Аокигахара. Лес, где они обрывают свои жизни.
— Осаму! Ах, да. Точно. Как некультурно.Он — Дазай Осаму.
Ветки под ногами трещат, скрипят, ломаются. Дазай не обращает на это внимания. Время близится к девяти вечера, так что мало-помалу, но начинает смеркаться. Бинты на его руках и шее к вечеру чуть расхлябались, сползли. Зачем они? Есть, что скрывать. Лес, к удивлению, не такой уж и густой, как о нем говорят. Проходить сквозь довольно трудно из-за коряг и непроходимых камней под ногами, конечно, но здесь много тропинок. Удивительно безлюдно, учитывая, что ещё не так уж и темно, а он сам находится в туристической зоне. Осаму даже не брал ничего с собой. В кармане только спиртовая салфетка и канцелярский нож. Повешанье или отравление лекарственными препаратами? Проходили. Да и нож, на самом деле, тоже уже был. Парень не любит боль. Вот только сегодня ему внезапно хотелось закричать от боли. Сделать себе настолько отвратительно-больно, чтобы слезы непроизвольно из глаз лились. Лишь бы не нашли. Лишь бы не спасли. В какой-то момент его нога случайно проваливается под мох между камней, и Дазай болезненно шипит, отскакивая. Ну уж нет. Для начала он найдёт подходящее место, а потом очаровательно уйдёт из этого грешного и загнившего существования! Легенды об этом месте ходили действительно пугающие. Ну, точнее… Пугающие для тех, кто не живёт подобной жизнью. Подобной жизням уже ушедших. Дазай уже в который раз натыкается на странные ленточки, обвязанные вокруг стволов деревьев, на поломанные детские игрушки и туфли, сапоги и ботинки больших размеров. Ему даже оборванные одежды на одной из веток очередного изогнутого дерева заметить удалось. Обычный человек после увиденного захотел бы уйти отсюда и никогда более не возвращаться, но Осаму чувствует трепет. Нетерпение. И отчаяние. Ему, в конце концов, больше нечего терять, верно? Если уж и верить рассказам жителей подножья Фудзиямы, то он и так уже потерян. Зайдя внутрь, обрек себя на проклятье. На беды, несчастья, которые будут преследовать его всю жизнь за вторжение в обитель юрэев. Могли бы, точнее, преследовать, если бы этот зашедший человек изначально не планировал стать одним из тех самых блуждающих душ. Он уверен, что сможет. Уверен, что зайдет достаточно далеко. Правда неожиданный странный вопль, но удивительно тихий, заставляет его на мгновение остановиться. Дазай — тот ещё скептик. Не такой суеверный, как большинство его народа. Парень не верил и не хотел верить в байки, ходящие вокруг этого леса. Но тот вопль... Что это было? Осаму осматривается, сщурившись. Ни звука. Гробовая тишина, такая, какой её все и описывали. Непроходимая, гнетущая, тревожная. Если прислушаться, вдалеке можно услышать плачь юрэя-ребенка, которого бросила мать на съедение обитающим здесь диким животным. Можно услышать тяжёлые тихие шаги давно погибшего старика. Молодой девушки, которой изменил любимый. Парня, чья беременная жена погибла в автокатастрофе. Место царит мрачностью и болью, отчаянием и безысходностью. Одиночеством. Когда он думает об этом, то ассоциацией неизбежно становится собственная жизнь. Кажется, словно умерев, ничего не изменится. Или даже спокойнее станет. Наверное, Дазаю не хотелось бы жить после смерти. Если для всех жизнь — дар, то, чем стоит дорожить, то для него она — тяжёлая обуза и груз, который хочется скинуть и забыть. Он не желает даже простого сущестования. Единственное, чего ему на самом деле хочется, так это вечного покоя. Гармонии. Отсутствия тревоги, апатии. Если проще, ему хочется пустоты. Ничего — вот, чего желает парень. К удивлению, он не замечает и не слышит даже малейшего жужжания. Ветки под ногами давно перестали хрустеть, заменившись продолжительными зарослями моха, наступив на который не выйдет издать ни звука. Это место, изолированное от звука, от людей, становится самым подходящим пристанищем для тех, чья надежда уже умерла. Лес плачет, стонет, зовёт их. Он показывает им, кто они есть на самом деле.Здесь можно делать все, что захочется.
Мертвая тишина прерывается неожиданным хрустом. Дазай резко оборачивается, но ничего позади себя не видит. Какое же странное место. Сначала он поскорее хотел сделать то, за чем пришёл сюда, но после ряда странных, ничем не объяснимых звуков тревога начинает непроизвольно нарастать. Осаму, конечно, продолжает пробраться сквозь выкорчеванные корни и крупные камни, раскиданные по всей дороге, но с этой минуты каждая новая найденная вещь начинала не на шутку пугать. Чёртов человеческий фактор. Как бы ты ни отчаялся и как бы безэмоционально ни реагировал на все происходящее вокруг, малейшая паронормальная странность заставляет сердце сокращаться быстрее обычного. Обычно это связано со страхом смерти. Но ведь парень за ней и пришел, разве не так? Расхождение на расхождении, черт бы вас побрал… Вдалеке среди деревьев виднеется небольшая лужайка, несколько не свойственная такому ландшафту, и, увидев ее, он решает, что это самое подходящее место. Идти дальше, пугаясь каждого тихого и редкого шороха, у него не выйдет. Жалкий человеческий страх взял над ним верх. Очередной громкий звук заставляет его чертыхнуться и аж перепрыгнуть через огромный камень, отгораживающий лужайку от леса. Дазай не знал, что в Аокигахара есть такие места. Этот лес наполнен деревьями и лесными пещерами, но чтобы здесь была полянка и лужайка... Сюда проходит значительно больше света, нежели в саму чащу. Деревья стоят вокруг, словно высокие стены. Трава здесь увядшая, будто сожжена. Осаму осматривается и оседает на землю, подтянув ноги согнутыми в коленях к себе. Здесь ещё тише. Даже ветра нет, а оттого и листья многочисленных величавых крон не шелестят. Если бы пустоту можно было охарактеризовать, он бы назвал её бескрайней тишиной. Пустота — не одиночество, не страх. Тишина. Тишина, не имеющая за собой ничего. Вот, что действительно доводит людей до сумасшествия. Он проводит рукой по сухой траве, выдыхая. Его состояние напоминает эту траву. Когда-то она была зеленая, свежая, мягкая. Её выжгли, уничожили, и теперь от цветных ростков остались жалкие, высушенные и жухлые, помятые тёмные остатки. Лишь на краю лужайки возле того самого большого камня одиноко стоял отличающийся от общей атмосферы красивый голубой цветок. Белая ворона, имеющая в себе надежду, которая помогает ему жить и цвести дальше, находится среди окончательно потерянных и убитых реальной жизнью местных обитателей. Таких счастливых и ярких, наверное, и в толпе людей можно пересчитать по пальцам. Особенно в Японии — в стране одиночества. Дазай выворачивает свой карман, и кулёк салфеток с ножом выпадают на траву. Он поднимает салфетки и аккуратно разворачивает их. Закатывает рукав школьной формы. Его называют малолетнем самоубийцей, не зная, что этому парню уже за двадцать. Один директор школы знает причину, по которой тому на самом деле приходилось оставаться на вторые года из-за постоянных пребывания в больницах. Это были не просто болезни, а попытки убить себя. Осаму частенько бывал и в психиатрических лечебницах. И он искренне считает, что даже если препараты и лечения ему не помогли, то не поможет больше ничего. — Эй. Парень немо открывает рот, подскакивая на нагретом месте, и роняет салфетки обратно к ножу на земле прямо посреди процесса обработки кожи. Чужой голос?! Откуда?! Дазай был уверен, что здесь никого нет! Он поднимает испуганные из-за неожиданного появления незнакомца глаза, надеясь, что увидит какого-нибудь не совсем позитивно настроенного и заинтересованного спасением случайного самоубийцы человека… И видит полупрозрачный силуэт рыжего парня с горящими голубыми глазами, которые в прямом смысле пускают чуть более бледный цветом дым из своих уголков. Теперь из горла все-таки вырывается детский напуганный до чёртиков визг. О Господи! Осаму резко отталкиваться ногами и руками от земли, стараясь отползти назад, но только упирается спиной в ближайшее дерево и визжит сильнее. Незнакомец тяжело вздыхает, складывая руки на груди и продолжая молчать. Вполне ожидаемая реакция от очередного маленького человечка в школьной форме, который просто-напросто, наверняка, с учёбой своей не справляется и почему-то решил, что это стоит того, чтобы оборвать все на такой ранней ноте. Он не делает ни шага навстречу, только смотрит на неудавшегося самоубийцу, не моргая. Как констрастно выглядит его внешность: бледный, прозрачный, и одни только голубые глаза, не просвечивая окружающую среду, горят и дымят таким же голубым огнем. Осаму учащенно дышит, пытаясь понять, что происходит. Что стоит напротив него?! Люди не бывают, черт возьми, прозрачными! Не человек. В голову врезается те самые вопли и необъяснимое звуки, хруст ветвей без источника этого самого хруста. Неужели…Юрэй?
После такого события Дазай перестаёт быть скептиком. Последние капли здравомыслия теряются у него окончательно, когда, даже проморгавшись, прозрачный силуэт не исчезает спустя время. Продолжает неподвижно стоять, испытующе глядя в самые глаза. Парень сглатывает, сжимаясь под таким напряжением. Голос неизвестного был спокойным и тихим. Мерным. Он казался не злым и даже настроенным не то чтобы враждебно, но тревога все равно скреблась чёрными кошками. Молчание начинает слишком напрягать, и Дазай все же прерывает сакральную тишину этого места. — Извините?.. — Этот неуверенный вопрос окончательно превращает самоуверенного самоубийцу в испуганного такими сюжетными поворотами котенка. — КАКОГО ХЕРА? — Стоило только упомянуть, насколько голос Существа спокоен и равномерен, как тот тут же становится оглушительнее любого рокота грома. Обитатель Аокигахара даже не кричит, нет, его голос всего-навсего повысился в громкости, словно ползунок динамика компьютера вверх подняли. Редкие птицы взмыли вверх чёрными пятнами в небо. Дазай вжимается в чёртово дерево от этой болезненной для ушей громкости только сильнее, щурясь и корча явно неудовлетворенную мордочку. Отвратительный скрежет звучит в чужом голосе, и Осаму явно жалеет, что выбрал именно эту дату для похода в Проклятый Лес. Одним покажется, что его скептицизм и неверие в нечисть спасли ещё одну жизнь на сей раз, а ему кажется иначе: скептицизм не «спас», а «испортил». Испортил великолепный план избавления от человеческих забот. И вот теперь перед ним стоит, похоже, самый настоящий Юрэй, от которого так и исходит волнами негативная и раздраженная энергия. Ой-ой. Дазай, видится, взаправду нарушил их покой. — Ты бы знал, как мне надоело прогонять подобных тебе отсюда, — голос снова выравнивается, и теперь Юрэй подходит ближе. Осаму вздрагивает, но бежать все равно некуда. — Не то чтобы я заботился о человеках… — Людях. — Плевать! Помолчал бы. Ты не в том положении, чтобы исправлять меня, — юрэй хмурится, хмыкнув. Вспыльчивый, судя по всему. — Так вот. Я просто не хочу, чтобы вы снова и снова выползали в виде таких, как я. И сами мучиться будете, и других своими слезами зальете, да криками задолбите. Уходите умирать в другое место. Тебе лучше уйти прямо сейчас, мелочь. Подумай о том, кто— Осаму вдруг вспыхивает. Когда даже призрак, сам когда-то убивший себя, начинает читать тебе моральные лекции о семье и о том, что умирать не стоит, это невероятно раздражает! Ещё и мелочью назвал! — Заткнись. — Осаму огрызается, внезапно нахмурившись и сжав кулаки. — У меня нет никого, о ком я мог бы думать. Если я умру, ничего не изменится. Тебя и трогать не должно, почему я хочу умереть, ясно?! Сам же когда-то руки на себя наложил, тогда отвали и живи себе неопределённой формой жизни дальше. Иди других спасать. Юрэй молчит, все так же держа руки на груди. Дазай пылает, тяжело дышит и настроен крайне злобно. А вот призрак спокойно выслушал его, даже бровью не дернув. Только головой покачал, прикрыв глаза. Струя дыма стала тоньше под давлением тонких бледных век. Глупый, глупый человек, наивно думающий, что после смерти в мрачно лесу Аокигахара он получит долгожданное забвение и спокойствие. Он пока не знает, что любое место, выбранное для смерти, заведомо лучше, чем это. Мрак и чёрная энергия обволакивают лес, и каждая ушедшая душа здесь навеки теряет гармонию. Жизнь после смерти тут похожа на Ад. Ни дня ожидаемого спокойствия, поверьте бывалому. Обитатель тёмной чащи лишь на фразе о наложении на себя рук слегка вздрогнул. Дым, исходящий из его глаз, резко помрачнел, а прозрачность приобрела черноватый оттенок. Учитывая, что уже значительно потемнело, юрэй едва не сливался с местностью. — Я не убивал себя, — он говорит это крайне печально и на выдохе, опуская руки. Больная тема. Дазай чувствует укол вины, глянув на собеседника, и тут же остывает. Существо приближается ещё сильнее и оседает рядом с парнем, облокотившись спиной о ствол дерева. Оно тоже словно обожженное, с горелой корой. Когда Осаму судорожно полз спиной назад, ему не удалось этого заметить. Только сейчас он чувствует, что незнакомец. Прозрачный во всех смыслах. Его тело не чувствуется, хотя тот сидит, похоже, впритык. Лишь от чужих глаз чувствуется слабое тепло, а дым щекочет шею. Дазай осознает, что юрэй намного ниже его. — Меня звали Чуя. Накахара Чуя, точнее. Слышал историю о серийном маньяке, промышляющем в этом лесу? — Парень кивает, уже понимая, к чему ведёт рассказ. Красивое имя. — Меня убили тридцать первого октября, подстроив повешанье. Знаешь, я ведь хотел жить. Хотел жить больше всех остальных. Так что. Каждый Хэллоуин я обхожу весь лес и спасаю дураков, которые выбрали не ту дату и не то место для самоубийства. Осаму молчит, не говоря ничего. Как-то он не планировал выслушивать откровения юрэя сегодня. Да что уж, ему как-то и в голову не приходило, что обычная его очередная попытка самоубийства превратится во встречу с настоящей нечистью! Может, его вены уже перерезаны, а это — предсмертные галлюцинации? Этот Чуя выглядит довольно несчастным. У Дазая не так уж много эмпатии и сочувствия внутри, но когда человек, «желающий жить больше всех остальных», погибает от рук другого, кто решил, что может решать, кому жить, а кому нет, обычная человеческая жалость и совесть начинает бить тревогу. В конце концов, было бы славно, если бы за всю свою жизнь он хоть кому-то принес добро и что-то хорошее. — Почему ты вообще был здесь? — Вполне разумный вопрос. В туристической зоне никто никого убивать не станет, а раз Накахара, по своим словам, убивать себя не планировал, то совсем неясно, что же тот все же забыл в чаще. — Вспомни, когда меня убили. — Чуя вдруг улыбается, а Осаму, вспомнив только названной число, сначала вопросительно пялился на юрэя, не понимая сути. Только через минуту осознание накрыло слабой улыбкой. — Ага. Пошел, дурак, искать демонов и призраков в проклятом лесу. В итоге сам им стал, — призрак перестаёт улыбаться и чуть наклоняет голову, прикрыв глаза. — Я вот к чему: даже если у тебя нет того, ради кого можно жить, смысл есть всегда. Из любой ситуации есть выход. Только отсюда его нет, понимаешь? Здесь нет спокойствия, нет умиротворения, которое ты ищешь. Существование после смерти едва ли существованием назвать можно. Ты просто есть. И тебя преследует все то же самое, что преследовало в жизни, добавляется, разве что, лишь постоянное нытье блуждающих вокруг подобных тебе существ. Не советую и ставлю один балл. И если в жизни ты можешь касаться вещей вокруг, смеяться, выпивать, курить, танцевать и даже спать, то здесь ты лишён любого развлечения. Ходи, слушай чужое нытье да природой любуйся. Отврат скучнейший! Чуя усмехается, но смешок этот такой же обречённый и печальный, как и сам юрэй. Они называли их страшными монстрами, заманивающими в густой лес навечно. Они говорили, что у них страшные длинные руки и тело без ног. Что глаза красные-красные. И печальные. Единственное, что сходится у настоящего юрэя с теми, о ком сказывают байки на ночь, так это бесконечная печаль. Руки Накахары не такие уж и длинные, здоровые и вполне себе красивые. Ноги есть, хоть и коротенькие. Да и сам тот — самый настоящий человек внешне, если бы не прозрачность и взаправду горящие голубым огнем глаза. Он очень красив. Такие не должны умирать раньше времени. Дазай шмыгает носом и поворачивает голову к Чуе, вглядываясь ещё сильнее. Призрак смотрит в небо, которое видно только, кажется, с этой лужайки, не скрытой деревьями, и резко чуть вытягивается вверх. Его рот ломается в удивлённой и восхищённой улыбке. Чуя оказался настолько очарован, что вовсе забыл предупредить нового знакомого тоже поднять глаза веерх. Осаму, правда, сам до этого дошёл, когда увидел настолько увлечённого разглядыванием неба юрэя. Не описать того, что он увидел. Уже темное небо, которое заволокли густые чёрные тучи, вдруг разрезало яркими оранжевым огнями. Праздник. Точно. Сегодня же Хэллоуин. — В городе сейчас карнавал, — парень хихикает. И вправду красиво. Ещё красивее эти огни отражаются в не менее сияющих чужих зрачках. — Давно ты был в городе? Это не лучший вопрос, который можно было бы задать тому, кто давно умер, но... Ни в одной легенде не сказано, привязаны ли юрэи к этому лесу. Может, это не так, и они могут выходить за пределы Аокигахара? Чуя чуть отвлекается от рассматривания чудесных фонарей в небе, глядя на человека рядом. Живого человека. Может, Накахара делает поспешные выводы, но. Он искренне надеется, что смог спасти очередную душу. Хотя бы на сегодняшний день. Услышав вопрос, Чуя слабо и грустно усмехается, а сияние в его глазах меркнет. Отрицательные покачивания головой. — Я привязан к Аокигахара навсегда, как к месту своей смерти. Оу. Осаму опускает взгляд на чужую руку, такую же прозрачную и бледную, как и все тело, лежающую возле ствола между ними двумя. Дазай видел и знает ного печальных людей, но ни один из них, даже будучи отчаявшимся, так не горел желанием жить, как давно мертвый призрак. Душа. Блуждающая душа, за которую слишком рано решили, будет она жить или нет. Если бы парень мог, он накрыл руку случайного незнакомца, так неожиданно симпатичного ему, и выдохнул со слабой улыбкой: «Ты заслужил мою возможность жить больше, чем я сам.» Наверное, за неимением того, кто мог бы быть ему близким и понять его, этот необычный, крайне понимающий и такой же покинутый справедливостью юрэй быстро получил его симпатию и сострадание. Небольшое, конечно, но он и сам на большую его дозу не способен и не был никогда способен. Осаму все равно пытается, даже если знает, что не выйдет. Пытается прикоснуться к чужой руке со слабой улыбкой. И… Чуя чувствует это. Даже если пальцы Дазая проходят сквозь это, это чувствуется. Руку обдает человеческим теплом. Даже жаром. Накахара удивленно опускает взгляд. Померкший дым из его глаз становится ярче и светлее, а сам призрак расплывается в улыбке и смеется. Смех Чуи громкий, но мелодичный и заливистый. Осаму слышал только раздражающие и режущие уши звуки смеха. А этот... Ладно, пожалуй, он придаёт этому слишком много значения.Огонь фонарей точно так же окрашивает былое темное небо в яркие цвета, разгоняя тучи, как давно погибший мальчик окрасил его непонятую душу.
— Спасибо. Чуя непонимающе глядит на него, в скидывая бровь. За что этот мальчик благодарит его? Кажется, Накахара ещё не успел поддержать его в должной мере, чтобы очередной дурик благодарил его за добродушие. И вообще, он не добрый! Просто люди надоели убиваться в его собственном доме, конечно. Юрэй закусывает губу и слабо улыбается, все ещё не понимая, за что его благодарят, ведь он ничего такого не сказал. А вот Дазай прекрасно осознает, за что благодарит своего случайного прохожего. Не сказав почти ничего в поддержку и о его чувствах тоже ни разу не спросив, Чуя показал ему, в чем на самом деле может быть красота и ценность. Образ погибшего, но так желающего жить мальчика, который смотрит на фонари в небе, но никогда не сможет их достать, похоже, навечно запал ему в душу.Дазай должен показать ему один из этих чудесных фонарей.
— Ты постоянно находишься в лесу? — Осаму резко переводит тему, поднимая руку с чужой. Накахара как-то неудовлетворенно ведёт носом, но поднимает взгляд в ответ. — Да, — юрэй поджимает ноги, согнутые в коленях, к себе, и снова поднимает глаза к небу. Всё фонари почти скрылись за кронами высоких деревьев позади лужайки. Дазай довольно щурит глаза и поднимается. Он проходит вперёд по лужайке под чужой заинтересованный взгляд, на мгновение переводит свой на лежащие на жухлой траве нож и салфетки, а после пинает их в сторону. Накахара осознает всю суть действий парня и уже расцветает, чуть приподнимаясь на руках. Что же тот сделает дальше? Осаму засовывает руки в карманы и идет по направлению к тому самому голубом цветку, который увидел в самый первый миг после обнаружения этого местечка. Даже сквозь темноту позднего вечера этот цветок яркий и заметный. И, несмотря на то, что это не совсем правильно, парень все равно наклоняется и срывает его. Чуя ежится, нахмурившись, потому что любое посягательство на этот лес физически вредит ему, и неважно: сорванный это цветок или срубленное дерево, но все равно не отводит взгляд, продолжая сидеть возле дерева с чёрным обугленным пятном (единственным таким из тех, что стоят вокруг лужайки). Дазай улыбается, глядя на цветок, и снова усаживается возле призрака, но уже напротив него. — Я так и не сказал тебе свое имя, — он вертит цветок в руках, а юрэй кивает. — Меня зовут Осаму. — А фамилия? — Называй меня по имени. — Дазай поднимается и вытягивает пустую руку без цвета к Чуе. — Возьми меня за руку. Накахара молчит одно мгновение, а затем закатывает глаза и усмехается, просто-напросто поднимаясь самостоятельно. — Очень смешно. Дазай улыбчиво щурится, показывая обитателю леса язык. Забавный этот мальчишка-самоубийца. Обычно все они плачут и благодарят за уделённое внимание несколько десятков минут подряд, уже начиная надоедать. А этот Осаму выделился: сначала нахамил, потом сам выслушал вместо того, чтобы изливать собственную душу, поблагодарил не за внимание, а вообще непонятно за что, и теперь... Что он теперь вообще делает? Парень вытягивает руку и касается чужой щеки. Рука, естественно, проваливается сквозь прозрачное тело, но Чуя явно удивляется и... Смущается? Доселе бледная щека слабо розовеет, а сам юрэй чуть дуется, уводя взгляд. — Говори уже, что хотел. Дазай думает, что можно сделать, и с каждой мыслью сжимает оторванный цветок сильнее. Чуя не может касаться предметов, тогда как ему. Точно. Осаму отпускает чужую щеку, хихикнув, и поднимает цветок над уровнем чужих глаз, расположенных значи-и-и-ительно ниже его собственных. Накахара снова вопросительно пялит на него, а тот одними глазами и просит смотреть внимательно. Парень отрывает один лепесток. Чуя морщится и дергается. Ага. Его догадка была верна. Юрэй возмущённо пялится на нового знакомого, не понимая, зачем тот это делает. Но объяснение не заставляет себя долго ждать. — Я положу этот цветок на тот камень, возле которого он рос. Каждый раз, как я буду отрывать лепесток, ты почувствуешь это. Приходи сюда в следующий раз, когда почувствуешь, что я порчу твой любимый дом, — и подмигивает. Чуя слушает, даже вникает. Но молчит. Он не понимает, зачем этот Осаму делает… Подобное. По его словам ясно, что придурок хочет вернуться в Аокигахара обратно. Для чего, черт возьми? Только для того, чтобы увидеть едва знакомого юрэя, неясно каким образом, но все же спасшего его от наложения рук на себя? Это ведь... Это бессмысленно. Кто в здравом уме вернётся в этот жуткий, отвратительный лес? А если Осаму наткнется на враждебных призраков? А если лесу навредит любой другой человек, а не парниша, и Чуя придёт сюда напрасно? — Зачем?.. — Тихо шепчет Чуя, не смотря на собеседника. Он был в одиночестве с самой своей смерти. Чего добивается Осаму? Этот человек даже не знает, что присутствие живой души рядом с юрэем губительно… — Я хочу показать тебе и вместе зажечь один из тех фонарей. Чуя окончательно теряет дар речи. Призрак замалкивает, чуть сжимаясь, и только судорожно выдыхает. Его глаза предательски восхищенно горят от идеи, а здравый смысл пытается убедить в глупости и не надёжности всего этого. Ему не нужен человек, ха-ха... И так ведь нормально жилось. Терпимо. Выносить можно было. Накахара хмурится, поднимая взгляд, но яркий и светлый цвет дыма от глаз напрочь выдаёт его с потрохами. Дазай смеется, уже проследив эту особую связь огня в чужих глазах с его настоящим настроением. Чуя хмурится только сильнее, забавно подпрыгивая на месте. Ох, мог бы он только его ударить..! — Прекрати смеяться! — Осаму тирает нос и еле успокаивается, обещая больше так не делать. Юрэй смущённо замолкает на мгновение, а затем шумно выдыхает, отворачиваясь и складывая руки на груди. —…Я буду ждать тебя.Если Дазай не видел его лица, это не значит, что ему не удалось услышать улыбку.