¨‘°ºOൠOº°‘¨
За окном мело еще с самого утра: бедные запоздалые прохожие с горем пополам пробирались сквозь хлопья холодного снега, так и норовившего унести в другую, волшебную страну, где вьюг уж точно нет. Ветер завывал свою унылую оперу, качал деревья из стороны в сторону и заставлял горы снега вновь взлетать вверх. Солнце не могло пропустить сквозь толстые, громоздкие тучи свои лучи, и все вокруг так и оставалось в полумраке. Первая зимняя ночь. В комнате раздавалась тихая мелодия, кажется, очередного сочиненного вальса. Фредерик сидел на кушетке, склонив голову над клавиатурой, и легонько нажимал ноты. До, едва слышимая ре, ми. Ночь — прекрасная пора для работы, если только работа идет. У Фредерика она не шла уже который день. Периодически отвлекаясь на ход часов, он мог лишь из раза в раз играть написанное. Метель усиливалась, и Шопен едва держал себя в руках от сна, но, сдавшись, прикорнул на пару минут, как думал сам. Из-за двери послышались громкие шаги, сопровождаемые секундными всхлипываниями. «О Боже, кого там несет?!» Поляк вмиг очнулся и на цыпочках подошел к двери: соседи? Всхлипывания становились все ближе и ближе, пока в конечном итоге не стали слышны слишком отчетливо. Пришедший встал прямо за дверью, но не стучал. Теперь Фредерик слышал не только завывания ветра из окна, но и всхлипывания незнакомца по ту сторону и стук собственного сердца. Хотелось позвать, хотелось спросить, но Шопен стоял, почти вплотную прижавшись к двери. В какой-то момент ручка все же прокрутилась в сторону с тихим скрипом, и дверь резко открылась. Неожиданно распахнувшись, она ударила по лбу многострадальца-поляка, что, прислонив ладони к месту удара, согнулся чуть ли не пополам. Мужчина, вошедший внутрь хило освещенной комнаты, простоял в ступоре пару секунд и раздался громким смехом. «Ну что опять такое?!» Незнакомец — насколько думал Шопен, и «знаконец» на самом деле — быстро захлопнул дверь, передвигая задвижку, и в один шаг оказался подле Фредерика, который в обиде и страхе перед неизвестным, ворвавшимся в комнату, отвернулся в другую сторону и уже семенил к стене, вероятно, чтобы спрятаться за стоящим родным фортепиано. Незнакомец не разговаривал, но выдавал свое присутствие громкими шагами и все еще бесконечными всхлипами. Фредерик же наоборот — старался издавать как можно меньше звуков, даже вздыхать реже. Наконец дотронувшись подрагивающей рукой до инструмента, он остановился, безуспешно пытаясь вглядеться в темноту. — Фредерик, ну что же вы право, будто я убить вас пришел. — смеющийся и такой знакомый голос наконец прозвучал в комнате, заставив напряженные плечи Шопена немного расслабиться, но все же сохранить бдительность. — А ежели и убить? Откуда мне знать ваши помыслы. На сердце отлегло. Простояв у инструмента несколько мгновений, Фредерик шагнул в сторону к дрожавшей свечке и, аккуратно взяв, поднес ее к еще двум подле. В комнате стало слегка ярче, и разглядеть мужчину сейчас казалось уже более возможным. Видимо, потеряв запал, «незнакомец» стоял у двери, понурив голову. «Что за дела?» — подумал про себя Фредерик, но промолчал. — Снимайте мокрую одежду, раз уж пришли. Кто вас просил приходить в столь позднее время. — Раннее, — поправил, всхлипывая, Ференц, вешая пальто и проходя ближе к другу. — Что? Ференц расплылся в кривой ухмылке и заправил промокшие волосы за уши. — Право, напомните мне — я подарю вам на следующие именины часы. — Очень великодушно с вашей стороны, Ференц. — Шопен всплеснул руками и, изучающе оглядев промокшего гостя, вздохнул. — В постель сляжете. — Ваше счастье будет. — Лист провел рукой по взмокшему рукаву рубашки — больше для того, чтобы убедиться — и слабо вздрогнул. Видимо, правда, без болезни не обойдется. — Не говорите чепухи. — огрызнулся Шопен и нахмурил тонкие брови, уходя обратно к фортепиано. — И все же, в чем причина вашего визита? Я не ожидал вас. — У меня есть к вам важный разговор, Фредерик. Не отнекивайтесь, я слишком долго шел к нему… — Ференц замолчал, нервно отводя взгляд и рассматривая колышущийся огонек. — Какой же? — выдал поляк с легкой издевкой: пришел, помешал «работе», нечего тогда уж медлить. Лист оглянулся и, найдя взглядом подходящий стул, за который можно было взяться и не упасть, шагнул к нему, берясь за спинку. Вьюга за окном совсем разошлась. — Понимаете… Это все довольно тяжело для меня. — Ференц опустился на стул, не осмеливаясь поднять глаза на стоящего Фредерика. — Я довольно долго размышлял на этот счет, не зная, стоит ли вообще рассказывать кому-либо, потому что… Это довольно постыдно. И… — Ференц, прошу меня простить, но вы как ваша музыка: много ненужного и мало важного. — Шопен прервал его и нахмурился, скрестив руки на груди и опершись спиной о фортепиано. Время не бесконечно: оно течет, а Лист продолжает болтать бессвязную чепуху. — Пожалуйста, ближе к делу. Ференц уронил голову и спрятал лицо в ладонях, собираясь с мыслями. Фредерик не ждет, Фредерик ценит работу, а не разговоры. — Я влюбился. — выдохнул он и, прежде чем Шопен успел язвительно усмехнуться и саркастично поздравить его, добавил. —… В мужчину. Разбушевавшаяся вьюга неестественно замолкла, кажется, прислушиваясь к разговору. Шопен не мог найти слов. Да разве и стоило ли ему что-то на такое отвечать? Такое откровенное и чистосердечное признание: верх необычностей для него. — Думаю, вы сами в праве выбирать, кого вам любить. — Фредерик не говорил — шептал, боясь хоть на тон повысить голос. Ференц, ожидавший чего угодно — ссоры, криков, даже драки — кроме простого соглашения, удивленно поднял глаза на лицо друга, которое было едва различимо только благодаря слабому свету свечей. — Я не сторонник того, и все же… Странно, что вы пошли именно ко мне. В горле у Ференца зародился неприятный нервный ком, подходящий выше. «И все?» Собравшись, он повел головой, не найдя слов для ответа, и прошел вглубь комнаты, ближе к фортепиано. Фредерик с опаской поглядывал на нежданного гостя, ожидая дальнейших действий. Но, видимо, этого не должно было случиться, или, по крайней мере, не так быстро, как хотелось бы, поэтому поляк, взяв происходящее в своих руки (- ручки -), произнес как можно мягче: — До того, как вы пришли и нарушили мою идиллию, я играл… Не хотите присоединиться, в четыре руки? Ференц на словах о музыке оживился, вид его уже не был столь болезненным, и он молчаливо качнул головой. — Что играем? — Вам нравится музыка Бетховена? — вместо ответа спросил Фредерик, присаживаясь рядом с другом на кушетку. Ференц расплылся в слабой улыбке и промолчал, дожидаясь, пока руки Шопена плавно опустятся на клавиатуру. Лист прислушался и, как только узнал приглашающую мелодию, подхватил. Хорошо, что Шопен все же не сказал названия и не предложил вступить вместе: Ференц играл лишь по памяти и, увы, помнил только звучание. Такая редкая мягкая бетховенская тема в какой-то момент должна была перейти в всплеск эмоций (это Ференц тоже лишь помнил). Лист иногда посматривал на Шопена, занятого одними своими руками да музыкой, и больше для него здесь ничего не существовало. Так, по крайней мере, казалось Листу. — Знаете… — отчетливо начал он, вынуждая Фредерика вопросительно хмыкнуть, но не оторваться от игры. — Этот мужчина, в которого я влюблен — вы. Громкие октавы в самом басу громыхнули, как молнии: Лист вкладывал всю свою встрепенувшуюся душу в музыку, пряча признание где-то в недрах эмоциональных ударов, в то время как Шопен, опешивший от ранее сказанных слов, совсем потерялся. Он пару раз нажал неверные клавиши, создав диссонанс, и испуганно отнял руки, будто ошпарившись. Стены начали давить, помещение словно уменьшилось на глазах. Свет стал слишком ярким, а звуки — громкими. Тысячи мыслей с бешеной скоростью сменяли друг друга. Время остановилось. «Разве такое возможно? Разве такое возможно? Разве…» Поляк хмыкнул про себя. Фредерик нервно отшатнулся и слегка отодвинулся в сторону от продолжавшего скорее стучать по клавишам, чем играть Ференца. «Разве….» Произведение подошло к концу, и Лист наконец снизил яростный темп игры, переходя на лиричный. Последняя нота. Тишина. По щеке течет скупая слеза, и ничего нельзя с этим поделать. Ференц быстро отворачивается и сгибает плечи вперед. Неверное решение. Он отвергнут. Фредерик, чуть смягчившись, смотрит в чужой затылок и проводит по клавиатуре рукой, надавливая на некоторые клавиши. — Ференц. — Нет, нет, простите, это было глупо. — сбивчиво шепчет Ференц, нервно кивая головой в подтверждение своих слов. — Это было очень глупо, мне не стоило этого делать, простите. Прошу вас, давайте забудем об этом. Вы для меня очень дороги, и наше общение помогает мне... Пожалуйста. Мы и так с вами далеки друг от друга, я не хочу быть еще дальше. Громкий Ференц нравится Фредерику больше, чем обеспокоенный и разбитый. Кажется, всхлипы уже порождаются не из-за бушующей погоды на улице, а из-за бушующих эмоций на душе. — Ференц. — зовет еще раз: успокаивающе и тихо, как зовут напуганных детей. — Ференц... Фредерик медленно встает и беззвучно подходит к другу, кладя руку на его спину. Тот вздрагивает в попытках увернуться, но все же поддается и поворачивает голову вверх, смотря на поляка красными заплаканными глазами. Тик-так, звуки вернулись, комната не давит, сердце не гложет. Шопен аккуратно, почти боязливо, ведет рукой, утирая слезы в чужих щетинистых щек. Разговор не отложить. — Я… Послушай-й-те, -й. Ференц непонимающе жадно смотрит в чужие глаза, словно пытаясь увидеть мысли композитора. — Ференц. — чужое имя знакомо на языке. Шопен призывает к молчанию, просто просит смотреть глаза в глаза. Лист повинуется ему — не может противиться — и молчит. — Ференц, вы совсем как ребенок. — Фредерик говорит спокойно, расплываясь в слабой улыбке. — Вы так эмоциональны и открыты, хотя у нас разница с вами всего-то год… А кажется, что вы совсем еще юн. Лист улыбается в ответ дрожащей улыбкой, даже не пытаясь выдавить из себя слова. — Ференц. — слишком много раз он сказал это имя, и все равно продолжал говорить. Тот ли это Лист, тот ли? Фредерик обошел сидящего и отвернулся спиной, подходя к свечам. Ловким движением руки две из трех оказались затушены, и комната погрузилась в еще большую полутьму. Ференц ощутимо вздрогнул, когда оказался притянутым за воротник рубашки вверх, ноги гудели, словно ватные. Кинул непонимающий взор в чужие, отчего-то радостные глаза чуть ниже своих и переместил взгляд на губы, расплывающиеся в нахальной улыбке. «Чертовец». — Что же, дорогой Фредерик? Вы не закончили. Фредерик мотнул головой и осторожно прикоснулся своими губами к губам Ференца, все еще перебирая пальцами ворот его рубашки. Лист стоял ни жив, ни мертв. Казалось, еще пару минут назад все могло бы оборваться — Шопен бы начал избегать его, их общение сократилось лишь до простых рукопожатий — а теперь он, из-за которого каждую ночь венгерское сердце болело и разрывалось на части, целует его. Разве такое возможно? Лист позволил себе раствориться в чужих чувственных касаниях и невесомом поцелуе, только когда Шопен прикоснулся холодной ладонью к его щеке. — Так и будете стоять, Ференц? — шептал Фредерик между поцелуем. — Разве не этого вы хотели? Ференц медленно сфокусировал взгляд на говорящем, и поляк словно увидел быстрой бегущей строкой его мысли. «Не могу…» Фредерик вновь притянул за воротник вниз, медленными шагами ведя обоих к кровати. Колеблющийся огонек затух, и комната погрузилась в кромешную тьму. За окном уже светало. Наткнувшись ногами на мягкий матрац, Ференц неуклюже раскинулся на кровати, ощущая на бедрах чужие руки. Подвинувшись к стене, он отчаянно пытался разглядеть мужчину за собой — тот явно уже устроился здесь — но получалось не хорошо. Тем временем Фредерик, которому ступор венгра сыграл лишь на руку, высвободив чужую рубашку из брюк и чуть задрал ее, торопливо просунул холодные пальцы к груди и ключицам. Ференц приподнялся на локтях и зарылся пальцами в кудрявых волосах Фредерика, притягивая его еще ближе к себе и не позволяя отстраниться. Дыхание сбилось под настойчивыми движениями чужих горячих губ и мягких поглаживаний по волосам, отчего исследовать чужое тело выходило из рук вон плохо. Лист одним плавным движением уложил на постель Шопена, подминая его под себя. Оторвавшись от губ, он переместился на постепенно краснеющие польские щеки и начал покрывать их поцелуями, неторопливо расстегивая пуговицы на чужой рубашке. Фредерик заерзал, пытаясь ускорить процесс, но Лист как назло растягивал и растягивал. Приподнявшись на локтях и самостоятельно скинув с себя рубашку так, что пара пуговиц, которые расстегнуть не успели, вылетели с петель куда-то вдаль, поляк выгнулся, соприкасаясь с телом рядом. «Неумолимо тороплив». Спустившись ниже, к соскам, и не прибавив ни капли скорости, Ференц на пробу скользнул языком по прохладной коже, вызывая табун мурашек. Фредерик тихо выдохнул и, найдя руками голову соблазнителя, пропустил длинные волосы сквозь пальцы и прижал ближе к себе. Все было слишком медленно и слишком тягуче — вместо того, чтобы торопливо сгорать, Фредерик размеренно плавился и не мог ничего с этим сделать. Ференц зацеловывал его грудь, вырисовывал на покрытой мурашками коже узоры и незаметно для любовника спускался все ниже и ниже. Тихие вздохи порой переходили в несдержанные всхлипы, а руки все чаще сжимали отдельные русые пряди. — Ференц, черт бы вас побрал. — прошипел сквозь стиснутые зубы Шопен, сжав в кулак чужие волосы, когда настойчивые губы коснулись самого низа живота. — Поберет, meine Liebe, еще как поберет. — Лист расстегнул пуговицу на штанах возлюбленного и, не без чужих вздрагивающих движений, снял их. — А ведь вы укоряли меня в эмоциональности… Но только посмотрите на себя со стороны, и поймете, что в нас очень мало отличий. Лист, о, этот чертов Лист поднялся до уровня его глаз и ухмыльнулся, увидев в шопеновский глазах невозможность более ждать, а после на пробу широко мазнул языком подрагивающий на шее кадык. «Обязательно поберет, Ференц, я сам об этом позабочусь!» Обхватив ноги и руки Ференца своими, Фредерик ловко, не без усилий, меняет положение и оказывается нависающим над ошарашенным, смеющимся венгром. — Что смешного? — он мажет языком по чужой скуле. — Фредерик, вы… Я бы никогда-а… — Фредерик секундно касается чужого члена рукой, тут же перемещая ее выше. — Фредер-рик… — Лист дергается, давая понять, что желает, чтобы поляк поднялся к нему. Улавливая намеки, композитор опирается на расставленные по обе стороны от головы — вернее, от волос, чтобы случайно не задеть — руки и страстно целует чужие губы, что-то, вероятно, норовящие высказать. Ференц упирается руками в чужие плечи и сам же нехотя отрывается от губ Фредерика, заглядывая в его глаза. — Вы даже здесь помолчать не можете? — раздраженно вздохнул Шопен, переводя дыхание. — Не в том дело. — Лист переместил одну руку на шею и впился в нее зубами, оставляя горяще-болезненный след, а второй почти невесомо погладил член любовника. От слишком внезапных и желанных прикосновений, Шопен едва смог удержаться на руках и просто не свалиться на Листа. — Мы с вами, очевидно, не поняли друг друг… Фредерик вновь накрыл губы Ференца настойчивым поцелуем и в этот раз не отстранился. Болтливость — находка для шпиона, но точно не для него. Фредерик уповал. Никогда он не мог представить себе такую ночную «работу». Вернее, уже утреннюю. Руки Ференца были везде: на бедрах, спине, груди, волосах, пропуская легкие кудри сквозь свои большие пальцы. Перенеся вес тела на одну сторону, Фредерик поймал свободной рукой чужую ладонь, успокаивая, и положил, сжимая, подле головы, аки видимое доказательство и возможность не потеряться от ощущений. Второй рукой венгр прижал композитора еще ближе к себе за талию так, что члены начали тереться друг о друга. Невыносимо. Глубоко вдохнув и выдохнув, Фредерик расцепил руки и все же улегся подле Ференца на вторую часть кровати, предоставляя венгру всю широту действий. Ференц вновь навис над Фредериком, оставляя следы своих губ и зубов везде, где только может. Он обводил руками худощавые бедра, поглаживал поясницу, иногда он брал одну из рук Шопена и переплетался пальцами. Слишком нереально. Не мог это быть Шопен — Шопен, который чаще всего язвителен, Шопен, который всегда держится со всеми на расстоянии и не позволяет никому подойти ближе положенного, особенно — Листу. Но разве сейчас он не позволяет ему пересекать границу дозволенного? Ференц отпустил так долго желанное тело только чтобы еще раз заглянуть в чужие глаза и поставить самому себе точку на том, что они оба это осознают. Что это не действие обычной страсти, что после они не разойдутся, будто бы ничего не было. — Я люблю вас, Фредерик. — Лист склоняет голову к чужой груди и прячет взгляд, полный доверчивой любви.₊˚⋆
Утреннее солнце с самого восхода так и норовило попасть в маленькую комнатку через незадвинутые шторы, и наконец ему это удалось. Пройдясь светлым лучиком по волосам Ференца, растрепанным до «не могу», оно прошлось ниже, освещая его лицо. Венгр поморщился и попытался перевернуться на другой бок, скрыться от незваного гостя, но это никак не помогло. Прижав теплое тело, лежащее в его объятиях чуть ниже так, что макушка располагалась на плече, он грозно разлепил глаза, будто это бы выключило свет. От неожиданного шевеления проснулся чутко спящий поляк. — Я думал, у вас были задвинуты шторы. — еще хриплым ото сна голосом отозвался Ференц, неловко хохотнув. Фредерик тяжело вздохнул и спрятал лицо в чужой груди, прижимаясь ближе. Неприятный ветер прошелся по оголенным плечам. — У вас что, и окно… — Ференц, ради Бога, замолчите. — недовольно пробормотал Шопен, небольно стукнув пианиста по пояснице. — Иначе на полу спать будете. Лист героически сдержал в себе смех, утыкаясь носом в кудрявую макушку и прикрывая глаза. — Я тоже вас люблю, Ференц...๑оО☬Оо๑..