Ника Раздолбаева и Тайная Комната

      Столица полюбилась мне с самой первой навозной кучи. Я как раз шагала в сторону разворачивающейся у подножия кабака драки, надеясь вкусить холодненького эля и пощёлкать орешками, когда Ниалл схватился за развевающуюся на ветру прядь моих волос и потянул за собой.       — Держись рядом, — сквозь зубы прошипел он, когда мы втиснулись в жужжащую толпу.       Каждый, кому было не лень, так и норовил наступить мне на ноги или пнуть в живот. Я почти ничего не видела, завидуя двухметровому росту Ниалла. И пока мне воняло пóтом и салом, его скуластое лицо обдувал свежий ветерок.       Я рыкнула от негодования, когда рядом пробежавшая старушка наехала тележкой на носки, между прочим, новых сапог. Почему-то вдруг вспомнила о тех редких счастливых днях детства, когда папа катал меня полторашку на шее, и потянула Ниалла за рукав мантии. Он не остановился, только косо на меня зыркнул, продолжая протискиваться вперёд.       — Тиамат меня раздери! — волосы чуть не слетели вместе со скальпелем, когда одна прядка зацепилась за что-то, что резво потянуло меня назад. Я закричала, разрываясь между Ниаллом и кем-то, к кому приклеились мои волосы.       В порыве злости я была готова спалить связь между собой и незнакомцем, но Ниалл помешал. Большой, грозный, он растолкал плечами толпу, выцепил в ней мужика, который намотал мои волосы себе на пуговицу на камзоле, аккуратно выдрал несколько волосин и вернул плохо выглядящую прядь волос обратно мне в руки.       Нас толкали со всех сторон, придавливали, словом… делали всё, чтобы в конечном итоге я упала в объятия ректора и прижалась к нему грудью. Его крепкий торс и холодные руки, заключившие меня в объятия, встретили нас (меня и навозного жука на моём плече) с долей замешательства.       Ияр любил сочинять, а потом днями напролёт делиться своим творчеством. Нередко его баллады вызывали на моём лице улыбку, а в горле — конский ржач. Он был специалистом по части каламбура и дурацких частушек, и лишь изредка его репертуар сворачивал с намеченного самой Тиамат пути.       Иногда он писал и о любви. Писал о войнах и леди, не дождавшихся своих рыцарей с поля битвы. Писал о неразделённых чувствах, приводивших к трагичному финалу. Писал о случайных касаниях и о школьницах, обречённых вечно любить тех, кто не положен им по статусу, праву рождения и по сотне других причин.       Мне показалось, что я — героиня его очередного прозаичного вымысла, когда Ниалл опустил подбородок и посмотрел мне в глаза. По телу побежали мурашки, и я украдкой прижалась к нему поплотнее.       Вряд ли он чувствовал что-то, кроме беспокойства за мою целостность и сохранность. Вряд ли Ниалл видел во мне женщину и расценивал случайную встречу наших кожных покровов как что-то интимное, пекучее.       Я же смотрела на вещи иначе. Вот уже целых пять лет.       Когда он обнял меня за талию и оторвал от земли, я была где-то на седьмом небе от счастья. Он стал быстро шагать в сторону замка, держа меня рядом, словно баул с вещами, а я с дебильной улыбкой ловила взгляды женщин на его лице и хвастливо задирала нос.       Этот ректор мой. По крайней мере, был, пока толпа не выплюнула нас у многоступенчатой лестницы. Ниалл вернул меня на землю, как-то странно осмотрел, задержав взгляд на вздёрнутой кверху юбке.       Одним резким движением он опустил ткань, скрывая мой зад от своего и всех других взглядов.       — В следующий раз, будь добра, надевай в подобные поездки штаны.

***

      Я коптилась в роскошных покоях вот уже второе столетие. Двести шагов по вертикали и сто пятьдесят — по горизонтали. Тюлевые занавески. Ажурный балкончик с видом на веселье, творящееся в городе. Зеркало в мой рост, на раме которого висели подготовленные к ночи ночнушка и халат.       Свеча.       Ниалл взял меня в столицу, потому что обещал. Но, как выяснилось не так давно, брать меня на разговор с Энки о моём брате он мне не обещал. Вот я и сидела, дрыгая пальцами в надежде самостоятельно зажечь свечу.       Слабая искорка вылетела из указательного пальца и приземлилась на колготку. Другая — опалила мне все брови.       — Скука смертная, — забормотала себе под нос, делая несколько глотков ядрёного хрючева: не пиво, не вино. Тёплое, с дольками апельсина и груши. В голову даёт моментально. Ещё два бокала, и я наворчу дел на пьяную голову.       Мысли о брате сдавили виски. Я старалась не задаваться очевидным вопросом: жив ли он. Старалась вселить в себя уверенность в том, что с ним всё в порядке или, по крайней мере, будет, когда Ниалл выйдет из покоев Энки.       Что бы он не натворил, он — мой брат. Что-то очень плохое не могло случиться с моими братом. Жизнь и так отобрала у меня слишком много хорошего, и поэтому закон равновесия оставался на моей стороне. Всё…       — …будет нормуль, — думала я, бродя по тёмным коридорам замка. Видимо, вся живность обитала в другом крыле, потому что за полчаса брожения мне не встретилась ни одна живая душа.       Я вышла, чтобы попросить ещё кувшин пойла, но не встретила стражников или слуг. Разродившись желанием надраться в сопли, я завернула себя в ночнушку, ночнушку в халат, повесила прожжённые огнём колготки на край стула и вышла в коридор.       Архитектура замка была очень схожа с академией. Не мудрено, ведь Ниалл родился в этой величественной, но пугающей громадине. Жил здесь. Страдал. Радовался. Влюблялся. Я улыбнулась в попытке представить юного, краснеющего перед лицом первой любви Ниалла.       Какого это? Какого это быть объектом его страсти? Я была почти уверена в том, что он любит меня. Мне было нетрудно представить, из чего состоит его любовь: опека, воспитание. Но какова была его другая сторона? Каким был Ниалл, страстно желающий женщину? И какой должна быть женщина, которую он страстно желает?       Я оказалась в просторной зале, окружённой десятком дверей. Любопытство вынудило меня дёрнуть каждую за ручку, но лишь одна оказалась не заперта…       — Я бы удивился, если бы нашёл тебя в покоях, — послышалось из-за угла. Сперва его голос, затем — белобрысая голова и бледные скулы.       Я подпрыгнула от неожиданности, рукой, которая тянулась к дверной ручке, схватившись за сердце.       — Напугал.       Тонкий винный шлейф, исходящий от ректора, ударил мне в нос. Он как-то странно покачивался, подпирая дверной косяк. Всегда прилежно застёгнутый камзол теперь небрежно свисал на плечах, а рубашка была расстёгнута у горла на целых три пуговицы!       — Что ты делаешь? — улыбнулся мужчина, с неприличным интересом разглядывая оборки халата, мои голые колени.       — Как что? — я покосилась на дверь за моей спиной. — Познаю этот удивительный мир.       Он нахмурился, глядя позади меня. Скрестив руки на груди, Ниалл несколько минут смотрел в одну точку, пока уголки его вздёрнутых губ не обвалились в сплошную полосу.       — Тебе туда нельзя, — подойдя ко мне вплотную и хватая за шиворот, сказал ректор.       — Льзя. Мне скучно!       — Ника, — он вздохнул. На секундочку мне даже стало его жалко, но пендель под зад быстро выбил из меня всю сердобольность.       Я обиженно потёрла пятую точку, продолжая упираться пятками в пол.       — Ты правда треснул меня по заднице? — обернулась в полёте, сложив губы в трубочку и выгнув все брови, которые у меня остались.        — Если ты сейчас же не прекратишь… — с этим была проблемка. Он не мог сказать, что конкретно мне следует прекратить, потому что каждую секунду хаотичность моих выходок приводила к тому, что предыдущие просьбы теряли свою актуальность. Например, сейчас я стояла, раскинув ноги и руки, верой и правдой цепляясь за дверной косяк.       — Хотела заметить, что Никой меня называет только Су. Ты Су? Нет.       — Не пытайся заговорить мне зубы, я выпихаю тебя из этой комнаты и скручу в подвале, а завтра утром вместе с другим тяжёлым грузом отошлю в коробке в Академию, — Ниалл отчаянно пытался оторвать мои руки от дверного косяка.       — Тяжёлым? — я вспыхнула, чуть не свернув себе шею, чтобы одарить его фирменным взглядом. — Намекаешь, что я толстая?       — Знаешь, — он отступил и потёр переносицу, выпустив из носа полный раздражения звук, схожий с тем, что издавал Намтар каждый раз, когда я пыталась на него вскарабкаться и случайно давала сапогом по морде. Такое сравнение улыбнуло меня, и я не постеснялась широко улыбнуться.       — Знаю, — заверила я, предвкушая свою победу.       Она была близка. Я почти почувствовала ее и так разволновалась, что, когда Ниалл вдруг резко оттаял и прижался ко мне со спины, я не заметила в его прикосновении подвоха. А должна была, вместо этого раззявив рот и уставившись на его пальцы, скользящие по моему предплечью. Вниз, вверх…       — Ты — искорка, — ухмыльнулся он, целуя кончики моих пальцев, которыми я накрыла его руку и стала ее направлять.       Он был пьяным. Очень. Никогда прежде я не видела его в таком виде, и хорошо, что не видела. Не смогла бы устоять перед его сверкающими весельем глазами, перед выскочившими из петелек пуговками на груди.       Что с ним случилось?       — Что с моим братом? — резко осенило меня.       Его руки по-прежнему гладили мои плечи, а горячее дыхание щекотало шею. От него пахло спиртным и древесным, мятой и пóтом, после долгого перелёта. Битвами и шрамами, трагедией и тайной.       Словно случайно, Ниалл уронил голову и уткнулся губами в мою макушку, обнимая за плечи. Он часто так делал: обнимал меня, трепал по волосам, но раньше мы не стояли одни посреди тёмного коридора.       У меня участилось дыхание.       — Он не сказал ничего вразумительного, — привычно вздохнул Ниалл. Мы по-прежнему стояли у двери в комнату, в которую он не хотел меня пускать. Моя пятая точка была прижата к его ногам, а груди — висели между неизвестностью и дверным косяком.       — Он жив?       — Я надеюсь.       — Что значит надеешься? — я резко крутанулась, ткнувшись носом в его грудь.       — То и значит, — прогундосил откуда-то сверху, слегка наклонив голову, чтобы я могла заглянуть в его глаза. Он был расстроен, потерян, пьян. Таким я видела его впервые — не устану об этом повторять.       — Нужно было взять меня с собой, ты обещал!       — Обещал тебе, обещал отцу, академии, миру! Сколько же обещаний я нараздавал? Скольким я теперь должен?       — Что?       Он рассмеялся, пошатнулся и рукой упёрся в дверь, открывая её за моей спиной. Я оступилась под тяжестью его тела, вваливаясь в запретное помещение как к себе домой.       Под ногами раздался хруст стекла. Что-то попадало в темноте, когда мы разом упали на пол. И только я подумала о том, что Ниалл меня раздавит, как голова коснулась его ладони, а я прогнулась в пояснице, балансируя над холодным кафелем, который я ощущала босыми ступнями.       Мы замерли, оба задержав дыхание, словно боясь, что кто-то нас заметит. В замирании мне не было равных — я частенько попадала в непотребные места, требующие полной тишины и тренирующие во мне навыки игры в прятки.       — Тиамат меня раздери, — проворчал Ниалл, подтягивая меня на ноги за края халата, затрещавшего по швам.       — Где мы? — прошептала я, хаотично мотая головой и пытаясь оглядеться. В сжатом кулаке тлел маленький огонёк.       — Ника, нет…       Но было уже поздно. Я вытянула руку вверх, выпуская искру в темноту и слабым светом озаряя новое, скрытое, но почему-то не закрытое помещение.       На лице Ниалла не было красок, когда я распахнула рот, уставившись на огромную кровать в центре комнаты. Устланная красным шелком, прикрытая тюлевым балдахином, она возвышалась на пьедестале, окружённая сотнями цепей, свисающих с потолка.       На южной стене расположился закрытый на замок шкаф, а рядом с ним — огромный дубовый стол, на котором было разложено с десяток диковинных вещиц: кандалы, кожаные плети, странные железяки, применение которым я не могла придумать.       Ниалл отпустил меня, чтобы устало потереть глаза и встрепенуть золотистые пряди, рассыпавшиеся по его широким плечам. У меня перехватило дыхание.       — Что это за место?       Я прошлёпала до кровати, проведя рукой по простыням. Смахнула тонкий слой пыли и растёрла его между указательным и большим пальцем. Ниалл заскрипел зубами, когда я села на матрас и запрокинула голову, ведя взглядом до крепления цепей.       — Это тюремная камера?       — Нет, Никкаль, это моя комната прошлого.       — Не понимаю, — замотала головой.       — Я этому рад. Рад, что такое — чуждо тебе, Искорка, — выдохнул ректор, зажмурив глаза. Он по-прежнему стоял у дверей, словно боялся продвинуться дальше.       Я снова посмотрела на плети и цепи, проникаясь глубоким алым, царившем в комнате.       — Объяснишь, чем ты здесь занимался?       — Ты правда не понимаешь, чем взрослые мужчины занимаются на красных простынях в секретных комнатах? — не глядя мне в глаза, а выжигая в стене с наручниками дыру, прошептал Ниалл.       Я сглотнула. Задохнулась в догадках.       — Да, Никкаль, — порицающим тоном ответил Ниалл на мою немую догадку. Словно наказывая меня за любопытство, он добавил: — Я занимался здесь сексом. Ты ведь знаешь, что такое секс?       Я покраснела до цвета простыней, когда смысл его последнего предложения дошёл до меня. Его грудной голос показался мне чужим, как и его новый взгляд, обращённый в мою сторону.       Я не знала Ниалла. Лахаму, я ведь ничего о нём не знала.       Он медленно, словно большой кот, сделал несколько шагов в мою сторону и замер у одной из цепей, коснувшись её пальцами. Боль и страдания отразились на его лице, когда он дёрнул цепь вниз, и она заскрипела.       — Это было давно. Ещё до твоего рождения, когда я жил здесь. Я был совершенно другим человеком, Никкаль.       Спиртное и горечь развязали ему язык.       — Нам лучше уйти, пока я не напугал тебя, пока окончательно не отвернул тебя от себя.       — Ты не отвернёшь меня от себя, — быстро затараторила я. — Никогда.       — Даже если ты узнаешь, что я имел женщин, которых связывал этими цепями?       Что-то странное забулькало у меня в горле и сковало лёгкие. Страх, желание, оцепенение, потрясение?       Он подошёл к кровати, на которой я сидела, и опустился на пол у моих ног. Камзол слетел с его плеч, и он отшвырнул его в сторону, ослабляя рубаху.       — Моё прошлое — тёмное и полное ужасных вещей.       — Расскажи мне…       Ниалл как-то грустно рассмеялся.       — Лахаму, как ты нашла это место? Последнее место, которое я хотел показать моей Искорке.       Звучало многозначительно, но я решила не зацикливаться на себе и зациклилась на нём: на его морщинке между бровей, на тонких губах с играющей печалью усмешкой.       — Ты не хочешь знать меня, Ника. Я сам не хочу и мечтаю забыть об этом. И то, что ты сейчас сидишь здесь — убивает меня изнутри, — он поднял голову. Наши взгляды встретились, и теперь я была совершенно уверена в том, что совсем его не знаю.       — Но я хочу узнать…       — О ком ты хочешь узнать? О ловеласе, бездельнике? О сыне, нелюбимом отцом? О слабом воине, забравшем сотни жизней или о мужчине, который каждую ночь издевался над бедными женщинами на этих самых простынях?       — На этих? — я глупо уставилась на кровать.       — Пожалуйста, встань, — глухо попросил Ниалл, протянув мне руку. Я послушно, впервые, последовала за ним и села на пол, притянув к подбородку колени.       — Издевался?       — Они сами приходили ко мне. Я был завидным женихом в те годы, — он усмехнулся своему прошлому. — Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?       — О сексе, — слабо промычала я. Это слово приобрело новые, интимные краски, когда я произнесла его вслух, и оно повисло между нами, уменьшая комнату, нагревая воздух.       — Не моё дело, но ты…       — Я занималась сексом.       — О, — он удивился, но его поза стала более расслабленной, словно с его плеч спал тяжёлый груз «просвещения». — Тогда ты…       Рисовала. У себя в голове. В красках. Его. На этих чёртовых простынях.       — За долгие годы я успел попробовать кучу всего, кроме любви. И простые занятия мне надоели. Я перестал получать удовольствие, мне было неинтересно…       Он говорил, а я смотрела. Украдкой скользила взглядом по его телу, иногда дольше положенного задерживая взгляд внизу. Внутри всё пылало от странного, терпкого чувства.       — Я познакомился с одной женщиной. Она приехала к Энки с далёких земель и показала мне, как принято получать удовольствие на её родине.       Ниалл вдруг поднялся. Привычный взгляд ректора поманил меня за собой. Он остановился у цепи и потряс ей у меня перед носом, словно наш разговор — лекция, а цепь — учебник.       Он обмотал цепь вокруг своего запястья и снова потянул. Стоило металлу соприкоснуться с его кожей, как сотни маленьких шипов проткнули его руку и струйки крови брызнули на пол.       Я подавила крик, когда Ниалл выставил ладонь вперёд, успокаивая меня.       — Так я начал постигать новый для себя мир, и очень скоро боль других начала возбуждать меня.       Я не нашлась с ответом, глядя на кровь, пачкающую его белую рубашку. Разве такое может возбуждать?       Ниалл освободил руку и двинулся дальше, остановившись у стола с плетьми. Когда свист разрезал воздух, а кожа коснулась дерева, я вздрогнула, представив, как то же самое он проделывал с женщинами.       Я сама не заметила, как рука потянулась к приборам на столе. Они казались мне более безобидными, чем цепи, а ещё я могла представить, как кожа касается моего тела. Я взяла одну и под пристальным взглядом Ниалла сомкнула застёжки на своей шее.       Ошейник.       Воздух стал горячее.       — Не делай этого, — глухо выругался Ниалл, срывая ошейник с моей шеи. — Не трогай это.       — Почему?       Он так злобно на меня зыркнул, что у меня отнялось дыхание.       — Я никогда не причиню тебе боль, Ника. Никогда не прикоснусь к тебе и не опорочу тебя.                   — И никогда меня не захочешь, — сказала, а уже потом подумала о том, что ляпнула.       — Что ты сейчас сказала?       Я нервно затеребила край халата.       — Ничего…       Его холодные крепкие руки сжали меня за плечи и заставили посмотреть ему в глаза.       — Как ты могла, Ника? Ты — моё всё, Искорка. Я никогда не причиню тебе боль.       — Секс — это не боль, любовь — не боль, — в принципе, я уже достаточно наляпала, да и ситуация была вполне подходящая. Правильный момент.       Он смотрел на меня круглыми от удивления глазами, словно мои слова — были для него самым настоящим потрясением, словно он — правда не видел и не чувствовал, что давно перестал быть для меня просто старшим наставником, не видел, что я влюблена в него. Что у меня отнимает челюсть, когда случайно его касаюсь. И быстрее бьётся сердце, когда он смотрит на меня дольше двух секунд.       От обиды и очередного повторения одного и того же: «ты мне так дорога, Искорка» у меня взбунтовались руки. Я сама не поняла, как так получилось, когда хлёсткая плеть с шумом опустилась на ладони и предплечья Ниалла.       Я била его, чтобы не поцеловать, а он позволял мне бить его, пока в конечном итоге я не приблизилась настолько, чтобы он смог схватить меня за руку, занесённую у его лица.       — Ещё раз скажешь мне, что я тебе безумно дорога, я тебя убью, — крякнула я.       — Я понял, — глухо прошептал он, бегая взглядом по моему лицу, словно видел впервые.              — Я взрослая женщина, Ниалл. Хватит обращаться ко мне как к ребёнку! Хватит твоих тайн и секретов. Хватит пытаться отгородить меня от жизни и от себя.       — Я понял, — это было последнее, что он сказал, потому что после его язык занялся моим ртом. Когда он поцеловал меня, я попятилась: от неожиданности, от невозможности.       Время остановилось, и пока я неуверенно разбиралась, что делать с его губами, неуклюже водя руками по его груди, Ниалл подхватил меня под бёдра и нетерпеливым толчком усадил на стол, сметая с него всё, что мешало нам.       У меня затряслись коленки, когда его руки опустились на мои ноги, а губы — на шею. Пылкий, чувственный, до воплей из горла мужественный и сексуальный — лахаму, где я и моя истерика были раньше?       Почему я столько лет жила в неведении? Неужели он так сильно возжелал меня в эту самую секунду, или его голод был результатом долгих терзаний? Не важно. Сейчас — нет. Он сорвался, я сорвалась. Мы оба сошли с ума.       Ниалл продолжал сметать со стола предметы из своего прошлого. Они злили его, и он злился, но не забывал целовать моё лицо, раскидывая всё вокруг. Прежде чем кожаный ошейник со свистом покинул стол, я вцепилась в него рукой и прошептала:       — Хочу попробовать.       Ниалл остановил руку, которой гладил меня между ног. Его красивое лицо в обрамлении мокрых светлых волос вытянулось от удивления.       Я взяла ошейник из его рук и застегнула на шее. Потянула за шнурок, ощущая, как кожа давит шею, как краснеет лицо и по телу растекается вожделение. Лахаму, это так сексуально…       И он тоже так думал, глядя на меня сверху вниз. Смотрел на то, как я тяну шнурок, крепко смыкая челюсть. Невообразимая мне борьба творилась в его сердце, пока я душила себя и тёрлась о него, удивляясь самой себе.       Он коснётся меня. Он войдёт в меня. Я не могла в это поверить, пока мы ограничивались лишь поцелуями. Мне казалось, что ещё минута — и я проснусь. Он не может быть моим.       Ниалл снова обхватил меня за талию и подкинул вверх. Я крепко вцепилась в него, обхватив ногами, а потом свалилась на красные простыни, неуклюже раскинув конечности.       Он коснулся меня между ног. Через ткань, но этого было достаточно для того, чтобы у меня из горла вырвался молящий стон. Сколько всего мы теперь сможем делать. Рамки сломаны, запреты — сняты. Теперь, когда его рука побывала у меня в трусиках, всё изменится, и я хочу этого.       Хочу, чтобы он привязал меня к кровати. Хочу, чтобы нетерпеливо трахнул меня пальцами, затягивая на шее ошейник. Хочу, чтобы безумие в его глазах ласкало моё тело. Хочу, хочу и получаю.       Я получаю всё это. Слюна бежит по подбородку, когда он душит меня, срывая с себя штаны. Моё тело дрожит от желания, когда его член касается меня, трётся о меня, а под задницей образовывается мокрое пятно.       Хочется схватить его за волосы и заставить войти в меня, но руки привязаны к кровати, а во рту — кляп. Тиамат меня раздери, мы должны завести себе такую же комнату в академии!       — Ты уверена? — спрашивает он, наваливаясь на меня всем телом.       Я рычу, злобно мотая головой и обхватывая его ногами, прижимая к себе. Внутри всё пульсирует и болит от желания, но, когда он входит в меня резким толчком, боль проходит.       Из горла вырывается хрип, а глаза закатываются от удовольствия. И он улыбается, продолжая двигаться на мне, во мне. Развязывает мне руки и достаёт изо рта кляп, осыпая тысячами поцелуев.       — Прости, — прошептал Ниалл.       — За что? — без памяти простонала я, царапая его плечи.       — За то, что не показал тебе свою тайную комнату раньше, маленькая извращенка.