Trick-or-treat

— Нет, дай белый. — А белый я… съела. — Что?! Зачем? — Мне захотелось… — Фу, гадость. Тогда жёлтый… Эй, держи фонарь ровнее! Масло капа…       Тонкий, визглявый скрип проржавевших петель протяжно вспорол затаённую тишину. Словно звук флейты Крысолова, он подчинил внимание, привлёк взгляды, похитил вдохи в лоне осенних сумерек.       Дверь отворилась наотмашь, тяжеловесно грохнув о стену, и вторили ей биением встревоженные сердца. — …призраки? — Сквозняк. Мы даже не начали. — Может, уйдём? — Нет, сначала проверим. Только… держитесь рядом.        Дверной проём, подобный провалу глазницы, разверзнутый настежь, застыл в ожидании неведомого. Другая «глазница» — наглухо заколоченная досками прорезь окна, давно утратившего стёкла.       Этот ветхий, растерзанный временем дом походил издали на пожелтевший в веках череп. Потрескавшаяся и осыпавшаяся трухой черепица на крыше, сглаженная ветрами и дождевой водой, покосившиеся, местами выбитые узорные перила, обнимающие вытертые ступеньки, и застланная прелой листвой терраса. Половицы её тщедушно стонали под крадущимися шагами, выдавая движение. — Эй… — дрогнувшим шёпотом. — Есть кто?       Пред взором — непроглядная тьма, призывно веющая нетронутой тайной. Глухая и не отзывчивая. — Давайте уйдём… — Струсила, что ли? — Да… — Пф, девчонка. Зачем только с нами увязалась? Трусиха! — Пришли за конфетами?       Высоко взвизгнув и швырнув на голос фонарь, долговязый мальчишка в костюме скелета шлёпнулся на зад. Другой кубарем скатился по ступенькам и с криком пустился наутёк, на ходу теряя простыню.       Юнги охнул, запоздало отнимая ладони от накалившегося стекла, перехватил фонарь за ручку и оглядел замерших детей. Пухлощёкая девочка смело выступила вперёд, краем лиловой мантии, расшитой звёздами, прикрывая своего растворившегося в страхе товарища. В тусклом дрожащем свете видно было их лица, раскрашенные в честь праздника и застывшие, будто маски, перепуганными гримасами. — Заглянете на чай? — предложил Юнги из вежливости. — Н-нет, — выдавила девочка, мелко тряся головой, и её чудные рыжие локоны, заплетённые в высокие хвостики, задрожали сильнее, чем она сама. — М-мама не разреш-шает.       Юнги кивнул одобрительно, но, заметив рядом их художество — начертанную жёлтым мелом пятиконечную звезду, кривовато обведённую кругом, — разочарованно вздохнул. — Вот как, — горько усмехнулся он и поднёс фонарь ближе к лицу. — А к Дьяволу взывать — разрешает?       Юнги знал, какой пугающий образ могут нарисовать языки пламени, слизывая человеческие черты трепещущими бликами. Особенно, в воображении заворожённых таинством праздничной ночи детишек, что в полнолуние пришли на порог заброшенного дома, где, по слухам, живут привидения. Он вполне мог привидеться одним из них, даже если бы не желал того.       Девочка всхлипнула, крепче прижав к груди корзинку-тыкву. Мальчик заторможенно поднял взгляд, сморгнул наваждение и вскочил на ноги. — Не тронь её! — Не стану, — Юнги протянул ему фонарь. — Вы должны отыскать своего друга. Поспешите.       Дети переглянулись. Через мгновенье их и след простыл.       Юнги вздохнул, подошвой ботинка затирая пентаграмму. Меловая крошка размазывалась и въедалась в поскрипывающие доски, оставаясь блёклым пятном. В свете выглянувшей луны — особенно заметным. Юнги кинул взгляд вдаль, на озарённые серебряным сиянием холмы, на частокол голых деревьев и неугасающую реку огней поселения, прежде чем скрыться за хлопнувшей дверью.       Внутри было тихо, пахло пылью и царила непроглядная тьма. Юнги двинулся вглубь по наитию, пока не наткнулся коленом на столик, и зашарил по поверхности в поисках спичек.       Свечи — единственный атрибут торжества, что нравился Юнги. В честь праздника их делали резными и фигурными, красили в разные цвета и снабжали цветочными ароматами. За червонную монету Юнги набрал две дюжины разных свечей, и теперь на ощупь выбирал, какую подожжёт первой.       Темнота с треском разорвалась всполохом жёлтого пламени. Возникший на вершине спички огонёк перетёк на фитиль крошечной каплей, окреп спустя мгновенья, пожирая нагнетённый внутри мрак и открывая взору скудное убранство прихожей. Юнги развеял выдохом ниточку дыма и опустился в крякнувшее кресло.       Он видел много огня в последние дни, на праздничной ярмарке и пышном карнавале. Там были светящиеся тыквы с причудливыми рожицами, глотатели и заклинатели огня, фокусники, окрашивающие пламя в фиолетовый и зелёный. Он видел многое, но заворожённо засматривался каждый раз. Дрейфуя в толпе нарядных людей, от одной палатки к другой, неизменно украшенной факелами, он мог понять, чем людей так привлекает укрощённое пламя. В их понимании, где есть источник света, там нет места тьме. А значит, Смерть, дань которой они отдавали угощениями и танцами, была им не страшна.       Стук в дверь растревожил слух, вырывая из дрёмы. Юнги насторожился, прислушиваясь. Он лишился особых привилегий Высших, его слух не отличался от человеческого, но не поэтому он ничего не услышал. Там, за дверью никого и не было.       Пламя свечи дрогнуло, сильно вытянулось ввысь и закоптило чёрной лентой. Юнги задержал дыхание, зная, что беспомощен. Он не ведал, какая из сил к нему пожаловала, но наивно верил, что они не сунутся в дом без спроса. — Ах, Юнги-я, — прозвучало вальяжное, — здравствуй.       Юнги поднял недоверчивый взгляд, в сиянии притихшей вмиг свечи едва различая силуэт на софе перед ним. Одного лишь звучания голоса было достаточно, чтобы узнать его, но и глазам Юнги не мог довериться достаточно, чтобы поверить в его присутствие. — Чимин… — выдохнул он тихо, благоговейно. — Ты здесь. Почему? — Кто знает… — протянул Чимин. — Поверишь, если скажу, что озорные детишки призвали меня? — Поверю скорее, что это ты их надоумил. Юнги опустил взгляд, пытаясь унять возникшее в груди волнение. Чимин усмехнулся. — О чём ты, сладкий? Я — воплощение невинности, — объявил он, обнажая клыки в ухмылке.       В пальцах его, объятых массивными кольцами, возникла маска c высокими ушами, подобными заячьим, но меж ними были так же ветвистые оленьи рога. На такие же прежде он безжалостно насаживал грешников, пронзал насквозь и поднимал над собой, чтобы упиваться стенаниями, умываясь стекающей кровью.       Юнги видел это собственными глазами, не единожды. Пленённый зрелищем, что мог предложить ему Чимин без толики смущения, красуясь мощью и беспощадностью, Юнги ни разу не отвёл взгляда. В такие моменты Чимин выглядел великолепно. Юнги неизменно испытывал восхищение. Телом наблюдал свысока, но душой смиренно преклонял колени, прекрасно помня, что почитает врага.       И даже потеряв из-за этого всё, чем он был, Юнги вновь трепетал, видя Чимина. Юнги едва мог противиться своим чувствам. — Я не позволял тебе войти в мой дом, — сглотнув, пролепетал он. — Мне не нужно твоё позволение, — произнёс Чимин снисходительно. — Пока на тебе моя метка, ты — мой дом.       Юнги зажмурился до звона в ушах, ведь слышал в его голосе отголоски искренности, словно Чимин говорил о сокровенном. Привычнее было слышать от него другое, свидетельствующее больше о его аппетитах, нежели о симпатии. Но, раскрыв глаза, Юнги не увидел едкой усмешки.       Чимин был серьёзен. Он склонился ближе, и глаза его, отражая пламя, полыхнули алым. Вертикальные щели зрачков, свойственные в природе хищникам, были направлены прямиком на добычу. Юнги вздрогнул, видя, как Чимин облизывается. — Мы давно не виделись. Позволь разглядеть тебя лучше, — произнёс Чимин и щёлкнул пальцами.       Тут и там, возникая из ниоткуда, вспыхивали и повисали в воздухе малиново-алые огоньки — клочки адского пламени. Юнги узнал его по цвету, и знал так же, что адское пламя невозможно унять ни водой, ни воздухом, ни землёй, ведь всё, что его коснётся, обратится прахом.       Юнги сглотнул, медленно оглядевшись. — Не бойся, — шепнул Чимин, привлекая внимание.       Когда света стало больше, Юнги мог разглядеть его в деталях. Чимин выглядел иначе с последней их встречи. Тогда он почитал багряный цвет и непременно обнажал торс. Теперь же одежда на нём была непроницаемо чёрной и покрывала почти всю кожу, кроме лица и узких прорезей на груди и подмышками. Его массивную шею туго охватывала отливающая серебром цепь, а руки его, обычно по локоть в крови, были скрыты высокими перчатками. Юнги оставалось лишь гадать о причинах перемен. Было ли это торжественным нарядом специально для Юнги или же ткань прятала многочисленные шрамы, полученные в наказание за их общее прегрешение.       Юнги опустился взглядом до обхватывающего крепкие бёдра ремня и отвлёкся на движение. Чимин плотно приложил маску к лицу, лукаво улыбаясь. Он смотрелся величественно в окружении почти пылающей разрухи, вальяжно откинувшись на дряхлой софе, одна из пружин которой, Юнги уверен, должна была упираться ему в зад.       И Юнги признавал своё поражение перед его великолепием. Ничто не шло Чимину больше, чем первозданный хаос. Как и прежде, это оставалось неизменным.       Противясь силе, что неумолимо влекла к нему подобно земному притяжению, Юнги вжался в кресло в надежде удержаться на месте.       Чимин смахнул маску в пыль и подался вперёд, ловя больше бликов света широко раскрытыми глазами. — Что это? — Чимин нахмурился, тщательно принюхиваясь. — Твоё жалкое тело ранено?       Юнги вздрогнул, отнимая ладонь от подлокотника. Кожа, обожжённая о фонарь, повредилась от трения, являя собой кровоточащее уродство. Чимин фыркнул; его лицо приняло недовольный вид. Он торопливо распустил шнуровку на правой перчатке и, высвободив руку, потянулся к Юнги. — Дай сюда, — потребовал он. — Руку. — И сердце? — усмехнулся Юнги, и Чимин улыбнулся елейно. — В другой раз, сладкий. Сегодня — только руку.       Юнги колебался мгновение, разглядывая наполовину покрытые чернотой пальцы и длинные острые ногти. Коснуться их хотелось нестерпимо. Вновь прильнуть руками, лицом, телом, ощутив тепло и силу. Юнги вновь был не в силах устоять перед соблазном. Он дотронулся до ладони Чимина и прикрыл глаза с умиротворением, какое не испытывал в новой жизни.       Чимин держал его хватко, слизывая раны вместе с кожей, вгрызаясь в плоть, и после поцелуями заживляя и восстанавливая ткани. Юнги задыхался, внимая пронзившим его вспышкам боли, обжигающе-острой и нежной единовременно. Она струилась в нём, делая живым и чувствующим, и билась частым пульсом в крепком сплетении рёбер. Он не видел, но чувствовал устремлённый на него жадный взгляд, пока занимал молчание дрожащим дыханием. — Даже человеком ты — особенный, — поделился Чимин, прихватив губами мясистый бугорок в основании большого пальца. — Возможно, «особенный» — это о блюде, какое можно приготовить из бывшего ангела на костре из сотни огней? — проговорил Юнги шатко.       Чимин не ответил, лишь потянул на себя ненавязчиво, обхватив запястья. Он без слов звал к себе, склонял к близости, но на это Юнги не мог согласиться. Он выдернул руки из хватки и приложил к груди, чувствуя отдающую в кончики пальцев пульсацию, всё никак не желающую угасать. — Ах, Юнги-я, — проскулил Чимин, жалобно изламывая брови, и опрокинулся на диван.       Он накрыл лицо ладонью, шумно принюхиваясь, и смочил губы слюной. Другая его рука опустилась на грудь, зашуршала по ткани, соскользнула ниже и накрыла пах. Чимин стонал, неторопливо лаская себя.       Для Юнги у него было очередное бесстыдное представление, от которого ломило жаром грудную клетку. И Юнги не смел отвлекаться. Он следил за Чимином неравнодушным взглядом, цепляясь за каждую жаждущую внимания выпуклость, пока тот не кончил, утробно рыкнув.       Дышать от это стало только тяжелее. — Зачем ты здесь? — выдавил Юнги через силу.       Чимин одарил его горящим взглядом и осклабился. — Захотел увидеть твои обломанные крылья, птенчик, — произнёс он, смакуя каждое слово.        Он наслаждался уязвимостью Юнги, не испытывая лишней жалости. Его улыбка обрезала последние ниточки, связывающие Юнги с Небесами, и он оседал обессиленно, уже не властвуя ни над головой, засеянной грязными мыслями, ни над какой другой своей частью. И эта слабость рождала злость. — Своих обломанных рогов уже недостаточно? — прошипел Юнги.       Чимин рассмеялся мягко, рокочуще. Он не был зол, не повёлся на провокацию. Он будто только этого и ждал.       Наклонившись, он вплёл в волосы ладонь, оттягивая смоляные пряди назад, чтобы продемонстрировать два небольших обсидиановых рога, заострённых на концах. Они не шли ни в какое сравнение с теми, что были у него прежде, но и не являлись галлюцинацией или игрой света. Юнги не нужно было к ним прикасаться, чтобы увериться в их подлинности. Это выбивало из-под ног последнюю почву.       Люди веками верили, что под ногами у них — вечно тлеющая Преисподняя. Верили так же, что окажутся в ней после смерти, раздираемые чертями и демонами, за свои жалкие грехи.       Юнги видел много смертей. Старики завершали жизни, дотягиваясь иссохшимися пальцами до него — умиротворёнными. Дети уходили от болезни, не в силах удержать в крохотных телах силу Смерти, и он укрывал их своими крыльями, даруя вечный покой. Он даровал милосердие грешникам и провожал за руку каждого, держа крепко, не позволяя сорваться с Праведного пути, пока не доводил до врат Рая.       Но ему не суждено было туда войти. Он был осквернён с первого взгляда и очернялся с каждой новой мыслью. Пока не коснулся запретного, утратив доверия Высших. Он был изгнан с позором — бродить блёклой тенью себя прежнего, человеком без права на искупление. — Прошло семь лет, — прошептал Юнги. — Как смертных грехов, — ухмыльнулся Чимин. — Предался ли ты хоть одному из них?       Юнги поднял изумлённый взгляд. — Нет? — удивился Чимин. — Почему? Надеялся заслужить искупление? Они не вернут тебя даже после обращения прахом. Тебе не суждено стать хотя бы ангельской пылью.       Юнги знал это. Но ему не была известна судьба Чимина. И теперь, когда Чимин привнёс в его земную жизнь частицу своего мира, Юнги знал точно: Небеса не плачут по Падшим, а создания Тьмы милосерднее Ангелов.       Там, где Чимину было даровано прощение, Юнги не полагалось ничего. — И сколько ты отдал взамен? — спросил он дрожащим голосом. — Одну, — изрёк Чимин. — Такую же, как твоя.       Юнги вздохнул. Чимин низверг ещё одну ангельскую душу, но чудовищем не стал. Наоборот, поправил свой статус и отращивал новые рога, сияя великолепием. — Не беспокойся, сладкий, — проговорил он мягко, почти нежно. — На того ангела у меня даже хвост не дёрнулся. Я был верен тому мерзкому чувству, что испытал к тебе. Как и ты. — Уходи. — Нет. Здесь мой дом.       Юнги глянул на него обречённо. Скинул с плеч тяжёлые одежды, обнажая не столько тело, сколько душу.       Всё, чем он был, обращалось прахом в глазах Чимина. И воскресало, подобно Фениксу, человеком с обломанными крыльями.