Дикая охота

Это не любовь, это Дикая Охота на тебя! Стынет красный сок, где-то вдалеке призывный клич трубят. Это — марш бросок, подпороговые чувства правят бал. Это не любовь, ты ведь ночью не Святую Деву звал! Ты ведь ночью не Святую Деву звал! “Дикая охота” Канцлер Ги

Бруно не любили в Энканто, и он прекрасно об этом знал. Да и трудно постоянно закрывать глаза на шепотки и плевки вслед, что выстилают за тобой дорогу. Словно это он виноват, что кому-то по судьбе умереть в двадцать лет, а кому-то — родить мертворожденного младенца. Он ведь только озвучивает будущее, а не меняет его. Знали бы они, эти жители, сколько ужасов он перевидал в предсказаниях за свой недолгий век. Чужие судьбы вплелись в его волосы седыми нитями и остались под глазами не сходящими синяками. Может, поэтому он так и не женился к тридцати, в конце концов вовсе перестав смотреть в сторону девушек. Да и сестры, “благодаря” ему, нашли себе мужей только пару лет назад. Агустин был из семьи интеллигентной и даже если его пугал Бруно — не подавал виду, нуждаясь в помощи Джульетты куда больше — он был до смешного неловок и калечил себя чаще, чем Джули успевала печь свои арепы. Феликс же — тогда жених, а ныне муж Пепы — совершенно не интересовался черной славой шурина. “Я ж не к тебе свататься буду” — усмехался он на робкие попытки Бруно узнать, не смущает ли Феликса такое родство. — “Будь ты хоть трехглавым драконом — я все равно женюсь на ней!” Бруно же оставался один, как перст. Альма качала головой, сетовала на его одиночество, но не настаивала. Как матриарх города, она, конечно, все понимала. Не нашлось еще такой смелой женщины, которая бы добровольно стала женой Бруно Мадригаля. Семью уважали, Бруно — нет. А он завидовал. Смотрел на нежные взгляды супругов семьи Мадригаль и желал того же. Ходил по городу и мечтал, что глаза хорошеньких сеньорит будут светиться не страхом, а влюбленностью в него. Он бывал и в Красном Квартале, но даже продажные девушки не желали идти в его объятия. “Мало ли, что потом случится…” — шептали они друг другу. — “Да и донья Мадригаль того и гляди перекроет нам воздух…” Нигде не было приюта изголодавшейся по любви душе, никто из земных женщин не хотел его приласкать. Спустя пару недель после дня, когда Бруно и его сестрам исполнился тридцать один год, он выбрался из дома в темноту густого вечера. “Я только прогуляться” — шепнул он, но Касита все равно долго и скорбно скрипела ему вслед открытыми ставнями. Будто знала, что ему не до ночных прогулок. Ноги сами несли Бруно к старой полуразрушенной церкви на краю Энканто. Больше месяца его мучил дымный прохладный голос во снах, просящий “Приди, любимый… Приди ко мне…” . Какая-то женщина, у которой были мягкие кудри и горячие руки, звала его душными ночами. Голос манил, умолял, возбуждал, а на утро рассеивался, оставляя лишь горечь на языке и напряжение в паху. Бруно томился неясными видениями, вожделел незнакомку, даже искал ее в лицах женщин, зная, что ее среди них нет. Она была из другого мира. Из других земель. В снах мелькали обломки церкви и старое кладбище. И когда голос мягко повелел ему явиться — он не раздумывал. На исходе октября в ночь на ноябрь Бруно стоял у железной ограды, не зная, что делать дальше. Энканто остался за спиной. Где-то далеко еще виднелись огоньки свечей в окнах, светящих для умерших родственников, а здесь — на поросшем травой кладбище — было темно, пустынно и тихо. И так прохладно, что на затылке шевелились волосы. От ветра, конечно. Только от него. — Я… я здесь! — все-таки рискнул подать голос Бруно. — Где ты, mi vida? Церковь ответила ему воем ветра в уцелевших стенах. — Ты просила прийти, и я пришел, — он не знал, когда в последний раз чувствовал себя так глупо. Идя мимо проржавевших оградок, Бруно, пытаясь унять дрожь внутри, касался их ладонями, почему-то обращаясь к темной церкви. — Ты так нужна мне… Я… я люблю тебя! Ай! Острый шпиль заборчика у одной из могил вспорол указательный палец. Выступила кровь. Бруно не рискнул подносить царапину ко рту и потому только опустил руку, давая крови капать на сухую землю. “Mirabella” — гласила надпись на надгробном камне. — Может быть, ты тоже “чудо”, моя дева?... — прошептал Бруно, вступая в церковь. Пораненный палец вдруг запульсировал, сочась горячими каплями, падающими на порог. Сердце обдало жаром, а спину — холодом, когда Бруно, силясь разглядеть в сумраке здания хоть что-то, заслышал за спиной собачий лай и цокот копыт. Да не одной лошади, а целой кавалькады. Он обернулся. Вороные кони были бы неразличимы во мраке, если бы не легкое серебряное свечение, окутывающее их. Рядом неслись такие же черные псы, и их вой пронизывал уши, касаясь сердца. Но не эта процессия привлекла внимание Бруно. Всадница. Ее кожа смуглым шелком впитывала свет полумесяца, показавшегося из-за облаков. По телу прокатилась сладкая волна томления, когда Бруно понял, что она — совершенно обнажена. Грудь двигалась в такт тяжелому дыханию. Черные волосы мягким облачком спускались на голые плечи. Конь шел первым, и, казалось, юной деве не составляет труда держаться на нем без седла лишь с помощью крепких бедер. Пораженный, Бруно потянулся к чудесному видению… и чуть было не упал, запнувшись о порог. А когда поднял голову — оказалось, что чудесная всадница возвышается прямо над ним, глядя свысока и окруженная разве только лунным сиянием. Не дыша, Бруно проскользил жадным взглядом по маленькой ступне, напряженной икре, налитому бедру, мягкому боку и выше, еще выше, где поднималась небольшая грудь, а круглое лицо терялось на фоне черного неба. Он, едва ли соображая, что делает, протянул ей навстречу руки, и она, словно была соткана из воздуха, легко в них соскользнула. И тотчас табун фыркающих и стучащих о землю существ исчез, словно его и не было. — Ты пришел… — Ты пришла… Прошептали они одновременно, а потом, через пару мгновений, тихо рассмеялись, сжимая друг друга в объятиях. — Ты знаешь, я так ждала тебя… — нараспев произнесла незнакомка, проводя холодной рукой по его щеке. — Ты так долго не приходил ко мне… — Ты совсем замерзла! — охнул Бруно, против воли отмечая, как разгорается низ живота. — Нужно что-нибудь накинуть… — огляделся он, будто в темной пустой церкви могло бы что-то найтись. — Что ты… зачем мне одежда… — протянула дева, без смущения прижимаясь к его груди своей. — И тебе твоя не нужна… — почти игриво заметила она, вдруг запуская цепкие пальцы под его застарелое пончо. Бруно снова обдало жаром. По спине сползла капелька пота. — Ты ведь можешь меня согреть… — Я-я?.. — крякнул Бруно, однако, переступая порог и утопая в темноте церкви. — Но я… э-э-э… — Конечно ты… только ты… Разве ты не звал меня сегодня? — Звал… — Бруно вдруг почувствовал опустившуюся на плечи усталость. Как долго он искал такую девушку… Жаждущую, жадную, желающую. У которой такие проворные руки, что кажется, будто их не две, а не меньше восьми. У которой такой сладкий голосок, что хочется слушать бесконечно. Которая так целует… о-о-о… что, дыхание спирает, будто у мертвого. Бруно отступил еще на шаг, увлекая ненасытную красотку во тьму. Ее прохладные губы скользили по подставленной шее, а пальцы ловко расстегивали рубашку, давно избавив его от пончо. Бруно и сам осмелел настолько, что заскользил шершавыми ладонями по мягкой, пусть и не слишком теплой, коже. И, черт побери, красотке это нравилось! Она с непристойным стоном выгнулась ему навстречу, впиваясь ноготками в плечи. — Мне нравится. Хочу еще! Бруно сам едва не застонал, с силой сжимая округлые бедра, и ощущая, как к паху приливает кровь. Будто прочитав его мысли, девушка вдруг положила ладошку на его член и погладила сквозь брюки. Хриплый стон отразился от стен церкви. — Ты делаешь меня счастливой… Бруно врезался в спинку скамьи. Сжал зубы от мимолетной боли в спине. Но дева утихомирила ее одним касанием теплой ладони, вызывая рваный выдох. — Ты будешь моим?... — прошептала она в его рот, подталкивая к сидению. — Я так долго ждала тебя… — быстрые пальцы уже расстегнули брюки и нырнули под резинку белья. — Станешь? — Стану… — он и сам не знал, откуда в нем силы на этот едва ли слышимый ответ. Дыхание сперло от мягкого скольжения. Прежде там его касался лишь он сам. Словно объятый мороком, Бруно опустился на скамью, просто чтобы не упасть от настойчивых движений маленькой руки. Ноги не держали его, зато руки с силой вцепились в бедра, на которых уже должны были остаться следы. Он хотел бы их видеть, но в этой проклятой церкви было слишком темно. — Покажи… покажи мне свое лицо… — утыкаясь носом в повлажневшее плечо, шептал он, млея от покачивающегося под ладонями таза. Он ощущал влагу, задевающую его естество, и голова кружилась от удовольствия. — Позже… — дева с чувством укусила его за шею, зубками вырывая очередной непристойный звук — Будь моим… — Я твой… Он задохнулся, когда, словно получив разрешение, она вдруг одним движением опустилась на его член. Перед глазами все поплыло от тесноты и жара, который поднимался от соединения их тел к самой макушке. В висках запульсировала кровь. Бруно выпустил какой-то дрожащий, не принадлежащий ему стон, когда девушка сделала первое движение, с чувством садясь глубже. Ногти сами собой впились в нежную кожу. Она целовала его горячими губами, каким-то чудом удерживая нужный ритм. Сам Бруно едва ли мог двигаться. В голове был туман, и он мог только скользить руками по желанному телу, инстинктивно отвечать на влажные сладкие поцелуи и оставлять губами эти же “печати” везде, куда мог дотянуться. Ему было очень жарко, будто он окунулся в адское пламя. Главным образом от того, как громко и без смущения красотка стонала, обнимая его мягкими руками, и без устали двигалась, словно пытаясь выжать из него все соки. — Любовь моя… я… мы должны… — Бруно пытался собрать разваливающиеся в сознании буквы во что-то вразумительное, объяснить насколько ему хорошо, предупредить… Но девушка только поцеловала его, притягивая к себе и скользя острыми ногтями по груди. Несколько жадных толчков, и Бруно с каким-то диким стыдом и пронзающим тело удовольствием, излился прямо в нее. Шею прошила острая боль, как от удара хлыста. Бруно снова застонал в жадные губы, на этот раз от боли. Тут же запульсировали горячие стенки, обхватывающие член, и красотка разразилась визгливым вскриком, содрогаясь и сжимая его бедра крепкими ногами. В церкви резко стало тихо. Бруно показалось, что ему заложило уши — он вдруг перестал слышать какие-либо звуки. Даже собственное сбитое дыхание или дыхание обжигающе горячей девушки в его руках перестало быть доступным слуху. По ключице поползло что-то липкое. — А-ах, милый… — красотка подняла кудрявую голову. Бруно не удержался и провел рукой по ровной спине. Чужой пот осел на пальцах. Девица прогнулась навстречу, потираясь сосками об его вздымающуюся грудь. — Я проголодалась… — Проголодалась? И чего же ты хочешь? — Бруно вгляделся в темные пятна глаз. Он все еще не видел ни зги, но мог различить едва уловимые черты круглого лица. Или хотя бы понять, где находятся губы, которые хочется целовать до удушающих стонов. — Мне нечем тебя накормить, — собственный голос звучал на удивление низко и тягуче. И можно было бы сказать, что игриво, если бы не сквозящая в нем усталость. — О, не волнуйся, мой король… — тело пробила дрожь от этого обращения. Бруно еще никто так не называл. И вряд ли когда-нибудь назовет. — Мне достаточно одного тебя… Жгучие губы приникли к ключицам. Бруно прикрыл глаза. Мокрый язык провел по шее, как раз там, где все еще пульсировала черта боли. — Что…? — Кровь. Точно, это кровь. Он ведь чувствует, как выступают капли. Интересно, откуда? Впрочем Бруно этот вопрос интересовал куда меньше тяжелого тела, устроившегося на нем. Они все еще составляли единое целое, и Бруно не желал разрывать эту связь. Когда еще ему удастся быть таким любимым? Когда еще? Горечь едва успела задеть губы, когда девица подняла голову, отстраняясь от его шеи с влажным чмоком, и облизнулась. — Хочешь пойти со мной? — Хочу. Без тебя мне жизни нет, mi vida, — хрипло усмехнулся он, поглаживая пылающую грудь и мягкий живот. — Ведь я люблю тебя. — И я тебя люблю. Бруно не сдержал довольной улыбки. Женщины никогда не говорили ему таких слов. Всю жизнь он считал, что попросту их не достоин. — Ты достоин. — Покажи мне свое лицо, — вдруг вспомнил он о своем желании. Которое сейчас, в общем-то не имело никакого значения. Окажись она хоть последней уродиной — он будет ее любить. Дева чуть приподнялась, разъединяя их тела, к великому сожалению Бруно. Схватившись за его предплечье, отклонилась назад, сидя на его ногах, уперлась пятками в край скамьи, согнула колени… И вдруг оттолкнулась, взмывая наверх. Да с такой силой, что у Бруно едва не вылетели суставы из плеч. Он только успел коротко вскрикнуть от неожиданности, чувствуя, как быстрый ветер холодит остывающую кожу. А потом зажмуриться, когда ему показалось, что он проломит головой деревянный потолок. Стремительный полет закончился также быстро, как и начался. Бруно с опаской приоткрыл глаза. Вокруг разлилось черно-синее небо с бусинами мерцающих звезд. Земля было далеко, они зависли, наверное, в паре километров над шпилем колокольни. Было не страшно. Но бессильно. Из-за облаков показался рогатый месяц. Дева перехватила Бруно за запястье и медленно повернулась к свету, вися в воздухе. Лунный свет заскользил по спутанным кудрявым волосам, по холмикам маленькой груди, мягкому животу и ногам… Бруно, наконец, решился поднять взгляд. Круглое лицо с карими глазами было обращено прямо на него. Чуть широкий нос и пухлые губы, которые так приятно было целовать… Красивая. Чутье его не подвело. Девушка растянула губы в улыбке, и Бруно увидел маленькие клычки, задевающие губы. Вот почему ее поцелуи были такими обжигающими. Она постоянно царапала его кожу зубами. Он уже собрался сделать ей комплимент, когда вдруг горячая рука на запястье сжалась, и в него вдавились стремительно отрастающие черные ногти. Глаза незнакомки полыхнули красным. Бруно не отшатнулся (будто было куда; в стольких километрах над землей он вообще не рисковал двигаться), продолжая наблюдать. Дева выгнула спину колесом, продолжая цепляться за него (из запястья уже сочились алые капли), а потом вдруг с коротким полувздохом-полустоном расправила кожистые иссяня-черные крылья. Такие большие, что в них можно было укрыть не меньше трех Бруно в каждом. — И такой нравлюсь? — голос ее больше не тек и не переливался. В нем появились властные нотки, он стал грубее и ниже. — Нравишься, — честно ответил Бруно с восхищением разглядывая движущиеся крылья. Теперь дева порхала, слегка покачиваясь на месте. — Отрекаешься от прошлой жизни? — Отрекаюсь. Если и шевельнулось что-то напоследок внутри, напоминающее о семье — было уже поздно. Сердце отмерило последних семь ударов и перестало биться. На мгновение в голове помутилось. Бруно успел подумать, что, наверное, упадет и разобьется, но когда открыл глаза — телу было очень свободно. — Нам пора. Дева заложила два пальца в рот, пряча свои крылья, и оглушительно свистнула. Тотчас вдали раздался топот копыт и собачий вой. По небу летели черные кони. Блестящий жеребец в серебристом сиянии остановился рядом, топая копытом. Бруно запрыгнул на него так легко, будто всю жизнь провел в седле. Он умел ездить верхом, но ему недоставало изящества и уверенности. Теперь все было иначе — рядом была она. И потому Бруно чувствовал себя лихим всадником, под стать своей избраннице. Дева опустилась на того коня с длинной гривой, который привез ее сюда. Она улыбнулась Бруно, показывая клычки, и ударила пятками по круглым бокам. Конь под ней заржал, словно подавая сигнал остальным. И Бруно вдруг разглядел десятки и сотни других седоков. Таких же обнаженных и бесстыжих, как она и он сам. Мужчины, женщины — от подростков до стариков — оседлали черных коней. Все улыбались. В воздухе не было печали. — ¡Vamos! — счастливо выкрикнула дева и снова свистнула. — ¡Vamos, amigos! Они поспешили в ночь, прочь от солнца. Ветер трепал волосы, а звезды манили за собой. В ушах звенели довольные визги и крики. Призрачный табун растворялся в небесах. Стоило им скрыться за поворотом, как раздался оглушающий гул. В Энканто тем утром не проснулся только ленивый. Старая церковь задрожала и обрушилась на рассвете, погребая под собой худощавое мужское тело, истерзанное до костей, и почерневший деревянный крестик на окровавленном шнурке, валяющийся рядом. Говорят, Дикая Охота уносит с собой каждого, кто ей встретится. Никому не скрыться от призрачных всадников. Но, может, кто-то и не хочет скрываться? Может, кому-то нужна тьма, а не свет? А, может, этот “кто-то” — ты?