Bite The Hand That Loves You

      У Деймона всегда было странное увлечение своей племянницей, и многое из того, что он любил в ней, он видел в самом себе. Рейнира была как отражение в темном зеркале: длинные серебряные волосы, шелковистые, как спокойный свет луны. Гордость, самодовольство и ярость, подпитываемые медленно ползущими, вездесущими щупальцами злобы. Страсть, необходимая пожирающим образом, потому что все ощущения обострялись.       Но бывали дни, когда он забывал, что Рейнира — это не он. Она была Таргариен — Королевой, одновременно лучшей и худшей из их общей родословной. На Железном Троне еще никогда не сидела женщина, но она завоевала его, потому что из всех их предков она была той, кто ждал с упорством, перехитрив время животным голодом и желанием достичь своей величайшей цели.       Деймон вспомнил тот роковой день в борделе много лет назад. Когда он вел ее в веселой погоне, ощущая себя хищником, противостоящим добыче, бегущей от него. Он прижимал ее к стене, проводя рукой все ниже и ниже, обхватывал ее грудь, выпуклости молодого тела, еще не полностью созревшего, затем — накрывал ладонью ее влагалище, чувствуя ее влагу. Он вспомнил свой тихий смешок, который попытался скрыть, когда он прижимался к ней, движения были слишком безудержными и безумными для человека, который убедил себя, что он делает это — соблазняет свою племянницу — по праву первородства. Наследования. Семьи.       Но долг был силен настолько, насколько силен разум, который этого желал, и Деймон обнаружил, что увлечен, желая от Рейниры большего, чем позволял себе. Он был очарован ею и даже не осознавал этого, пока не посмотрел на ее губы, спустя некоторое время после их первого поцелуя, и не увидел на них блестящую кровь, розово-красный оттенок, вечно соблазняющий, как отметина судьбы. И тогда он остановился от шока или страха, больше не стараясь поймать ее губы своими, а она повернулась к нему, как лань к гончей, которая преследует ее, с силой набрасываясь на него трижды. Она игриво скалилась, как драконы во время брачных ритуалов.       Ее поцелуи были острее, чем его, даже тогда — в ее нежном возрасте. Они были податливыми, молодыми и грубыми, пахли кровью, зубами и дикостью, как открытое небо и металл войны. И здесь он почувствовал поворот течения: ее хватка крепкая и тяжелая, пыл, юность и рвение, переполняющее до краев, пьянящий голод, который в ответ затопил его собственный голод. Когда она ухмыльнулась ему, вздернув дерзкий носик в своей погоне за ним, он почувствовал, как под ложечкой засосало от страха — теперь это нельзя было остановить.       Деймон внезапно попятился, не в силах смотреть ей в глаза. Его собственные потребности отражались в ее потребностях, когда он использовал ее. Гнев и чувство вины играли с его намерениями, а внутри него росла яма тревожной расплаты. Кто бы смог предположить, что в девчонке, что росла в тени наследников-мужчин и предзнаменований, будет такая сила?       Он понял это слишком поздно.       Поэтому Деймон сбежал. Сбежал во тьму. Не оставив после себя ничего, кроме сбитой с толку племянницы на пороге открытия дверей, которые должны были оставаться закрытыми.       Сказать, что ему было стыдно за свой побег было бы приуменьшением, поскольку та ночь осталась в его памяти, преследуя его затяжной болью старой раны, в течение долгого, долгого времени.

***

      В следующий раз Деймон почувствовал то же сердцебиение, то же чувство, будто его гнали по дикому лесу, а кроличье сердце билось в бешеном темпе, когда он женился на ней.       Они произносили свои клятвы, держась за руки. Любовная хватка между его широкой ладонью и ее мозолистыми, гибкими пальцами. Затем последовала кровь — разрез ее губ наконечником стрелы, украшение темно-бордового цвета на ее лбу, отметина, которая сияла всем маяком ожившего пророчества.       Он вспомнил, как она смотрела на него, больше не юная девушка с широко открытыми глазами, которую он пытался посрамить, теперь вместо нее дракон — сила, наполняющая ее до краев, проявляющаяся даже в том, как высоко она держала подбородок и в том, как ровно позвоночник.       И все же, она еще была молода — моложе него. Измученная, несмотря на свои годы. Но она по-прежнему обладала тем же обаянием: ловким юмором и очарованием, едким остроумием и удивительной нежностью под ее королевской маской, и это успокаивало его мыслью, что все будет как прежде, когда много лет назад он надел украшение из валирийской стали на ее шею.       Позже, когда Деймон уложил ее на простыни их брачного ложа, он почувствовал, что расслабляется. Он собирался обращаться с ней нежно и по-доброму. Показать ей, что любовь, которую он ей показывал, запятнанная черной смолой его души, была подлинной.       Какая это была глупость. Время вылечило раны, нанесенные той давней ночью в борделе, и он похоронил позор — тревожный, дрожащий страх, исходивший от встречи с девушкой, которая перехитрила его, превзошла во всем, с непостижимой грацией.       Только когда он ощутил ее зубы у своего горла — смеющаяся ухмылка цвета слоновой кости, коснувшаяся нижней части его челюсти, вцепившаяся в его пульс, Деймон понял, что совсем забыл о том, насколько Рейнира страстная. Эта девушка была больше похожа на волка, чем на зайца. Кровь драконов пробуждалась в ней медленно, но ненасытно.       Рейнира чередовала поцелуи и укусы на его коже, оставляя следы крови от своих губ, ее тонкая рука сжимала его член, пока Деймон не погрузился в ад — бездну удовольствия и боли, свернувшуюся в одно буйное горячее безумие.       Часть его хотела умолять ее остановиться. Он чувствовал, что уже на пике, и его освобождение раскалывалось медленно, под контролем тяжелой хватки руки Рейниры и боли, которую она оставляла красными отметинами на его бледной коже. Деймону казалось, что в конце концов он выпрыгнет из своей шкуры, его разум воевал с собственным телом.       Она тоже заметила его беспокойство. Но вместо того, чтобы быть милосердной и обращаться с ним нежно, чего он от нее ожидал, его племянница наклонилась ниже, прижавшись лбом к его лбу. Он чувствовал сладость ее дыхания и видел искры голодного безумия, сияющие в ее глазах, ее губы были окрашены красным и немного подрагивали.       Губы Рейниры распухли и были того же цвета, что ее соски и влагалище — лепестково-красные. Дерзкий язык время от времени облизывал губы, дразня, и Деймон не мог остановить поступательные движения своих бедер навстречу ее прикосновениям.       — Хм, нам тяжело, не так ли? — промурлыкала она, неторопливо хватаясь за него, как будто от ее прикосновений к нему не было никаких последствий. Деймон почувствовал, как его член напрягся еще больше, и стиснул зубы.       Он прорычал:       — Не играй в игры, племянница, иначе ты окажешься в положении, которое понравится тебе меньше, чем это.       Это была как жалоба, так и угроза, пронзительная, мрачная и тихая, какими всегда были слова в постели.       Рейнира не обратила внимания, она рассмеялась, почти насмешливо, легко и изящно в своем пренебрежении. Гибкие мышцы ее бедер задрожали, когда она прижалась к нему теснее.       — Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она, будто констатируя факт. — И я обещаю, что ты это получишь...       Еще одно движение, ее ногти острые, но успокаивающие на его члене.       — ...в конце концов.       Деймон проглотил еще один сдавленный стон.       — А ты? — прошипел он. — Тебе это слишком нравится, мой маленький дракон.       Словно в ответ, она прижалась влагалищем к его члену, принимая его, но всего на дюйм. Обещание тепла и влаги вне досягаемости. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не толкнуться в нее, посылая к черту все ее желания...       Пока что.       Высокий Валирийский заполнил воздух, сила переливалась резкими слогами и мелодичным тоном, пока Рейнира говорила.       — Ах, да ты забываешь, милый дядюшка, что у меня есть собственные желания. В конце концов, я сама по себе, — пробормотала она с немалой долей удовольствия, наблюдая за ним своими вечно внимательными фиолетовыми глазами, такими ясными, что их цвет походил на серое штормовое небо. — Ты был так занят, думая о моих губах и моем языке.       Еще один поцелуй — почти целомудренный, она прижалась к его губам, темно-бордовая кровь блестела между ними. Он уловил проблеск ее улыбки, хрупкой и белой, как слоновая кость, в освещенной огнем темноте, как воплощение голодного зверя с открытой пастью.       — Но ты забыл о моих зубах.       Затем на Деймона обрушился расплавленный жар. Она села на него сверху, его член полностью погрузился в нее, но не с легкостью. Ее влагалище тесно сжалось вокруг него, что ощущалось так мучительно. Она сдерживала его толчки, жадно замещая их своими, выгибая спину от удовольствия.       Он пытался сдерживать стоны, но не получалось, в остальном он оставался совершенно безмолвным — его язык отказывался работать. Он положил руку на бедро Рейниры, поощряя ее движения и умоляя двигаться в более быстром темпе.       Она отказала ему с ухмылкой на губах.       — Ты... ах, будешь двигаться так быстро, как я захочу, — сказала она и не смогла сдержать стон. Тем не менее, она взяла себя в руки. — Доставь удовольствие своей Королеве, Деймон Таргариен. Доставь мне удовольствие. И я приму во внимание твои желания.       Деймон всегда принадлежал только ей. И когда он услышал ее требование, ее наслаждение, что-то дрогнуло в нем.       Он хотел доставить Рейнире удовольствие. Хотел быть достойным. Хотел, чтобы она увидела его — своего дядю, как человека, достойного ее любви.       — Да, — слово вырвалось само собой, походя одновременно на стон и рычание. — Да, моя Королева.       Они нашли единый ритм, прижимаясь друг к другу телами, Рейнира целовала его снова и снова, после чего кусала, одновременно с этим сжимаясь на его члене, оставляя от Деймона только тень, которая инстинктивно жаждала найти облегчение. И все же в конце концов он сдержался. Повиновался. Он был приручен ею.       Когда она, наконец, разбилась — хриплый крик прозвучал высоко и резко, отражаясь от каменных стен их спальни, она таяла, прерывисто вдыхая воздух, и отчего-то казалась ему моложе. Тогда Деймон тоже отпустил себя — безупречный прилив экстаза, опрокидывающий его в бездну, прокатился по его венам оглушительным жаром. Погружаясь в нее последний раз, так глубоко, насколько возможно, и наблюдая за тем, как Рейнира вцепилась в него, Деймон обнаружил, что изливается в нее, а его рваный рев смешивается с ее громкими стонами.       И если после того, что они сделали только что, Деймон Таргариен прижался своими губами, а затем и зубами, к мягкой коже ее тонкого горла, если он укусил нежно, поклоняясь, умоляя ее покориться ему в ответ, в надежде на принятие, которое пришло бы с отказом от власти, никто бы никогда об этом не узнал.