Лукавый

      Последний октябрьский ветер приносил с собой морозящие кончики пальцев вихри, заставляя искать крупицы тепла в подряснике и его длинных руковах. Кончик носа расцвёл от холода, но юноша продолжал идти. Назад возвращаться нельзя. Он выбрал свой путь.       Крики больше не были слышны за его спиной – пансион остался далеко позади, скрытый за массивными ветвями деревьев. Листва, опавшая ещё неделю назад, шелестела под скоро идущими ногами.       Сердце переполняли злость, обида и такое пьянящее чувство свободы. Побег – сколько он грезил о нём, сколько раз сдерживал себя перед вечно упрекающим его во всех смертных грехах учителе, сколько он выжидал подходящие моменты и сколько потратил дней, оставляя трудом обретённые деньги. Илья не верил, что, наконец, смог осуществить план и вырваться из лап пансиона с его удущающими запретами и моралями.       Хруст сучьев огласился эхом на весь лес — Илья, стиснув зубы, подался в сторону выглядывавшей сквозь ветви хижины. Она давно заброшена, судя по рассказам в пансионе. Можно спокойно дождаться утра в этой хибаре, а дальше... Так далеко Илья ещё не задумывался, но верил, что решение придёт к нему с заливавшим горизонт алым заревом рассветом. Главное – переждать ночь, остальное не страшно.       Мрачной казалась на фоне сухих, крючковатых сучьев фигура лачуги, но поворачивать бессмысленно – другой ночлег он найти уже не успеет.       Скрипнули половицы под его башмачками, дверь протяжно всхлипнула, когда Илья заглянул внутрь. Лунный свет пробивался сквозь окна на стол, освещая медный подсвечник и капли воска. Илья подошёл к единственной, как он успел заметить, свече и выудил из кармана коробок, также как и подрясник с рясой, одолженный у оставшегося у них молоденького священника. Зажечь ту не составило труда, но ощущение исходившего от металла тепла не давали покоя – разве он мог его сохранить за прошедшие время?       Ответом послужила скрипнувшая на манер входящего недавно юноши половица – ещё один гость несчастной лачуги застыл в дверном проёме. — Не помню, чтобы давал согласия на вход, — протянул незнакомец, растегнув брошь, и скинул длинополый, мешковатый, но не менее изящный плащ на гвоздик. — Не помню, чтобы посещение забытых хибар требовало разрешения у первых встречных, — ответив в той же манере, Илья скрестил руки: правота оставалась за ним, и он это знал. — Как мы заговорили... святой отец, — последнее добавил незнакомец с толикой отвращения, не скрываемой в голосе, — Как же грубо, не находишь? — Любезничить с тобой нет ни времени, ни желания. Это место не принадлежит никому, а, значит, и находится в нём имею волю. — Забавно, — в тени блеснул оскал, и фигура незнакомца выплыла ближе к свету: юноша с уложенным светлыми волосами и горящими в отблеске свечи лазурными глазами, — Кто же сказал, что лачужка свободна?       Вымеряя шаг за шагом, незнакомец становился всё ближе к Илье, тот же неосознанно отступал, не горя желанием подпускать парня ближе. — Что свободна, давно известно среди... Людей. А вот имя вообразившего себе невесть что до сих пор не ясно, — не отрывая взгляда от чужих глаз, Илья опёрся башмаком о стену. — Ну как же, где мои манеры, — театральной разведя руки, незнакомец сделал последний шаг к юноше и расплылся в ухмылке, — Филипп, коль так волнует тебя, воришка чужих одеяний. — Я не... Я не вор, — неожидав услышать о своём грехе, Илья на мгновение растерялся, после оскалившись в ответ на ухмылку, — Не смей обвинять меня невесть в чём! Сам-то кто, раз припёрся сюда?       Хлопок раздался в паре сантиметров от рыжих прядей у уха – Илья успел расслышать, как глубоко в стене хрустнули ветхие доски. Янтарный взгляд неосознанно упал в пол, не давая юноше не шевельнуться, не противостоять открыто угрозе. Воспоминание о наказаниях в пансионе сдавили горло. Время. Ему нужно было время прийти в себя. Время собраться с мыслями. — Как грубо, — на одном лишь выдохе произнёс Фил и, сдавив острый подбородок меж ветвистых пальцев, поднял на себя взгляд медовых янтарей, — Манерам тебя не выучили старики. Как жалко, пропадает такое милое личико...       Фил тянул слова в сладкой манере, но Илья улавливал в них холодные обрывки исходившей угрозы. Пальцы сильнее сдавили его подбородок: не повиноваться более не хватало сил. Туманный янтарный пронзил ледяной, горящий неестественным голубым – адским – пламенем взгляд. Внутри оборвались нити сомнения. Пошатнулся мир вместе с телом Ильи. Юноша проклят. Молодой священник не лгал, проповедуя им последние дни о промыслах нечистых сил, предупреждая о приближавшемся бессовом дне.       Фил чувствовал его ужас, блеснувший в янтарях – ухмылка расцвела в оскал, явив на свет выступавшие острыми концами резцы. Длинный язык прошёлся по клыкам в азартном предвкушении.       Выставив машинально руки, Илья чувствовал, как дыхание перехватило от ощущение биения в чужой груди, вернее, от его отсутствия. Переплетение жизни и смерти во всей своей ужасащей красоте. Илья слишком поздно застал себя на мысли восхищения – Фил и не думал отступать. — Покайся, лу-лукавый... — голос предательски дрогнул, как только шеи коснулся ледяной кончик носа: кровь застыла в жилах в то же мгновение. — Покаюсь, разве легче станет? Не думаю, — последнее Фил выдыхает на чужую кожу, оставив краткий отпечаток губами: желание заклеймить бледное тело яркими, несходящими пятнами будоражило давно переставшие биться сердце, — К чему клятвы и молитвы тому, кто давно ходит вне Гласа Божьего? — У-услышит мои просьбы свя-ят дух. Свершит казнь над... Над... Не.. Не смей...!       Алые, словно грозья рябины в своём расцвете, капли скатились за ворот подрясника – юное тело прошибла дрожь. Илья жалел, что посмел осквернить одежду священника в день всех святых. Вопрос – "Что, если бы он остался в пансионе?" – не покидал буйную голову. Слова, услышанные некогда на занятиях, застыли в горле комом. Язык онемел. В янтарных омутах стояли слёзы боли: грубые губы раз за разом впивались в тонкую шею юноши, оставляя бордовый след на бледной коже. Руки вцепились в острые плечи, но не оттолкнуть, не остановить мучение хотя бы на миг не удавалось.       Тело прошибала крупная дрожь, сердце разбивалось о рёбра, ноги не держали более лукавого юношу. Рваные вздохи приятной негой оседали в груди мучителя. Илья не хотел верить, что так легко отдался в чужие руки на растерзание.       Оторвавшись от шеи, Фил не сдержал глумливой улыбки при виде кровопотёков на тёплой и такой манящей коже – желание в мёртвом сердце разгоралось сильнее. Подняв до безумия горящий похотью лазурный взгляд, Фил усмехнулся: жертва скалила в ответ свои зубки, да только слёзы блестели на её глазах. Такой беспомощный в его руках, а продолжает вести заранее проигранное сражение. В сознании на мгновение мелькнула мысль...       Руки соскользнули с запястьев на талию – острый кончик носа уткнулся ему в ключицы. Горячо. Дыхание, такое частое и тёплое, обжигало его кожу. Воспоминание об его некогда живом теле всплывали перед затуманенными глазами. Хотелось ощутить больше тепла. Больше чужой кожи в прикосновении со своей... — Не прощу... — Повтори? — не расслышав ни начало, ни конец фразы, Фил хотел было вновь поддержать тело юноши, но ощущение коротких резцов на его шее затмило все прошлые мысли, — Кх, как мы грозны...       Сжав челюсть на холодной коже, Илья вцепился из последних сил в острые плечи, облачённые в пышные рукава. В проклятом пугал лишь взгляд и клыки, но внешне он не вызывал отвращения, скорее наоборот. Притягивал взгляды – больше подходило. От осознания этого хотелось оставить как можно глубокий след, впиться из всех сил, почувствовать мёртвую кровь на дрожащих губах...       Пути назад не будет, но мириться с такой глупой смертью Илья не хотел – гордость добьёт быстрее, чем острые клыки сомкнуться у артерии. — Невинный мальчишка оказался не таким уж и безобидным, — протянул довольно Фил, открывая шею сильнее, — Не только шипы, но и зубки показывать умеешь.       Слышать, что ты, как загнанная в угол зверушка, продолжаешь сопротивляться, было невыносимо. Особенно от того, кто в любое мгновение всего лишь из прихоти может оборвать твою жизнь. Одно движение, и багровые пятна покроя тёмную ткань подрясника. Медовые янтари потухнут навсегда. — Нечестно вести тому, кто думает о собственной смерти, — ветвистые пальцы провели вдоль позвоночника, — Разве не так? Убиваешь веселье, — в плавном движении его рука прошлась с бедра на поясницу, притянув ближе содрогавшееся в мелкой дрожи тело, — Давай сыграем? Нужно лишь твоё согласие, милый лис.       В огненной голове мешались мысли и слова, брошенные проклятым: Илья не понимал больше происходящего. Уткнувшись в ледяную шею, он не хотел не сопротивляться, не впиваться в чужое тело – попытки поменять хоть что-нибудь тщетны. Лазурные омуты пылали в азарте, но Илья уже не замечал ничего перед собой, осев безвольной куклой в чужих руках. — Сдаюсь...       Голос юноши дрогнул – чужие руки обвили талию. Грубые губы сомкнулись на его шее, поднимаясь выше. Его тело дрожало, но Илья не обращал внимания ни на что. Планы на ночь изменились, но они больше не волновали юношу, как утро, которое он более не встретит. Он уступил – остальное не важно. Конец предрешён.       Игра началась...