3/10/1972

Утро в доме Нонны началось так, когда обычно приходит настоящая осень: женщина достала с антресоли два тёплых пледа, доставшиеся ей на память после смерти отца, одела впервые за сезон мягкие тапочки и, пройдя в них же на кухню, поставила чайник на плиту, пока на часах было лишь семь утра. Настенный календарь в прихожей обозначал этот день как 3 октября. Очередной будний день без отопления в квартире. Друг с работы Нонны обещал завезти к вечеру батарею, которая у него «случайным» образом завалялась в гараже, и только на него могла рассчитывать Нонна, ведь вещей для естественного согревания на самом деле могло попросту не хватить, если температура опустится на ещё несколько градусов. А по общим впечатлениям совсем скоро это и должно было произойти. За соседней стенкой в этой же квартире на узкой кровати спал Марк, по нос укутавшийся одеялом, уже накануне одетый в приличный слой одежды — штаны да кофта с длинными рукавами (которая также натянута до костяшек руки). Он непроизвольно даже во сне чувствовал как по щиколоткам гулял сквозняк, отчего спал всю ночь в позе эмбриона, лишь бы скрыть целиком своё тело одеялом, и чуть подергиваясь, как когда поднимается температура. Теперь же из-за чуткого сна он проснулся раньше своего будильника, но продолжал лежать с закрытыми глазами, шмыгая носом в ткань одежды. Сон не шёл, не возвращался никакими путями и Марк размышлял о том, что ещё предстоит пройти ему этим утром: как придется покинуть тем не менее хоть немного тёплую кровать, умыться холодной водой и выйти на улицу, где ожидается более жуткая температура, чем в квартире — от общего представления он зажмурился и с вымученным выражением лица резко перевернулся на другой бок, к стене, натягивая одеяло уже по уши, чтобы внешние звуки не раздражали с каждой проходящей минутой. Нонна же в это время вышла из кухни, оставляя кипеть воду на плите, взяла под руку из прихожей оставленные пледа и направилась в свою комнату, точнее быть гостиную, где кроватью ей служил раскладной диван. Она, раздвинув плотные шторы, тем самым окутав комнату в холодный предрассветный оттенок, начала в собственной грации кошки убирать постель внутрь самого дивана, а следом трансформировать его обратно из кровати. До ушей Марка донеслись лишь звуки хлопка, когда сидячая часть дивана встала на свое место — при разложенном виде на ней оказываются ноги лежачего. Парень ещё раз томно вздохнул и цепче взялся за одеяло, которое поглотило его уже с головой. Дальше наступила острая тишина, Марку даже вроде как получилось впасть обратно в сон на эти некоторые минуты блаженства, но скоро его вновь вернули в реальность, на этот раз руки тёти — та была уже в его комнате. Нонна аккуратно стянула с него обратно одеяло до плеч — думала, что он все ещё спит — нежно пригладила его взъерошенные волосы, что падали на глаза, заставляя ресницы трепыхать от соприкосновения, и заботливо поверх одеяла укрыла Марка пледом, плотнее прижимая ткань к дрожащему телу. Марк таил дыхание, чувствуя эти прикосновения, а расслабился только после того, как тяжёлый плед придавил его тело к матрасу — тепло настигнет в течение нескольких минут, если не шевелиться. Доделав все рутинно-утренние дела в квартире, в число которых было проверить сон Марка (в последнее время спал он жутко, с придыханиями, вечно ворочаясь), Нонна возвратилась на кухню, где потихоньку начинал свистеть чайник. Выключила его пораньше, чтобы полный свист кипящего чайника точно не разбудил Марка, и приступила к полному приготовлению завтрака: себе налила кофе с остатками молока, а племяннику навела горячий чай, достала банку с мёдом, которую приобрела накануне на рынке, пока возвращалась через него с работы, на обоих разрезала макового пирога и к прочему успела выписать записку на холодильник, что нужно сделать Марку после прихода со школы. Тишман, укрывшийся уже двойным слоем одеяла, согретый и убаюканный дальним шумом переставляющийся посуды и запахом сладкого пирога, начал ещё раз непроизвольно проваливаться в сон, теряя грань реальности и приближающего выдуманного сюжета. Спать он, безусловно, хотел, но возвращаться в беспокойные сны — нет, оттого снова резко схватился за угол нижнего одеяла, раз мыслями удержаться не получается. Так он пролежал ещё неожиданно пятнадцать минут — озвучь ему кто это время, он бы ни разу и не поверил, что смог столько продержаться и ни разу не вырубиться. И вот прозвенел его будильник рядом с ножкой кровати, заряжая пол вокруг себя небольшой рябью от собственного подпрыгивания. * * * Нонна закончила было с приготовлением завтрака, уже развернулась к двери, чтобы дойти до комнаты Марка, спросить, готов ли он вставать, как столкнулась взглядом с ним же. Он стоял вновь лохматый, помятый, втянувший голову в плечи от холода и сложивший руки крест-накрест на груди и с сонной улыбкой, через которую читалось «Да, это я сам встал, представляешь». Женщина не устояла с каменным лицом, ответно улыбнулась и подала голос, нарушая утреннюю тишину: — Батюшки, ни свет, ни заря, а Марик уже на кухне! Доброе утро! — Марк приятно рассмеялся своим хриплым из-за пришедшего с выходных кашля голосом. — Доброе утро, тёть Нонна. — Умойся, как следует, и за стол, пока не остыло. Тот повиновался, вскинув честь к правому виску, и скрылся в ванной. Нонна подошла к настенному радио, покрутила кнопку, поправила антенну в сторону, где у них стояла раковина, и из динамика полился сквозь помехи глубокий голос, рассказывающий о предстоящей погоде на день. Слушать об ухудшениях было бессмысленно — сами понимали — и она переключила на другую станцию. Кухня мигом залилась в звуке песни отведённой под утреннюю гимнастику: — «…ПОЛОСА ПОГРАНИЧНАЯ ИДЁТ! ЧТОБЫ ТЕЛО И ДУША БЫЛИ МОЛОДЫ, БЫЛИ МОЛОДЫ, БЫЛИ МОЛОДЫ, ТЫ НЕ БОЙСЯ НИ ЖАРЫ И НИ ХОЛОДА, ЗАКАЛЯЙСЯ, КАК СТАЛЬ! ФИЗКУЛЬТ-УРА! ФИЗКУЛЬТ-УРА!» * * * Прошло полчаса, как тётя ушла на работу, успев зачитать вслух с листка поручения, а Марк все ещё восседал на кухне. Он, как обещал, вымыл посуду, убрал все по ящикам и шкафам, а в запасе все равно оставалось прилично времени. Дослушав утренний эфир, точнее в пол уха, он поднялся со стула, переставая слепо смотреть в кухонное окно, за которым начинал моросить дождь косой линией. Вернулся в комнату, взял под руку портфель и вешалку с формой и пошёл в гостиную, где на огромной стене располагалось обширное зеркало. Перед ним он и начал лениво переодеваться. Выпрямив треугольником на спине свой красный платок, уставился в собственное отражение. Оно было истощенным и измученным последние дни, ничто и никто (как бы он не врал Стасу) не помогало справиться с вернувшимся стрессом и надвигающей ангине. Казалось, даже погода существует под его стать — тоже ревёт. Марк вздохнул, откинул отросшую чёлку со лба, приободряюще улыбнулся самому себе и, взяв с кресла портфель, выскочил в прихожую, перебирая в мыслях, как же он нелепо выглядит, зачем только носит такую причёску, зачем попросил купить на каникулах такие коричневые брюки — все, по его мнению, только подчёркивает его внешнее безобразие. Сел на низкую табуретку около обувницы, достал оттуда свои туфли и нырнул ногами в обувь, на автомате сразу завязывая шнурки. Единственная мысль, что могла немного утешить сторону его ненависти к себе, — слава Господу, что он сам себя не видит. Так хотя бы спокойнее живётся днем, не зная, какой при общении с другом, какой с улыбкой, какой когда думает над картой по географии, какой когда не знает ответ на вопрос учителя — хотя иногда все же интересно почему одноклассники так рассматривают при отсутствии ответа. На том он снова начал свой день: последний раз кинул на себя взгляд в зеркало в прихожей, взял с полки, где стоял домашний телефон, свои ключи и покинул квартиру. Выходя из подъезда, он мигом ощутил своеобразное приветствие погоды: она вихрем окутала его, подхватывая зачесанные волосы, пробежала по коже, таща за собой мурашки, и полетела дальше, видимо, к следующему подъезду, откуда тоже в это же время вышел школьник. Марк съежился в своей курточке, закинул скатившийся конец шарфа обратно за спину, и в ускоренном темпе отправился на остановку, ждать троллейбуса — дождь все ещё плакал над Одессой, набирая темп в ногу с утекающим временем, а парень как назло забыл попросить тётю оставить ему зонтик. * * * — Туфли! Мои бедные туфли! — Пионеры, а ну не толкать младших! — Только не говори, что мне только что всю штанину брюк обрызгнули… Да ну! …Доносилось со двора школы. Школьники бежали в заведение, как в ковчег. Старались не толкаться, да только как этого избежать? Лужи по всему периметру, зонтики бьются друг о друга, а иногда просто проезжают по чьей-то шапке, так что и извинения были тут слышны. Марк проскользнул в школьные ворота, пока целая колония недавно назначенных октябрят не заняли проход, и прямо по лужам, не жалея собственные ноги, а точнее быть здоровье, пошёл к крыльцу. Грустным взглядом в очередной раз он окинул школу со стороны, вновь подумал, как оказывается здесь можно быть одиноким, и неосознанно вовлекся в кучу пионеров, которые давили друг на друга то сзади, то спереди, не дай Бог ещё и кто-то сбоку завалится — все спешили внутрь, в тепло и сухость. Марк крепче прижал к себе свой портфель и через пару мгновений и ударов чьими-то туфлями по его лодыжкам он оказался в раздевалке старшей школы. Вот уже второй месяц как он десятиклассник. На день школьное расписание включало в себя пять уроков, шестой отменили благодаря (в особенности) девочкам-старостам — бОльшая часть ребят с их класса участвует в концерте ко дню педагога, до которого осталось всего ничего, рукой протянуть, и надо срочно репетировать, потому им и отменили физкультуру. Марк, непонятно к чьему счастью, не имел никакой роли в предстоящий праздник, поэтому сразу после пятого урока он отправится домой. Хоть и была возможность приходить на репетиции, он ею не пользовался. Зайдя в кабинет черчения, он мгновенно встретился взглядом со своим одноклассником, с которым обычно сидел на уроках — сидели на второй парте среднего ряда. Марк поздоровался с учителем, который усердно искал коробку с мелом у себя в шкафу (и которую он по итогу не найдёт, ведь ещё в прошлую пятницу пионеры-старшеклассники на генеральной уборке разбили мела на крошки) и присоединился за парту к Володе. — Утра доброго, Тишман. — Они обменялись слабым рукопожатием, а Володя приободряюще похлопал по спине друга. — Оптимизма в тебе не убавить, Никитин. Такая дождина, а утро — доброе, значит? — Марк выдержанно улыбнулся левым уголком рта. — А я-то думаю, чего ты мокрый, как полотенце из ванной. — Хмыкнул загадочно тот и вернулся к точению карандаша лезвием на линейчатом одиночном листе. — Я сегодня с зонтом, спасся ещё. — Это хорошо. — Как сегодня себя чувствуешь? — Никитин покосился взглядом, продолжая срезать грифель. — Мне лучше, спасибо. — Марк помолчал. — Не надо вообще думать, что случилась трагедия, лады? Месяц прошёл, я… мы — живём дальше. Со мной всё лучше не бывает, не выспался просто. Погода ещё… — Прошу, ученики, встать, звонок будет через… — На первом этаже дали сигнал начала учебного дня. Преподаватель смущённо улыбнулся. — Здравствуйте, дети, присаживайтесь. Сегодня, вижу, ставите рекорд по истреблению в коллективе — сколько болеющих на этой неделе прибавилось, староста? — Он склонился над журналом с карандашом в левой руке. — Ещё трое к ранее четверым, учитель. * * * После второго урока 10 «Б» разделился: кто поспешил в столовую, а кто-то к следующему кабинету, на подоконнике учить текст к концерту. Вот Марк с Володей и оказались в столовой — здесь пахло сыростью вперемешку с курицей, что быстро остывала с девяти утра. Её как раз подавали на столы младшим классам. — Ну и запах. — Не знаю, — Пожал плечами в ответ Никитин, — Как обычно. Они встали в общую очередь учеников, ведущей к индивидуальной раздаче завтрака, и уставились во все глаза на зал столовой: тут же начали активно заполняться столы, загремела посуда и усилились голоса переговаривающихся с едой во рту. Марк метал взгляд от одного ученика к другому, не задерживаясь ни на ком, хотя взгляд определённо искал что-то в окружающих. Что-то, что напомнит о Стасе ещё раз. Через пару минут очередь заметно сократилась, но парни оставались ещё в ней, мирно не разговаривая друг с другом. И вот Тишману удалось зацепиться взглядом: знакомые черты лица, патлы того же цвета, да и форма того же фасона. Его сердце подпрыгнуло, только не похлопало в ладоши. Марк вцепился в бока пустого подноса, не сумев отвести пристальный взгляд от того стола, куда сел фантом любимого. — Поговоришь с ним? — О чем? — Бросил он, поджав губы, чтобы не ляпнуть самому же ответ. — Даже не знаю. — Иронично ответил Володя, хлопнул по плечу Марка и отвернулся лицом к полкам, где стояли салаты. — Ну правда, что мне ему сказать? Я должен был подойти раньше. Он опять состроит из меня бесчувственного идиота. — Ты знаешь, что ты больше говоришь с ним у себя в голове, чем в реальной жизни? — Потому что только так я могу поговорить с ним дольше минуты. — Как знаешь. И снова повисла тишина. Марк соизволил отвести взгляд от Стоянова, пока ещё не успел столкнуться с ответным и отвернулся, как Володя. Подойдя к поварихе, он пробормотал, не осознавая, то же самое, что сказал ранее его друг — и на его поднос уместили тарелку с кучкой жёлтого пюре и ту самую курицу и стакан компота из яблок. Он поднял недоуменный взгляд на Никитина, отойдя из очереди в сторону обеденных столов. — Ты сам выбрал это, Тишман. Парни пробрались через буквально маленьких младшеклассников к свободному столу около окна, сели навстречу пасмурному свету и скучающе, будто вовсе не голодны, начали ковырять вилкой курицу в повидле. — Приятного аппетита. — Когда я ем — я глух и нем. — После такого блюда и не таким останешься… Отведав наиболее вкусное блюдо из общего меню их школы, Марк и Володя вновь попали в поток из учеников, только теперь они шествовали к выходу из столовой — звонок на следующий урок прозвенит вот-вот, если не поторопиться. На половине пути их двоих рассоединила толпа — Володю унесли волны тел учеников прямо к витражным дверям, в коридор, а Марка оттеснили назад, они успели только перекликнуться, мол, встретимся в кабинете. Марк, потеряв характерную настойчивость ещё пару месяцев назад, смело пропускал всех, кто толкался ему в спину, ругался, что он как истукан стоит. А сам оглядывался — где-то рядом бодро гуляет звучный знакомый тембр. Но нигде не видно самого парня. — Ещё чего, каждая копейка дорога должна быть, если мы хотим добраться до этого ДК. — Рядом. Да конечно рядом! Марк обернулся, в двух метрах от него гоготал он, вскинув голову вверх. Тишману было плевать, что его снова зажали, толкнули, наступили на носы ботинок — сейчас ему больше всего хочется увидеть те самые янтарные глаза, взгляд которых постоянно скачет по лицу собеседника. — Тишман, привет. Чего распахнул глаза? — Стоянов двинулся к нему навстречу с полуулыбкой — все ещё никакого дружелюбия, просто вынужденная вежливость — и в знак приветствия сдержанно пожал руку Марку. Только же ведь смеялся, а теперь сама серьёзность. — А… Да, привет, Кирилл. — Марк растерялся — как же он не хотел чтобы любой разговор с этим человеком вообще когда-либо случался. Но теперь они идут вместе — Андрей, друг Кирилла, тоже с ними — и отойти не получится, ещё пара шагов и можно впечататься во входную дверь. — Неразговорчивый ты. Ну бывай, нам на физику пора! — Кирилл проскользнул первый в коридор, за ним его друг, а Марка следом подтолкнула толпа. — Подожди! Кирилл! Он погнался следом, пока те не скрылись на лестнице, вновь увлеченные разговором о каком-то представлении. Кирилл молча обернулся, застывший в эмоции от разговора с Андреем, и кивнул, «чего надо?». — Мы… Можем поговорить? — Ты смеёшься надо мной? Минута до звонка. — Пожалуйста. Я быстро. — Иди пока в кабинет, я догоню. — Распорядился он Андрею, Марка он поманил рукой к себе. — По пути расскажешь. Проверим твою скорость речи. — Да, хорошо. Спасибо. — Ну и в чем дело? До этого ты как-то не был щедр на дружелюбие. — Так Марк и думал, что тот сакцентрирует на этом внимание. Главное, не реагировать. — Ты в принципе никогда не был дружелюбен ко мне, Кирилл. — Да с чего бы, Марк? Ладно, чего тебе надо, повторяюсь. — Он вздохнул, хватаясь за перила при переходе на следующий лестничный пролёт. — Ты знаешь адрес, где живёт Стас? Кирилл мгновенно обернулся. Пробежал взглядом от воспалённых глаз до грустно сложенных бровей, от них до алых щёк и добрался до поджатых губ. Стоянов странно улыбнулся. — Ты ждал, что я это спрошу. — Марк следил за реакцией Кирилла, да только по нему никогда нельзя было понять что-то однозначно. — Возможно. По этажам пролетел звонок, ученики активнее начали перемещаться по коридорам-лестницам. — Так ты мне ответишь? — Марк еле поспевал за ускорившимся Кириллом. — Нет. И тот скрылся в дверях кабинета физики, откуда уже горели глаза грозного учителя — опоздание явно его не улыбнуло. Марку пришлось смириться, что он упустил Стоянова, и он побрел на свой урок. Как теперь понять, на что он ответил — на первый или второй вопрос? Надо ли ещё пробовать подходить? Да даже если осмелиться — где его теперь сегодня искать? Только терпеть до завтрашнего и караулить в столовой. Марк уставши вздохнул, мысленно проклянул Стаса за подобный квест и дошёл до своего кабинета. Кирилл проскользнул к своей предпоследней парте под гнетом окружающих взглядов, будто именно они выжигают на его щеках этот странный румянец. Усевшись и стянувшись по спинке стула вниз, угрюмо ткнул в бок смеющегося рядом Григорьева. А в голове облаком повисло разочарование: если и Марк не знает, где поселился Стас, то все пропало. Как ему связаться с братом? Увидит ли он его ещё в этом году? * * * — Думаешь, обманывает? — Издевается. — Шмыгнул носом Марк. Весь класс работал над лабораторной, склонясь над партами, учительница же поливала комнатные растения на подоконнике рядом со своим столом, делая вид, что не сильно заинтересована в процессе работы учеников. — И какие твои варианты? Ты же не оставишь это… Я тебе не дам… — Что за совещание? Непонятно что-то? Никитин, в чем проблема? — Нет, ни в чем, простите, Ирина Владимировна. Я это… Линейку просил. — Продолжайте работу. — Она презрительно ещё раз окинула парту парней взглядом и отвернулась, убирая лейку под стол. —Дойду до их дома, наверное. Поспрашиваю у Юли. Она-то точно не соврёт. Только уже завтра это сделаю, у меня ведь зонта нет. — Марк посмотрел в окно, где продолжался утренний дождь, становясь постоянным. Володя проследил за его взглядом, тоже уставившись на улицу. — Да давай сегодня — я тебя провожу. Далеко живут? — Не надо. Ты же остаёшься на репетицию. А у меня и так дела после школы. — Че ты вообще прогуливаешь репетиции? Наталья Валентиновна — То была их классным руководителем. — Обижается из-за этого. Ты проявляешь полное неуважение этим пренебрежением, если что. — Это переходит все грани. Ну-ка расселись. Никитин на парту передо мной. Поживее! И Володя с обременительным вздохом встал из-за парты, оставляя Марка одного наедине с пустым листком лабораторной и его воспоминаниями о былых днях. * * * Марк стоял посередине сцены в актовом зале школы, уперев руки в бока. Он внимательно изучал проход между стульями в зале, думая, хватит ли этого расстояния, чтобы старшеклассники гурьбой пробежали от входа до сцены во время своего представления. — Ну как? — Прикрикнул с другого конца актового зала Стас. Он был запыхавшийся после всех тех разов, когда менял расположение стульев под командованием друга. Марк пропустил слова мимо ушей, лишь углубляясь в мысли. А в его голове они уже начали плестись в клубок из-за надвигающего праздника и нескольких неудач при составлении номера на концерт в честь этого же праздника. — Тишма-ан, ау-у-у! Стас пересёк зал в прыжках за несколько секунд и уже стоял перед сценой, перед ногами Марка. Тот медленно опустил задумчивый взгляд и недоуменно вскинул бровь, прося так повторить сказанное. — Проснись, красавица. Говорю, ну как те? Вроде ровно, а? — Стоянов устало запрыгнул на край сцены и с этого ракурса еще раз оглянул зал. — Для одного тебя — ровно и свободно. А вас будет… — Да помню я. Нас 28 человек и бла-бла-бла. Я просто попрошу их заходить не толпой и все протиснемся. Пожалуйста, смилостись. — Он ухватился за рядом стоящую левую ногу Марка и обнял её, как обнимают дети родителя, когда чего-то боятся. Марк стоял в той же позе, лишь вздохнул — от всего разом. — Тебе прям так сильно не хочется с этим возиться? — Ты слишком много взял на себя ответственности из-за этого глупого концерта. Мы сделали всё, что в наших силах. Завтра Лёша принесёт тебе оставшийся декор и делов-то! Остальное за ведущими. Пошли-и домо-ой! — Стоянов начал нарочито капризничать, дергая штанину Тишмана. — Разве это неправильно, если я все-таки сценарист? На меня непроизвольно скинули всю ответственность… — Да всё понятно, но ты сам не задолбался быть тут после каждых уроков весь декабрь? Ты уже цепляешься к стульям! Бедняшки-то при чем? —Я понял, Стоянов. Пошли-пошли. Только отпусти меня, а то я повалюсь. — Марк прошёлся рукой по бритой макушке Стаса и улыбнулся. Хотя не было причин. — Ура! Господин отпустил своих рабов! Виват! — Его голос раздался эхом по пустому помещению, он мигом спрыгнул со сцены, предварительно отпустив ногу Тишмана. Обернулся и от счастья потянул на себя Марка. — За это должны не убивать! — Следом вскрикнул Марк, когда почувствовал, что теряет устойчивость. Руками он уперся в плечи друга, а Стас обнял его за талию, еще раз крикнул «Виват!», устремив свои сверкающие глаза в глаза Марка, что наполнились одновременно страхом и душевной легкостью, и опустил на пол перед собой. Марк звонко рассмеялся, начиная стучать по рукам Стаса, которые не спешили убираться с его талии. — Это же полюбовно! Марик, вот такой ты — знаешь какой? — Не хочу даже слышать, Стоянов! — Он вырвался из объятий и мигом побежал по проходу к выходу под их общий смех. — Ты — не-ве-ро-ят-ный! — И Стас устремился за Марком. * * * Марк сел кучнее над партой, деловито уставившись в учебник с заданиями, хотя мыслями так и остался в том предновогоднем дне. В дне, когда ещё можно было любить. Скоро, через месяц может, снова начнут собирать списки старшеклассников, желающих участвовать в новогодней сказке. Но Марк не только больше не сценарист, но точно и не участник этого праздника. Всё это стояло под его личным красным крестом, чтобы не приближаться к воспоминаниям о Стасе. Он должен выучиться его не любить, ненавидеть так же, как сделал и Стоянов сам. Но разве такое возможно, когда Тишман продолжает учиться в той школе, что и Стас, в тех же кабинетах, живет в тех же событиях, что и год назад, только без самого нужного рядом? Это всё сводится к личной неприязни, будто сам Марк делает что-то не так. Как же отвязать воспоминания, если это единственное, что может быть смыслом его нахождения здесь. Если это то, что дало ему изначально стимул быть больше, чем просто человек. — До конца урока остаётся пять минут. Можете сдавать ваши тетради, я пока объясню вам домашнее задание… Не протестовать! Марк так ничего и не сделал в лабораторной работе. Не то чтобы он не знал тему, просто он так и не вник, пока копошился у себя в голове. Читал одну и ту же строчку, но смысла в ней не нашёл. Смысл у него был в другом. И с каждым проходящим днём он его лишался, осознавая, что все-таки произошло летом. Он отнёс свою тетрадь на стол учителю. Возвращаясь, слышал перешептывания одноклассников, кто на что ответил в таком-то задании, они даже цепляли за руку самого Марка с подобными вопросами. Ему приходилось стыдливо пожимать плечами. * * * — Точно не хочешь пойти? — Марк начинал уже злиться из-за убеждений Володи. Сколько отказывал, столько получал в ответ в два раза больше вопросов. — За последние полчаса ничего не изменилось, Володь. Я там не нужен. А сидеть просто так никому не дают, заставят ещё декорации таскать. Оно надо? — Так-то оно так. Ну пинай на себя. Скажу, что тебе плохо стало. Лады? — Хоть что. Ничего страшного. — Вечером тогда наберу тебя. Никуда же не пойдешь? И парни разошлись — Володя на второй этаж, в актовый зал, по пути доставая из портфеля свой сценарий, а Марк в гардероб. Так учебные занятия и закончились. И даже в день, когда Стаса рядом не было, ярким воспоминанием остался момент с мыслями о нём. Марк попрощался с дежурным учителем на выходе, сбежал с крыльца и мгновенно почувствовал, как на него сорвался с неба дождь. Тишман оттянул руками карманы куртки, от непонятной злости сжал кулаки и в медленном темпе покинул школьную территорию, заглушив желание обернуться. Путь к дому после окончания занятий значительно отличался от того, каков он был с утра. Марк свернул во дворы вместо того, чтобы идти на остановку, а ведь через несколько минут подошёл бы его нужный троллейбус. Дождь уже не раздражал парня — пусть он обезобразит его, наплевать, идет ведь уже домой, где никого до вечера не будет, соответственно, никто и не спросит с него. Дворы сменялись друг за другом, не отличаясь чем-либо, казалось, что даже дети одинаковые на площадках, говорят об одном и том же, ссорятся и играют в те же игры. Но был один двор по пути, который никогда не станет иным в памяти Марка — каждый день после того как он переехал обратно в Одессу, поступил в школу, он возвращался домой именно через эти дома. Даже если погода протестовала долгим прогулкам, он все равно шел там, к следующей остановке. И нынешней осенью он бывал здесь, хотя чувства и становились острыми. Только смотреть в желаемые окна было уже хулиганством, здороваться с когда-то знакомыми соседями становилось неправильным, в месте, где ещё меньше полугода назад он был своим, теперь стал проходимцем. А может быть, предателем. Для каждого по-разному. Ему не сказать правильней, пока считает самого себя везде чужим. Находиться в месте сгустка самых ярких воспоминаний, которые приносят отныне боль, — вид мазохизма, которым начал пренебрегать Марк. Пристрастился, как жалкий наркоман. Ведь двор, где живут Стояновы, единственное, что у него осталось доказательством присутствия Стаса в его жизни. Мог бы и сейчас зайти в нужный подъезд, подняться на первый этаж и дождаться пока кто-нибудь откроет ему дверь. И узнал бы, где именно теперь его чёртов Стас Стоянов. Но гордость выше этого влюбленного, разбитого, никчемного чувства, и Марк прошёл мимо дома, куда незадолго до прогулки Тимшана вернулся со школы Кирилл. Стоянов не стал ни с кем дома обмениваться фразами — оно и не нужно было, родители заняты двойняшками, Юля на работе, кому до него было бы дело? Заперся в комнате, разлегся на заправленной кровати брата и уставился в мрачный потолок из-за занавешенных штор. Рукой прикрывал рот, приглушая всхлипы, выпуская долгожданные слезы, даже кусал себя за руку, если вдруг проскользнет громкий всхлип со рта, а налитыми глазами разглядывал комнату, которую он прежде всегда делил со Стасом, отчего пожизненно были разборки, ссоры и куча неприятных высказываний. А теперь он живёт тут один, как и мечтал всю жизнь. Но помимо некоторых оставленных вещей Стасом, здесь осталось, вросло глубокое сожаление о прошедших днях, когда Кирилл ненавидел своего брата. За окном прошёлся гром, заставляя за стенкой расплакаться двух девочек. В первую очередь тосковала по своему уехавшему жителю — Одесса.