холодное. — Это вода. Выпей, Айзен… пожалуйста. Соске пьёт послушно. Вода освежает, это приятно. Он снова чувствует себя живым, и медленно открывает глаза. Взгляд Ичиго обеспокоенный и нервный. Испуганный. Неудивительно, жуткое зрелище, наверное, видеть как твой враг корчится в муках у тебя на руках. Когда тело выглядит целым, но Хоугиоку в чужой груди разгорается нездоровым огнём, а на коже скопился пот, и лицо полно невыразимых страданий. Ичиго имеет право так бояться. Айзену честно говоря уже всё равно, зачем Ичиго здесь, почему остался рядом на всю ночь, и почему ничего никому не сказал, судя по тому, что никого постороннего рядом нет, только они вдвоём. Он благодарен. Иначе бы его ждало утро, полное тихой ненависти ко всему живому, а не настолько приятное пробуждение. — Айзен… что это было? — Хоугиоку, — честно ответил Соске. — Оно хочет убить меня. Ичиго вздрагивает и едва не роняет стакан. Айзен выглядит так, словно уже смирился. Словно ему действительно всё равно. — П-почему?! — Я слаб. Силы заблокированы. Оно не ощущает реяцу и соответственно пытается убить меня. Ичиго качает головой в отрицании. — Тогда нужно убрать его! — Это невозможно. Готей пытался, Киске тоже. Как бы сильно я того ни желал, я до своей смерти связан с Хоугиоку, — Айзен невесело ухмыляется. — В болезни и здравии. Действительно, словно брачная клятва. Ему хочется смеяться, пока он не видит лицо Куросаки. Оно почти серое, бледнее, чем у него, испуганное и неверящее. Словно ему не всё равно, что Айзен умрёт. Словно это его действительно беспокоит. — Поэтому ты… ходил к Урахаре-сану. Менять гигаи. — Да. Может пытки Хоугиоку и иллюзорные, но последствия ломают гигай. Едва хватает на два-три раза, как приходится вымаливать у Киске новый. — Но почему, — Ичиго спрашивает почти шёпотом, — почему ты ничего не сказал? — А кому до этого есть дело, Ичиго-кун? — Соске улыбается, но в глазах улыбки нет, лишь мёртвый холод. — Думаешь, кому-то не доставит радости моя смерть? Я тебя умоляю. Для всех будет только поводом для праздневства день, когда я наконец умру, перестав омрачать этот светлый мир своим присутсвием. — Нет… Это не так. Соске моргает. — Что не так? — Если ты умрёшь… — Ичиго качает головой. — Это не повод для радости. — Хочешь сказать, что кто-то искренне расстроится, что я умер? — Айзен вновь усмехается. — Я, тот кто едва не уничтожил этот город, Мир Духов, на чьих руках столько крови… кто-то будет плакать по мне? — Да. Лицо Ичиго выглядит таким грустным, как у брошенного щенка. Он даже вызывает у Соске приступ жалости. Смешно. Уж кого жалеть, так это его, а не ему. Но от чужих слов внутри горько, отчего уголки губ Айзена опускаются. Он медленно поднимает руку и треплет чужие волосы. — Не стоит по мне грустить, Ичиго. Лучше смеяться со всеми, чем одиноко плакать над тем, кто этого заслужил. Куросаки упрямо сбрасывает чужую ладонь с головы, и хмурится рассерженно. — А я буду! Ты не можешь мне ничего запрещать! Айзен удивлён. Его лицо принимает редкое выражение, которого Ичиго никогда не видел, пока не расплывается в болезненной улыбке. Нет, это не Хоугиоку. Оно как раз сейчас было абсолютно не виновато… — Спасибо, Ичиго. Несмотря на мои слова… да, мне будет легче умереть, зная, что кому-то от этого будет грустно. Может эгоистично, но Айзену поздно было скрывать свою истинную натуру. Ичиго поджал губы. — Ты ведь умный, — Соске вскинул брови. — Ты должен был что-то придумать. Как тебя спасти? — Ичиго-кун… — Не надо. Айзен, я не могу просто позволить тебе умереть, и ты это знаешь! Конечно, Готей нам не поможет, тут ты прав, так что надо придумать что-то другое. У тебя ведь должен быть какой-то гениальный план, ты же Айзен в конце концов, у тебя не может не быть гениального плана… Ичиго останавливается, когда слышит смех Соске. — Ты такого хорошего обо мне мнения? — Ты слишком умный, чтобы ничего не придумать. Айзен устраивается поудобнее, и берёт чужую ладонь в свою руку. Она холодная, после того, как Ичиго часы потратил, чтобы обтирать его водой, облегчая страдания, бледная, но такая мягкая. Он какое-то время греет её в своих ладонях, а после осторожно кладёт на свою грудь, прямо на Хоугиоку. Ичиго может ощутить его под кожей гигая. — Оно разумно? — невольно спрашивает Ичиго, ощущая слабую пульсацию под пальцами. — В некоторой мере. Я слышу его, хотя трудно назвать это речью, скорее неоформленными мыслями. — Что оно говорит? Айзен прислушивается. — Что ты тёплый. Ичиго молчит. Даже когда Соске перестаёт держать его, руку он не убирает. — Что ты мягкий. Твоя реяцу уютная. Словно плед, в котором можно согреться. — Оно так и говорит? — Я лишь привожу аналогии. Иначе ты не поймёшь. Соске замолкает, когда чужие пальцы начинают медленно гладить область его груди. Хоугиоку радостно пульсирует. Ему тоже приятно. Он так давно не ощущал человеческого тепла… — Способ есть, — тихо говорит Айзен. — Но он неприятный. — Насколько? — ладонь остановилась, но Соске мог ощутить её напряжение. — Настолько, что лучше тебе забыть о нашем разговоре, и уйти. И ждать, когда Киске сообщит тебе радостную весть. — Айзен. Соске усмехнулся. Он знает этот взгляд. «Мне не нравится происходящее, но я готов на всё, если это поможет». Знал ли Айзен, что когда-нибудь этот взгляд будет обращён к нему? — Ты хочешь разделить мою боль? Лицо Ичиго меняется. — Мои страдания. И мою вечность. Почти как брак. Только вместо здравия у нас будет лишь болезнь. Смешно. Айзен и смеётся. Он закрывает глаза, в ожидании, когда останется в одиночестве, в ожидании новой пытки Хоугиоку. Он вздрагивает, когда рука на его груди становится слишком тяжёлой: Ичиго облокотился на Айзена, нависнув над ним. — Хорошо. Сделаем это. — Ичиго-кун, я… — Ты не шутил. И не врал. Я знаю, когда ты лжёшь. Ты сказал мне правду, зная, как она прозвучит. И я тоже. Я согласен, Айзен. Взгляд Соске становится жёстким и холодным. Он не настолько свят, чтобы отказываться вновь, а если и была в нём какая-либо доброта, то она давно вытравилась со времён первых часов мучений. Айзен медленно протягивает ладони, словно давая последний шанс сбежать, и берёт лицо Ичиго в руки, смотря прямо в глаза. — Больше просить не стану. — И не надо. Всё равно не уйду. — Упрямый. Ты пожалеешь. Но будет поздно. Процесс необратим. — Хватит разговоров. Соске хмыкает, но успокаивается. Он прижимает чужую голову к своему плечу, чтобы чужая грудь легла на его, чтобы разгорающийся Хоугиоку оказался аккурат между ними. Ичиго подчиняется, прислушиваясь к себе, но ничего нового не ощущает. Они просто лежат около получаса, пока Айзен не отпускает его. — Всё? Ичиго едва не уснул на чужом теле, что оказалось таким уютным и тёплым. Он с трудом заставил себя подняться. — Всё. — Я ничего не ощутил. — Тебе и не надо. Ощутишь во всех красках в будущем. Успеешь привыкнуть. Лицо Соске более светлое, словно ожившее. Ичиго определённо нравится. Айзен неспешно поднимается сам, пока Куросаки засыпает прямо на глазах. — Сколько времени прошло с тех пор, как я отключился? — Вся ночь. Выходит, Ичиго был с ним на протяжение ночи? Понятно, почему он такой усталый, кивнул своим мыслям Айзен. — Ты можешь отдохнуть. Ложись. Ичиго был против, но чужие слова действуют, словно гипноз, и он уже засыпает в ещё горячей постели. Соске странно улыбается, пока не замечает этого за собой. Но не одёргивает себя. Хоугиоку радуется. — В болезни и здравии… В вечности и забвении. Куросаки просыпается спустя несколько часов. Он задаёт тысячи вопросов, пытаясь разузнать всё, но Соске прижимает палец к губам, и говорит лишь одну фразу: — Ты почувствуешь, когда это начнётся. Соске позволяет Ичиго уйти, сбежать от него, ведь Куросаки надо обдумать всё в спокойной обстановке. Он поступил на эмоциях, под веянием ситуации, вскоре он осознает свой поступок. Айзену почти смешно, почти жалко ребёнка, что добровольно подписался на ад. Но в большей степени он эгоистично счастлив. Тому, что боль теперь будет легче, тому, что он не один будет её испытывать… и тому, что теперь он сможет выжить. Айзен живёт спокойной жизнью целых полтора месяца, и даже коллеги на работе замечают его приподнятое настроение. Он им всем честно отвечает, что нашёл спутника жизни. В конце концов, это абсолютная правда, пускай и только в мрачном ключе. Вскоре он ощущает, как Хоугиоку начинает опалять его грудь усиливающимся жаром, и берёт выходные. Ичиго появляется спустя несколько часов, и Соске почти доставляет удовольствие видеть его таким напряжённым. Жаль, что он так долго тянул с приходом. — Айзен, это оно? Уже начинается? — Пять… — Пять минут? Пять часов? — Четыре… Соске тянет его в свои объятия. Ичиго хмурится, но не сопротивляется. Он ложится, и прячет мальчика в своих руках, как можно плотнее прижимая к груди, фиксируя чужие руки так, чтобы они не могли делать лишних движений. Это Айзен привык держать себя под контролем, а вот Куросаки вполне способен навредить себе. — Айзен? — Три… — Айзен, я… — Два… — Соске целует его в лоб, не в силах сдержать жестокую в своей жалости улыбку, наблюдая как зрачки Ичиго расширяются. — Один. Айзену приходится приложить огромные усилия, чтобы удержать Ичиго в своих руках. Понадобилось мгновение, чтобы самому вспомнить, как дышать. Намного, намного легче, по сравнению с прошлым, боль была значительно легче, Соске даже способен мыслить логически, а не инстинктами, как раненный зверь, но по Ичиго так не скажешь. Его крик заглушается плечом Соске, а тело сотрясается от дрожи. Айзен может даже ощутить влагу на своей коже. Ему почти жалко, но в большей степени Айзен не может сдержать счастливой улыбки. Он нежно обнимает Ичиго, целуя его лицо от приступа нежности, но мальчик даже этого не ощущает. По сути они испытывают одно и то же, но у Айзена был значительный опыт, так что сейчас он лишь подрагивает, когда Ичиго рядом колотит дрожью. Спустя несколько часов это кончается. Айзен даже остался в сознании. А вот Ичиго почти сразу уснул на его плече, периодически вздрагивая даже во сне. Соске мягко стирает слёзы с его лица, не в силах побороть нежность к тому, кто разделил его участь. Он мысленно строит планы, поглаживая свободный рукой чужие влажные от пота волосы. Хоугиоку размеренно пульсирует, обволакивая его радостью. Айзену смешно. — Исполнение желаний… Ты умеешь исполнять желания так, чтобы я об этом успел пожалеть, да? Хоугиоку окутывает его слабой обидой, словно действительно не понимало, что сделало не так. — Забудь. В любом случае… — он гладит чужое лицо рядом. Ичиго хмурится во сне. — Мы все теперь связаны навечно. В болезни и здравии. В изгнании и вечности. Что может сближать сильнее, чем одна боль на двоих?