Расскажи

Звёзды уже спешили зажигаться, но летняя заря ещё стелилась бархатным серым на востоке и отливала ярко-оранжевым на западе, покрывая тусклой позолотой спокойную гладь моря и чёрный лес, простиравшийся по далеко уходящей к горизонту косе и в другую сторону по побережью настолько, насколько хватало глаз. Шум волн, мягко шуршавших далеко внизу у огромных валунов, мешался с пением вечерних птиц и грохотом высоких водопадов в недрах скалы. Над крутым каменным обрывом сидел человек, свесив ноги в глубокую пропасть. Казалось, подует ветер, качнёт немного - и он исчезнет навеки, окрасив кровью белую морскую пену. Но смельчак был неподвижен и молча наблюдал за гаснущим небом, открывая свету свои черты. Это был юноша лет семнадцати с иссиня-чёрными волосами, неаккуратно подстриженными, но не спутанными, тонкими обветренными губами и глубокими, как само море, и такого же цвета глазами. Он, очевидно, прислушивался, а потом встал, качнувшись взад и вперёд, потянулся и пошёл прочь от обрыва сначала по пологому спуску, а затем по каменистой тропинке, поросшей лавандой и дикой мятой. Его имя известно - Володя. Оно было выложено мелкими цветными стёклышками в браслете у него на запястье. Эту безделушку сделал он сам, как говорил он, - на тот случай, если "забудет себя". Что это было такое, никто из нас так тогда не понял, и не поймёт, верно, никогда. Его привычка улыбаться скрывала от мира всё, чем этот мир, в лице нас, интересовался у него, так что, постепенно, многие поняли, что все вопросы лучше держать при себе: сами разрешатся, когда будет время. Запах льда, который источали листья мяты и иглы молодых сосенок, никогда не выраставших здесь выше, чем на несколько десятков сантиметров, и тёплый сухой, будто пыльный запах лаванды мешались с солёным воздухом, расслабляя тело. Плавно скользя между камней, Володя знал, что важно не дать сознанию улететь в какую-нибудь неведомую даль, дабы не попасться в лапы какой-нибудь цепкой нечисти, и был настороже. Крутые каменистые спуски выводили на широкие балконы, покрытые мелкой шероховатой галькой, в которой утопали ноги и тотчас окутывались приятной прохладой ручьёв, протекавших прямо сквозь этот своеобразный ковёр. Почти на каждом таком ярусе в скале было углубление - где совсем небольшое, словно светлая беседка, а где тёмное и неведомо насколько уходящее в недры горы. Входы в каждое из них были украшены диким вьюном, оплетавшим всю каменную стену, с мягкими серебристыми соцветиями, свисавшими вниз и достигавшими по полметра в длину. Они, эти соцветия, были очень похожи на цветы глицинии, но более тусклые и будто зачахнувшие. Может быть, они были заражены одними из тех паразитов, которых так много в пустынных местах в окресностях маленьких городков. Недавно купленные кожаные сандалии, ещё не расхоженные, натирали ноги, отчего они зудели и болели, а Володя клял себя за глупость: нужно было лямки хорошенько размочить в подслащёной воде, а он поленился, не захотел время тратить. Чтобы охладить горящие огнём ступни, он чаще и дольше медлил на балконах, утопая в гальке по щиколотку и вдыхая слабый сырой запах подземелий горы. Последний ярус выходил скользкими каменными ступеньками прямо к морю. Мягкий длинный мох был весь в белой пене и прибившихся к берегу мутноватых медузах. В сильные шторма волны омывали всю каменную террасу, заливая неглубокую пещеру, пол которой был значительно ниже уровня остального балкона. Из-за живого навеса у входа тень крепко легла под каменные своды, и вода внутри не просыхала, приманивая сыростью и гнилью разных любителей темноты - от безобидных лягушек и соляных духов до ядовитых змей и алчных до людских душ призраков. Здесь задерживаться совсем не хотелось: не было даже и мысли сойти к воде или просто отдохнуть. Даже ноги, казалось, стали болеть чуть меньше, а усталось как рукой сняло. Володя скоро и тихо прошёл вход в пещеру и облегчённо вздохнул, ступая на пыльную тропу, как вдруг ему показалось, будто кто-то там, внутри, за живым занавесом плачет. Потом мы много спрашивали его об этом, и говорили, ведь это могла быть заманка, на что он только улыбался и отвечал, что как бы он мог подумать о таком, ведь он человек. Мы и этого не поняли тогда. Он оставил сандалии на террасе и медленно подошёл ко входу, не решаясь отодвинуть серевшие перед ним соцветия. Последние лучи зари отгорели, и с моря поднимался туман, оседая на тёплом теле мелкими каплями. Всё затихло, только было слышно, как волны с тревогой разбиваются одна за другой о камни. Володя медлил. Жалобный крик заставил его вздрогнуть и покрыться мурашками: это был звук, полный отчаяния и безнадёжности, он больно и резко резанул по ушам. Юноша раздвинул зелёные стебли, потянул и оборвал их, всё ещё не ступая в холодную воду. В этот миг взошла луна и осветила тёмное нутро пещеры, давая Володе разглядеть всё, до мельчайших деталей. В глубине на каменном выступе кольцом вокруг маленького комочка свернулась тонкая голубая змейка. Она не боролась и не душила, но те звуки, которые издавала её жертва, были звуками боли, и дрожь в маленьком тельце выдавали страх и нестерпимые страдания. Пересилив себя Володя, наконец, двинулся вперёд. Пройти нужно было немного - всего шагов пять, но каких: шершавое от осевшей соли дно кололо голые ноги, но за обувью возвращаться он не подумал: мысли о бедном комочке и о том, что ещё могло скрываться в чёрной воде, отдававшей сероводородом, занимали его куда больше. Остановившись в полуметре от своей цели, он понял, что совсем не позаботился о том, как будет осуществлять свою операцию по спасению. Но мозг его быстро подавал одну за другой идеи всё  бесполезней и бесполезней, поэтому он просто снял с себя цветастую ситцевую рубашку, обмотал ею дрожащую правую руку, и, потянувшись, быстро схватил пушистый клубочек, тут же, не глядя, что будет делать змея, порываясь бежать. Но стоило ему скорее медленно отступить, чем ураганом улепётывать, поддавшись страху: нога попала в старый невод, занесённый сюда волнами, извернулась, и Володя полетел в воду, обдираясь об острые выступы на дне. Кое-как протерев глаза от попавшей в них соли, он с ужасом увидел на чёрной поверхности яркий голубой зигзаг, тягуче-медленно плывущий в его сторону: юношу охватила паника. До входа в пещеру оставалось всего ничего, но скользкие верёвки плотно и сильно опутали лодыжку, не давая и двинуть ею, и сдвинуться с места. Пальцы от холода и страха сводило судорогой, сеть сплетена была крепко и рваться не желала, а мысль порезать её об какой-нибудь острый кристалл пришла уже значительно позже - тогда, когда он со смехом вспоминал об этой истории. Вздрогнув от резкого жжения в застывшей высоко над головой руке, он поднял взгляд и ужаснулся: расправив крылья, там сидела небольшая летучая мышь. Она прокусила ткань и кожу и, видимо, пила кровь, сверкая на него своими серыми, как дым глазами. С криком "Ай, поди прочь!" он тряхнул кистью и крылатое существо спикировало вниз... прямо на змею? Володя отвернулся, закрыв лицо руками: слишком много впечатлений за сегодня. Всплески затихли, он открыл глаза и обнаружил, что верёвка больше не держит его ноги, змея с откусанной головой плавает в стороне, а летучая мышь сидит на его руке и лижет всё ещё истекающую кровью ранку, смотря на него теперь, казалось, виновато. Это она перегрызла сетку, она убила змею, но Володя тогда не думал об этом: не до того было. Он, барахтаясь, вылез из пещеры, весь мокрый и грязный, пропахший насквозь гнилью и в крови - своей и змеиной. Его мутило, а боль в ноге и руке отдавала в порезы по всему телу и ушибленную во время падения голову. Еле как добравшись до тропинки и сев на один из сухих и ещё не успевших остыть камней, он долго божился себе, что больше ни ногой не ступит в этот маленький ад. В тот раз домой он сам так и не вернулся. Его спящего принёс высокий мужчина, завёрнутый в цветной плед, который Володя взял тогда с собой. Он, вообще, любил яркие вещи, за что Александр (так, как мы потом узнали, звали этого самого мужчину), будучи любителем роскошного минимализма, часто попрекал за это, когда была возможность. А возможности было не так много: большую часть времени, пока он находился с Володей, он проводил в образе летучей мыши. Володя говорил, что сам долго не мог отойти от шока после того, как узнал, кто Александр такой на самом деле: сначала сторонился его, боялся и называл кровососом, но потом попривык, привязался и при нас уже они были неразлучными друзьями. Правда, относился к своему милому комочку он как к детской плюшевой игрушке, тому не очень это нравилось, но он сидел тихо даже тогда, когда мы его гладили. Часто за какие-нибудь провинности из Володиных уст слышались разного рода угрозы: "Без крови две недели!" и тому прочие, но на деле он даже не подумал бы приводить их в исполнение. На его теле всегда можно было найти несколько укусов, а на расспросы о том, больно ли это, он всегда отвечал: "А вот попробуйте сами - узнаете". Никто, конечно, не решался, да и все мы были уверены, что он шутит, почувствовав на себе презрительный взгляд Александра. Смущённые, они всегда выглядели мило до смешного. Володя любил целовать пушистую мордочку и показушно разочаровываться, если перед ним не появлялось его "прекрасного принца". А появлялся он, наверное, только тёмной ночью, и от этого на мягкой, всегда будто бархатной Володиной коже появлялись новые укусы и синеватые пятнышки, а на тёмной пушистой мордахе Александра - довольное донельзя выражение. Что до загадочной голубой змеи, от которой еле спаслись они вдвоём, Александр рассказал Володе, а потом и нам коготком нацарапал на пергаменте красивым преаккуратным почерком, что она была одержима призраком человека, погибшего некогда от руки какого-то вампира. Такие призраки жаждут отмщения, поселяются в телах животных и высасывают ослабшие души. Обессиленный долгим отсутствием человеческой крови Александр оказался тогда идеальной жертвой, но Володина решимость спасла его. Закончив рассказ он перебрался на плечо своего смущённого избавителя и обнял его голову своими лапками-крылышками. Только недолго прожили они так счастливо в маленьком нашем городке у моря. Какое-то время спустя недоброжелатели прознали о том, что юноша держит у себя вампира. Александр долго уговаривал Володю остаться, да тот слишком сильно полюбил его, такого пушистого и гордого, снисходительного только к нему, этот комочек чистого аристократизма. Они ушли в спешке под покровом ночи, неизвестно куда, оставив преследователям только разгромленую комнату и никаких своих следов. А мы после их ухода часто ходили вокруг пещеры у первого яруса и слушали - не заплачет ли кто, и подкидывали внутрь медуз, а бабки-гадалки из ветхой лачуги на окраине города сочинили ещё одну страшнючую легенду про вампиров.