***
До четверга Чонгук появляется в офисе лишь на несколько минут — сидит утреннее собрание, разбирает свои бумажки и дела, а потом уезжает куда как: то на встречу, то в суд, то в СИЗО. Он один из немногих юристов в фирме, кто занимается и разбирается во всех правах, а не только в каком-то конкретном. Если говорить о делах, то копаться до истины ему интересно в уголовных правах. Там порой тайна на тайне, много интриг, шерлоковские штучки работают на ура, пачкаться правда, редко, но приходится по локти. Гражданские на законном третьем месте, потому что скука смертная. А в середине семейные права, он их терпеть не может так же, как и гражданские — там всегда кто-то кому-то изменяет, они ругаются, чуть не дерутся, пытаются оттяпать себе побольше нажитого. Чонгук представления не любит, цирки тоже, но всё же какое-то веселье. Иногда с его то боссом это необходимо. Сегодня у Чонгука не так много дел, поэтому ещё со вчерашнего вечера он договорился пообедать с Юнги. К часу его мозг начал кипеть от всех бумаг и разговоров с клиентами, он хочет кофе, поесть и выключить телефон, потому что, ну, невозможно уже. Мужчина закрывает ноутбук, разминает затёкшие плечи и поднимается, начиная собираться. У него пятнадцать минут добраться до кафе, в котором он договорился встретиться с другом. — Я приеду где-то через час, — говорит Чонгук Чимину, повязывая шарф на шею, — Если будут звонить, скажи, что я умер, мой прах развеяли в Венеции, так что до меня не добраться, и всё в таком духе. — Ты помнишь про субботу? — кидает секретарь в спину и тем самым заставляет мужчину остановиться, обернуться и вопросительно посмотреть, — Хён, Хэллоуин, — цокает языком Чимин. Чонгук громко ругается, потому что он и правда забыл. Сегодня четверг, а у него всё ещё нет сил, желания и костюма. Придётся вечером ехать в торговый центр, искать что-то и пытаться не возненавидеть всё ещё больше. Почему он просто не может прийти в костюме Чонгука — уставшего от жизни и работы человека, у которого полно дел и забот по мимо, чёрт бы его побрал, Хэллоуина — вон собака, например, дома чудит, тапок его снова сгрыз. Ещё и тапки новые покупать. Чонгук готов заставить любую чёрную кошку перебежать ему дорогу обратно. Но вместо этого едет на обед с Юнги. Хотя… нет-нет, Мин никогда на такое не согласится, покрутит лишь у виска, назовёт полным придурком, ещё, не дай бог, вообще из него вегетарианца за такие шутки сделает — не вариант совсем. Погода на улице просто прекрасная, не смотря на конец октября: солнце ярко светит в небе, разбрасывает свои лучи сквозь облака, но уже не греет как прежде; все листья с деревьев и кустов пожелтели, покраснели, почти опали и устелили собой все дорожки и землю; ветер ещё не холодный, скорее прохладный, ласково трепет волосы, забирается под верхнюю одежду и пускает мурашки по телу; природа медленно, но верно готовится к зиме. Чонгук любит осень, не считает её унылой — эстетичной. Любит читать скучные книги — для ознакомления — в дождь. Любит гулять по паркам с Бамом, ловить падающие листья, слушать их шуршание под ногами, смотреть как радостно и задорно его пёс носится меж полуголых деревьев. Любит пить раф с солёной карамелью, сидя на лавочке и ни о чём не думая, пока музыка льётся из его наушников. Но он не любит суету осени; не любит промокать до нитки под дождём; не любит вымывать грязь с собаки, которая решила порезвиться в луже; не любит людские праздничные обострения. Вот как сейчас, когда все витрины украшены паутиной, вырезаны жуткие морды на тыквах у входов в здания, пауки под потолком и на стёклах, различные рисунки на стаканчиках и досках меню, соответствующая униформа работников общепита — где-то остроконечные шляпы; где-то яркий, жуткий или жутковато-милый макияж; где-то цветастые футболки; где-то значки с тыквами на фартуках. У Чонгука всё это не создаёт нужный праздничный настрой, но это, он признаёт, хороший маркетинговый ход и выглядит красиво, хоть и немного жутковато, если кто-то перестарался. — … и ты должен помочь мне, Юнги, — говорит Чонгук в кафе, запихивая в рот свою заказанную пасту. Какое же это блаженство, он чуть глаза от удовольствия не закатывает. — С чего это? — фыркает Мин, брови поднимает в сарказме, жуя лист салата. Чонгук кривится не специально, просто эти капустные листья у него уже комом поперёк глотки. — Ты всегда выбирал нам костюмы на Хэллоуин в универе, — Чонгук уверен, что выглядит достаточно жалостливо, прямо как уличный щенок с его этими ещё большими и чёрными от природы глазами. У Юнги нет шансов, — и у тебя лучше с фантазией, помоги мне, иначе мой босс убьёт меня. — Всё ещё не вижу выгоды для себя, — пожимает плечами Мин. Не сработало. Чонгук бросает на друга взгляд исподлобья, жуёт губы, давит из глаз слёзы. Он готов умолять, потому что другого выхода у него нет — если Юнги ему не поможет выбрать костюм, он оденется в спортивки и будет косплеить какого-то бомжа. Именно им он и станет, если не заявится наряженный на вечеринку босса в субботу, — Твои страдания так прекрасны. Вечно смотрел бы, — усмехается друг, дует на горячий чай, отчего жидкость покрывается рябью. — Вот значит как. Хорошо, — Чонгук хмурится, откидываясь на спинку дивана, руки складывает на груди, — Не забывай, Юнги, что я прекрасно помню, как ты ел чесночные гренки с пивом две недели назад, — с каждым словом Мин становится всё мрачнее и напряжение, сжимает в пальцах вилку, — а на прошлой неделе ты за обе щёки уминал жаренное мясо и банановые пончики, — Чон хмыкает, наблюдая за чужой реакцией, прихлёбывает из кружки. — Чимин тебе не поверит, — зло шипит мужчина, молниями из глаз стреляет. — Мне может и нет, а вот фотографиям очень даже. — Предатель! — от избытка эмоций бьёт по столу Юнги, заставляя вздрогнуть и обернуться парочку посетителей за соседними столиками, — Ладно, я помогу тебе, безнадёжный ты мудак. Чонгук довольно улыбается, сжимает кулаки под столом победно. Юнги всегда вот так просто уговорить — стоит только заикнуться о каком-то компромате, даже если у тебя его нет на самом деле, как он сразу согласен. Дружить с Юнги одно удовольствие. Чонгук улыбается в свою кружку, чувствуя на языке горечь крепкого чая и превосходства. Больше они почти не говорят о чём-то важном. Юнги привычно бурчит и жалуется обо всём и ни о чём одновременно, говорит как его достали подлизывающиеся студенты, что хотят автомат на сессии; как бесит его заведующая кафедрой со своими мероприятиями и придирками к нему, как к молодому профессору, даже если он был лучшим со своей аспирантской диссертацией на выпуске; как его желудок урчит, а слюна собирается во рту каждый раз стоит увидеть чей-то вкусный и вредный обед — ему то такой нельзя, Чимин посадил его на здоровый образ жизни и правильное питание, а Юнги ещё и Чонгука в эту яму за собой потащил — типо, чтобы он не страдал в одиночестве. Чонгук и так много страдает, какого хрена. Их обед заканчивается на приятной ноте. Они расплачиваются, одеваются и выходят на прохладную улицу. Чонгук берёт с друга обещание встретиться вечером после работы, и Юнги отмахивается от него, направляясь к зданию университета на следующей улице, через пару кварталов. Мин не захотел после специалитета идти в фирму, как Чонгук, или в государственного служащего, как многие их одногруппники. Один раз на четвёртом курсе преподаватель оставил его со студентами вести за него занятия, и он на удивление проникся настолько, что пошёл учиться дальше. Теперь Юнги — профессор уголовного права, преподаёт свои занятия неокрепшим умам, вроде Чон Хосока — и ему в принципе тоже, вечно жалуясь, что парнишка умнее всех на потоке, а Юнги всё не находит к чему придраться, — пишет различные диссертации и докторские, чтобы в науке продвинуться дальше кандидата в доценты. Чонгук в начале совершенно не понимал его стремления вкладывать в пустые головы разбалованных студентов знания, но теперь гордится, словно родитель. Ходит на юнгиевские защиты диссертаций, дарит букеты и позорит как может — так же поступают гордые родители? — только после всегда почему-то получает цветами по голове и через время обязательно какую-нибудь пакость. Юнги злопамятный и от него никогда не ожидаешь. Ну, или Чонгук — добрая, наивная душа — не ожидает. А стоило бы. Юнги ведь мягкий, как поджаренный зефир, только с Чимином. Хотя с Чоном они дружат уже чёртовых десять лет. Предательства окружают Чонгука буквально отовсюду. Чонгук заходит в фирму со стаканчиком крепкого американо, зачем-то ещё раз здоровается с девушкой на ресепшн — просто настроение такое радостное, примерно такое же, когда ты сделал шалость, но отругали другого человека. Он не сразу замечает пристроившегося рядом босса, пребывая в своих пакостливых мыслях и улыбаясь им же, пока тот не прокашливается и бежать, собственно, уже некуда. Чонгук смотрит на мужчину, застигнутый врасплох, неловко тянет уголки губ и кланяется, приветствуя, в ответ получая полуулыбку. На начальнике не классический тёмно-синий костюм тройка с галстуком, кожаные туфли, тёмные вихри волос убраны назад, открывая лоб. Он статный и привлекательный, хорошо сложен, яркая, лёгкая улыбка словно молодит его, хотя он конечно не такой уж и старый — всего тридцать три, возраст Христа, в полном рассвете своих лет и сил, — в***
В субботу в девять утра Чонгук сидит в офисе своего клиента, слушает его, пьёт на самом деле просто отвратительный кофе и пытается понять зачем согласился на эту встречу. Потому что, ну, он вообще не приверженец вставать так рано, все его встречи, как правило, назначены не раньше одиннадцати, чтобы у него было достаточно количество времени проснуться, погулять с собакой и выпить кофе. Грузный, средних лет мужчина напротив очень эмоционально затирает ему про суку-жену, которая всего лишь, конечно, застукала, как он трахал свою же сотрудницу, развела скандал, подала в суд и собирается забрать двоих детей с общим нажитом впридачу. Чонгук по правде восхищается боевым духом женщины и совсем не впечатлён мотивами своего клиента, поэтому их встреча закончится расторжением контракта, потому что у Чонгука одно желание — ладно, два желания: предложить свои услуги потерпевшей, чего он делать не будет, но всё же; и уехать домой, чтобы доспать законное время выходного дня с Бамом в обнимку. Ему ещё вечером напяливать на себя идиотский костюм и пытаться выглядеть как человек, не ненавидящий свою жизнь. Октябрьская погода на улице беснуется: с ночи облачное небо сейчас разрезается сильным ливнем, капли ударяются о крыши, окна, металл машин; порывы ветра бьются о стёкла, трепят полу облезшие ветви деревьев, прогибают их, ломают и уносят на тротуары, скорее всего до кучи задевая ещё и всё остальное. Чонгук вздрагивает в своём кресле, когда эмоциональный монолог клиента прерывает глухой удар с улицы, а вскоре следует какофония нескольких сигнализаций — видимо, ветка одного из деревьев не выдержала напора и рухнула, зацепив все припаркованные автомобили на своём пути к земле. Чонгук судорожно рыщет по карманам сумки ключи от машины и расслабленно выдыхает от того, что прибор в руках молчит и не мигает. Ремонт крыши сегодня его психика бы точно не перенесла. Всю неделю погода сильно радовала — никаких дождей, редкое солнце, спокойные и прохладные порывы ветра. Но под конец резко изменилась, видимо, почувствовав предстоящий Хэллоуин, и решила учудить такую непогоду, чтобы никто не расслаблялся. Чонгук гадает успеет ли добежать до машины и не промокнуть до трусов, не будет ли на дороге аварий и пробок, которые увеличат время его прибытия в постель. Пауза между мужчинами затягивается, возможно, клиент сбился с мысли и пытается вспомнить на чём остановился. Чонгук использует эту возможность — допивает кофе в один большой глоток, ставит чашку на стол и рот открывает. — Простите, у меня много клиентов сейчас, — врёт он. Бестактно по человеческой натуре и непрофессионально по карьере для него было бы сказать правду. В разбирательствах с разводами, Чонгук ненавидит мужчин больше всего. Столько одинаковых мудаков по миру, одинаковых сценариев развития событий, что ему даже стыдно перед женщинами и страшно попасться, как они, на одного из таких — он ведь гей, считай, они в одной лодке, — Я не смогу помочь вам выиграть дело. Обратитесь к другому юристу. Чонгук поднимается с кресла, поправляет полы пиджака, накинутого на чёрную водолазку, забирает своё пальто и сумку. Мужчина тоже поднимается, хлопает ртом, пытаясь что-то сказать, но Чон спешно покидает его кабинет, на ходу накидывая верхнюю одежду, и стремительно движется к выходу. На улице льёт, как из ведра, дождь стеной, много глубоких луж, парочку веток валяется на тротуаре. Чонгук набирает воздух в лёгкие и шагает под дождь, начиная бежать. Капли резкие и холодные, сразу же мочат голову и пальто, оставляя на одежде разводы. Когда он забирается в салон, его волосы полностью мокрые, пряди прилипают ко лбу, и с них капает на лицо и бёдра, а ноги хлюпают в осенних челси. Ужасная погода. Просто отвратительное начало дня, а ему ещё вечером тащиться на сранный тимбилдинг. Лучше бы Хосоку действительно готовить для них сегодня коктейли, иначе Чонгук просто накидается в туалете, позорно уснёт на унитазе и проспит до понедельника. Добравшись до дома его встречает тишина, но через минуту, за которую Чонгук успевает стянуть промокшее пальто и ботинки, слышится цокот когтей Бама о паркет. Собака сонно выходит в коридор проверить кто пришёл, приветливо машет хвостом и подходит получить свою дозу поглаживаний, после чего возвращается обратно на диван в гостиной. Чонгук в ванной сбрасывает всю одежду, кроме боксеров, которые чудом остались сухими, сушит полотенцем волосы и проходит в спальню, плюхаясь на постель, даже не натянув на себя никакой одежды — просто укутывается в одеяло и бегло бросает взгляд на шкаф. На выдвижной створке, на вешалке висит его сегодняшний костюм — чёрные брюки, сута́на чуть ниже его коленей и порванная неаккуратно на конце и рукавах, белая сто́ла, запачканная пятнами красного красителя, и под серебро пластмассовый католический крест на чёрной веревке. Чонгук страдальчески стонет и утыкается лицом в подушку — он просто ненавидит Юнги всей своей душой. И себя он тоже ненавидит за то, что вообще повелся у друга на поводу.***
Суджу не стал бронировать зал или ресторан для их вечеринки — всё же это коллективное старпёрское мероприятие, в любом из клубов их банально не поймут и не воспримут ни один представитель молодёжи. Поэтому он сделал всё в их офисе на третьем, главное этаже. И он действительно постарался с организацией мероприятия, возможно, конечно, ему кто-то помогал. Лишняя мебель в коридоре возле зала совещаний сдвинута в один угол к кабинетам сотрудников, создавая больше свободного пространства. На окнах — кто бы мог подумать — декоративная паутина и какие-то наклейки с тыквами. По всему большему помещению разносится музыка, чьей-то смех. Свет приглушён и откуда-то взялись светящиеся шары и прожектора, как в клубах. На стенах кое-где можно заметить маленьких силиконовых пауков и вырезанных из бумаги летучих мышей. В зале совещаний убраны стулья, раздвинут большой стол, придвинут к стенам и на нём парочку вырезанных тыкв, множество различных тематических закусок и напитков. Сотрудники, на удивление Чонгука, правда все пришли в своих костюмах. Пусть это и что-то банальное вроде ведьм с острыми шляпами, зомби с пятнами краски, мумии из постельного белья, Джокер с красной помадой, скелетоны, где кости просто нарисованы на одежде, люди всё равно запарились с костюмом, хоть и не делали тематический макияж. Но парочку интересных Чонгук видит — один из адвокатов оделся как гном из Белоснежки, и это сильно бросается в глаза, потому что костюм вообще не жуткий, скорее нелепый и смешной — одни его огромные мягкие тапки чего стоят; он не может понять из-за грима, но кто-то вымазался в зелёную краску и вырядился словно Шрек — Фионы и осла жаль не хватает; у Хосока с Намджуном что-то вроде парных костюмов из вселенной «Оно», где Намджун — сам Пеннивайз, а Хосок — мальчик с шариков и в жёлтом дождевике, и в принципе, всё сходится как нельзя лучше; Чимин косплеет кого-то вроде демона, с красными рожками на голове, но почему-то в накидке, как у вампира. В своём костюме потрепанного жизнью католического священника Чонгук вообще не считает себя странным минимум потому, что, чёрт возьми, они все здесь странные, и он хотя бы был оригинальным. Чонгук заходит в зал совещаний, здоровается со всеми и подходит к столам, беря с него какой-то ядерно-зелёный напиток с плавающим на поверхности желейным глазом — на вкус как водка со сладкой водой, но его всё устраивает. Он заводит непринужденный разговор с сотрудниками, которые стояли ближе и которых он знает, слушает как Хваса рассказывает, что идея с костюмом на самом деле принадлежит её дочери, осматривает помещение. Люди уже не выглядят такими недружелюбно настроенными из-за этой вечеринки, скорее немного напряженными, но они отдыхают, смеются и переговариваются, наконец, не об одной работе. Пусть никто и не веселится в полном понимании этого слова, но люди довольны — значит всё не зря. Хосок стоит у стола в другом конце помещения, мешает что-то в шейкере, легко переговаривается со стоящим рядом Чимином и улыбается. Младшенький притащил свои эти бармановские штучки, может, конечно, и поэтому сотрудники такие довольные. Чонгук идёт к нему, потому что понятия не имеет что за коктейли стоят на столах, пробовать всё у него нет желания, чтобы просто найти из множества какой-то с ромом. Он хочет упростить себе жизнь насколько это возможно. — О, Гуки-хён, — просто здоровается Хосок и ярко ему улыбается, а Чонгук отчётливо чувствует спиной жжение от взгляда и прекрасно знает кому тот принадлежит. — Хоби, сделай что-то с ромом. Или просто дай мне бутылку, — поднимает уголки губ Чон, не имея сил не ответить на чужую улыбку, — и скажи своему парню, что моя спина не воспламенится, как бы он не старался, — небрежно бросает в конце. Хосок прокашливается, краснеет и закусывает губу, ища нужную бутылку с алкоголем, чуть не доводит стоящих с ним Чимина и Чонгука до умилительного писка. Нет, все они прекрасно знают, что он взрослый, не относятся к нему как к ребёнку в рабочее время или в рабочей обстановке, но Хосок жизнерадостный и милый младшенький, для них словно неопытный в жизни братишка, а заставить его краснеть как два пальца об асфальт — им нравится смущать его, нравится трепать его по кучерявым пушистым волосам, нравится делиться с ним опытом и помогать в каких-либо вопросах. Младший отдаёт ему стакан с готовым коктейлем — он обычного жёлтого цвета и Чонгук, который не видел, как его готовили, думает, что там апельсиновый сок. Он пробует — крепкий ром ярко выделяется, оставляет на языке небольшую горечь, но она быстро разбавляется каким-то сладким сиропом. — Ты самый лучший, — выдыхает Чонгук и делает ещё пару глотков, чтобы перебить вкус выпитой ранее водки. — Это ты будешь лучшим позже, — усмехается рядом Чимин и глазами подозрительно сверкает. Хосок же подозрительно закусывает улыбку, его щёки слегка алеют. — Я не напьюсь, — протестует Чон, брови сдвигает к переносице. Не то, чтобы он весельчак или дебошир, когда напьётся, но люди часто смеются с его пьяного состояния, потому что с алкоголем в крови, его рефлексы резко притупляются. Самосохранение, кстати, тоже. — Там ананасовый сок, дурень, — хихикает над ним Пак и разряжается громким хохотом на пару с Хосоком. Чонгук закатывает глаза — вот взрослые люди вроде, — Не напейся сегодня, чтобы старания Хоби не канули в лету, — продолжает парень и довольно подёргивает бровями. Чонгук супится, грызёт трубочку в своём коктейле и переводит взгляд, делая вид, что игнорирует рядом стоящих. Чонгук сегодня вообще-то секс не планировал. Да, он достаточно взрослый и зрелый, чтобы такие вещи планировать. Он хотел эту вечеринку просто пережить и забыть, секс же заставить его помнить. К ним присоединяется Намджун, стреляет в Чонгука недовольным взглядом и ревностно кладёт ладонь на талию готовящего какой-то коктейль Хосока. Младший на это никак не реагирует, лишь тянет уголки губ в улыбке и продолжает начатый с Чимином разговор. Намджун явно выделывается перед юристом, обнимает, придвигает к себе, утыкается носом в слегка покрасневшую от смущения шею младшего, и Чонгук показательно фыркает, глаза закатывает, отворачивается, смотря на толпу сотрудников. Цирк какой-то, ну, серьезно, даже Юнги никогда Чимина не ревновал, а он напрямую работает с Чонгуком в отличии от Хосока. В этих только образованных парах всегда так — влюблённость плещет, ревность разыгрывается, страсть бьёт ключом, нужно обязательно показательно взять за руку или поцеловать, обнять, заявить свои права перед всеми. Спокойствие придёт потом вместе с любовью, чувства и ревность утихнут, заменяясь на доверие и мелкую заботу, вроде покупки носков для своей пары зимой. Чонгук знает о чём говорит, он все эти моменты и кризисы пар проходил. Чон скучающим взглядом осматривает зал совещаний, не останавливаясь ни на чём, медленно тянет свой ром через трубочку, покусывая её. В помещении достаточно темно и людно, сотрудники в большинстве своём разбились на группы и переговариваются, но кто-то всё же танцует и пытается вытащить танцевать других. Обстановка спокойная, совсем не такая, какая была в его студенческие годы — здесь никто не пытается быстрее напиться и начать играть в тупые алкогольные игры, никто не шманается по углам и туалетам, чтобы накуриться, никто не зажимается в отдельных комнатах, желая заняться беспорядочным сексом. Это абсолютно старпёрская вечеринка. И Чонгук не знает радоваться от этого или грустить. Босса, на удивление, тоже нигде не видно, и очень жаль, Чонгук бы с превеликим удовольствием посмотрел, что за костюм ему придумал Хосок. Но резко взгляд цепляется за кое-что другое, и все мысли о начальнике вылетают из головы. В толпе маячат розовые волосы и красно-чёрный кусок ткани то ли накидки, то ли чего-то подобного. Рассмотреть получается плохо из-за сотрудников, за которыми всё это появляется на миллисекунды и снова исчезает. Чонгук заинтересован. Достаточно заинтересован, чтобы уйти в сторону к столам с закусками для лучшего обзора. Он видит Ким Сокджина — это точно он, Чонгук узнает его красивое лицо из тысячи даже в гриме, — адвокат общается с какими-то сотрудниками, смеётся и постоянно поправляет искусственные волосы. На нём розовый, длинный, странно уложенный парик; объёмная диадема, которая держит раздвоенный платок, заканчивающийся где-то в районе поясницы — некое подобие фаты — сверху чёрный, а внутри красный; белый топик, а может и боди с горлом, что обхватывает тонкую шею, как чокер; длинные, закрывающие локти, белые кожаные перчатки; плотный на завязках спереди чёрный корсет на талии, идеально подчёркивающий её узость, и какие-то красные ремешки; на ногах до щиколоток кюлоты с разрезом от чуть выше середины бедра и… матерь божья, чёрные сетчатые то ли колготки, то ли чулки с кожаными ремешками на бедре, которые открываются в поле зрения при малейшем движении Сокджина ногами. Чонгук давится своим ромом с соком, кашляет надрывно, выпучив глаза. Этот костюм... выделяющийся среди всего остального и одновременно вызывающий странные шевеления у Чонгука в области низа живота. Скорее всего, это персонаж из какого-то аниме, явно женского пола, но Чонгук, честно говоря, не может утверждать на сто процентов — он во всём этом не разбирается, но Сокджин — да, поэтому всё логично. Адвокат кидает взгляд в сторону утирающего слюни Чонгука и хмыкает, убирая искусственную прядь за ухо. Он улыбается коллегам, с которыми говорил, и пробирается сквозь толпу, останавливаясь напротив юриста. У него в руках ядерно-синий коктейль с оливкой на дне, ярко горящие глаза, покрытые серыми линзами, небольшой макияж на веках, полные губы блестят от бледно-розоватого тинта, а щёки так непривычно слегка зардевшиеся от выпитого алкоголя или смущения — не понятно. — Всё-таки нашёл время, чтобы не пропустить нечто подобное? — усмехается Сокджин, опираясь бедром о стол с закусками. — Здесь оказалось лучше, чем я предполагал, — Чонгук ещё раз прокашливается и смотрит коллеге исключительно в глаза, чтобы, вдруг, снова не подавиться, — интересный… у тебя костюм. — Вообще, вместо кюлотов должна была быть юбка, но я… — адвокат не договаривает, потому что Чон снова давится из-за всплывших в голове картинок, ром идёт у него носом, и он закрывается рукой, отворачиваясь. Сокджин с коллеги громко смеётся и тянет ему салфетки, взятые со стола. Проходит около минуты полного позора, пока Чонгук не вытрет все слюни и капли коктейля с губ и лица, не прокашляется до конца и невозмутимо не повернётся обратно лицом к Сокджину, краснея ушами. Он не знает почему так яро реагирует на обычный костюм. Скорее всего дело в том, что видеть Сокджина, его старшего коллегу, в чём-то столь женском и неординальном очень непривычно и сексуально. А возможно, дело в том, что в таком костюме Чонгук бы посмотрел на него при других обстоятельствах — в спальне, например, когда они остались бы одни, и Сокджин одел вместо кюлотов юбку, как по канону, и корсет бы мешал ему дышать спокойно и глубоко, и эти сетчатые колготки, за которые Чонгук бы держался пальцами, а ткань бы порвалась, открывая нежную кожу бледных бёдер, и… Блять, о чём он только думает? — Гук, всё в порядке? — спрашивает Сокджин, видя как мужчина краснеет-белеет-краснеет, нервно сглатывает и ударяет себе по лбу, что-то шепча. Он касается ладонью чужого плеча, слегка сжимает и пытается взглянуть в глаза. — Д-да, да, всё прекрасно, — хрипит юрист, залпом опустошает оставшийся в стакане ром, пока ещё чего не произошло и не заставило его позориться снова, — Ты отлично выглядишь просто. И… и здесь очень душновато. — О, правда? Спасибо, — улыбается Сокджин, заправляя розовую прядь за ухо, — Я долго думал над чулками, не слишком ли это, — старший выставляет одну ногу боком, тянет за ткань, открывая вид на мягкое бедро и косточку коленки, обтянутые чёрной крупной сеткой, которая фиксируется кружевной резинкой ближе к паху. — Блять, — непроизвольно вырывается у Чонгука, откровенно пялясь на чужое выставленное бедро и даже этого не стесняясь. Сетка слишком хорошо смотрится на бледной коже, контрастом выделяется, а резинка её слегка перетягивает — он клянётся, что если её приспустить, будет кружевная полоска — очень подчёркивает мягкость бёдер и остроту коленной чашечки, — Ёб твою… А потом ударяется ногой о стол, чудом не валя с него посуду — та лишь кренится и перезванивает. Чонгук позорится второй раз за какие-то жалкие десять минут — такое впервые, и, как всегда, в этом замешан Ким Сокджин. Но Сокджин вину не чувствует, только смеётся с него своим странным и чистым смехом, помогает снова встать прямо, сжимает локоть и как-то игриво смотрит в глаза. Юрист больше чем уверен, что вся эта демонстрация была специальной — за время вечеринки адвокат лишь смущёно улыбался на вопросы о сетке на его ногах и говорил, что это просто часть образа. Чонгук готов поставить тысячу баксов на то, что от этого вечера и от него самого Сокджин что-то ожидает — между ними всегда ощутимо висит это сексуальное напряжение, и будь ты даже слепым, ты всё равно его почувствуешь. Конечно, мозг юриста мог всё надумать… да чёрта с два, такое надумать нельзя, когда с тобой открыто заигрывают, втихушку ото всех показывают ноги и резинку чулок почти около паха, где, если присмотреться — а он присматривался — видно кружево трусов вместо привычных боксеров, а в глазах при этом беснуются демоны, довольные своей провокацией. Сокджин для Чонгука давно, как яблоко для Евы в райском саду. И он знает, что согрешит. И согрешит ни один раз. Сокджин игриво подмигивает юристу и двигается к другим сотрудниками, видимо, чтобы переброситься парой фраз. Чонгук же наконец выдыхает, приводит дыхание и пульс в норму, думает о старушках, о дохлых птицах, лишь бы теплота снизу живота отпустила, когда розовые пряди теряются меж плеч людей. Ему срочно нужно выпить. Он двигает к Хосоку, просит себе бутылку с ромом. И присасывается жадно к горлышку, быстро глотает, словно пьёт обычную воду. Коллеги таращат на него глаза, пока он надрывно кашляет и шмыгает носом из-за того, что спирт обжёг гортань и теперь растекается жаром от желудка по телу. Но алкоголь помогает, мысль трахнуть Сокджина прямо в зале совещаний оттесняется обратно на затворки его явно больного мозга. Следующий час Чонгук пьёт только сок, чтобы точно не напиться и не уснуть на крышки унитаза сегодняшним вечером, разговаривает о чём-то совсем нейтральном с Чимином и Хосоком, слушает как Намджун пытается травить свои коронные шутки и изредка скользит взглядом по толпе людей. Он видел босса, и младшенький действительно подобрал ему костюм из видео-игры — всё было не зря. Атмосфера за это время тоже изменилась — стало чуть веселее, люди действительно просто отдыхают, уже совсем позабыв о том, что злились изначально, что считали себя старыми для всего этого молодёжного дерьма, что хотели просто напиться и сбежать. Некоторые, конечно, сбежали, те, у кого есть дети, а оставшиеся подвыпили, громко смеются, танцуют. Какой-то микс из песен плавно сменяется на что-то медленное, лёгкое, хотя биты всё же присутствуют — точно не парный танец. Краем глаза Чонгук замечает у столов небольшую потасовку и слышит громкие голоса, а потом жалеет, что поворачивает голову в угоду своему любопытству. Сокджин стоит в центре зала, вокруг него другие сотрудники, но он прямо перед Чонгуком на расстоянии шагов десяти-пятнадцати. Адвокат ведёт себя немного скованно, немного покачивается из стороны в сторону под музыку — видимо, его просто вытащили на импровизированный танцпол, хотя он этого не хотел. Но потом он глубоко набирает воздух в лёгкие — Чонгук буквально видит, как поднимается чужая грудная клетка, — наверно, просто для того, чтобы отпустить себя. И танцует. Плавно, немного скользяще, покачивается на месте, иногда поворачивается, поднимает руки, чтобы поправить волосы, и ведёт ими по шее, по груди, бокам, ниже на бёдра и щёлкает пальцами в такт музыке. При почти любом движении разрез на кюлотах даёт отличный обзор на длинные ноги, а убранные волосы на хрупкую шею, обтянутую полоской-застежкой от топа — хотел бы Чонгук, чтобы его руки были чокером вместо этой бесполезной и явно холодной ткани, чтобы пальцами водить по кадыку, слегка сжимать и надавливать и… Стоп. Чонгук вертит головой, прогоняя ворох ненужных мыслей. Господи, ему тридцать лет, а гормоны бушуют прямо как в двадцать, когда ты на втором курсе университета, уже привык к новому месту, привык жить в одиночестве без родителей и пошёл в разнос. Чонгук глубоко вздыхает, опустошает свой апельсиновый сок в стакане, хотя хотелось бы рома, и зачем-то — ему явно мало страданий в жизни — снова переводит взгляд на Сокджина. Адвокат смотрит прямо глаза, на дне черти беснуются, ухмыляется, рукой медленно движется от корсета на талии до сетки, протискивает в неё палец и слегка оттягивает, от чего та бьётся о кожу. Жар в секунду снова вспыхивает в теле Чонгука, из головы вылетают все приличные мысли, возбуждение собирается в животе. Если у него прямо сейчас встанет, это будет самое большое позорище за всю его жизнь. Но думать о чём-то, кроме сексуального, развратного и явно издевающегося Сокджина у него просто не выходит. Когда песня заканчивается и перетекает в следующую, Чонгук всё ещё пялится. И на него пялятся в ответ уже полностью чёрными глазами. Сокджин тянет уголок губ вверх, облизывается, с вызовом поднимает бровь и уходит из центра зала сначала к столу, поставив на него свой наполовину пустой стакан, а потом и к выходу. Чонгуку долго думать не приходится, тело делает это за него. Он кидает коллегам, что отойдёт в уборную, стараясь максимально контролировать хрипоту своего голоса, пробирается через толпу в коридор и заранее знает в какой кабинет ему идти. Когда дверь за спиной юриста закрывается, Чонгук щёлкает замком наощупь, приковывая свой взгляд исключительно к сидящему на столе Сокджину. Мужчина откинулся немного назад, поддерживает себя руками, что уперлись за спиной в дубовый стол, покачивает ногой и улыбается довольный собой. Улыбается словно он точно знал, что за ним последуют. Словно это не он весь вечер проверял чужую выдержку. У Чонгука выдержка ни к чёрту, особенно перед Сокджином. Мужчина отлипает от двери, подходит ближе к столу и разводит колени старшего, становясь между ними. Кладёт горячие руки на бёдра, ведёт ими вверх до талии, сжимает в пальцах плотный корсет. — Тебе обязательно издеваться надо мной каждый раз? — хрипит Чонгук с явным, но лёгким раздражением. Его ладони скользят на спину, притягивают ближе к себе. — Но сегодня я готов признать, что делал это специально, — улыбается Сокджин, закусывает губу и проводит ноготками по задней стороне мощной шеи. Чонгуку срывает крышу. Он вгрызается в губы старшего жадным и жарким поцелуем, оттягивает пухлую нижнюю, наклоняет голову, проталкивая свой язык в чужой рот. Сокджин шумно втягивает воздух носом, опоясывает ногами талию, позволяет юристу вести, позволяет кусаться, посасывать свой язык, обводить нёбо, зубы и щёки. И рвано выдыхает, когда Чонгук просовывает руки в разрез кюлотов, сжимает пальцами мягкие бёдра, цепляется за сетку, чуть её не порвав. Сокджин сам разрывает поцелуй, знает, что младший этого не сделает, даже если его лёгкие будут отказывать, чувствует подталкивающую руку на своей груди и опускается спиной на стол, жадно глотая воздух. Застёжка на шее характерно щёлкает, приспускается, сразу заменяясь чужими губами. Сокджину тесно в корсете, он сдавливает его рёбра, не даёт набрать полные лёгкие кислорода, поэтому приходится дышать коротко, ещё и обрывками, потому что юрист прикусывает зубами тонкую косточку ключицы, лижет шею, скользит руками, вытягивая топ из-под корсета и снимая его совсем. В трусах сдавило вставший член, головка неприятно трётся о кромку, хочется ускориться, снять наконец мешающую одежду, чувствовать кожа к коже, но старший знает, что пока Чонгук не словит первый эстетический оргазм от его тела, не покусает бёдра, не оставит фантомные отпечатки своих рук — секса не будет. Он просто расслабляется, растекается по столу, устраиваясь удобнее, уверен, что, как и всегда, кончит не единожды и даже не дважды. — Снять корсет? — спрашивает Чонгук где-то на уровне живота Сокджина, так что тому приходится поднять голову, чтобы встретиться взглядом и сразу же потонуть в чёрных глазах — там почти не видно радужки, — что смотрят с похотью, с восхищением. — Он мешает мне дышать, — хрипит больше от возбуждения, нежели от нехватки воздуха старший, — но если ты хочешь, можешь оставить. — Сетку я точно оставлю, — ухмыляется мужчина, скользит горячими руками по талии — горячими так, что Сокджин через плотную ткань даже чувствует, — а вот корсет мне не нужен, из-за него я не вижу твою родинку около пупка, — и тянет за завязки, освобождая рёбра. Старший легко бьёт пяткой по чужой пояснице и закатывает глаза, снова ложась на стол. Есть то, что знает только Сокджин; то, что будут знать только партнёры Чона — не важно, в романтическом или сексуальном плане. То, что на самом деле растекается у Сокджина во внутренностях теплом, даже если он ворчит для вида. Чонгук — чёртов фетишист. Чонгук сходит с ума по человеческим телам, изучает все чужие эрогенные зоны, с закрытыми глазами покажет каждую родинку, расскажет о расположении шрамов. Первое время факт того, как сильно Чонгук тащится и буквально слюной истекает по телу, коже, несовершенствам и достоинствам, очень напрягал и настораживал — Сокджин не был в восторге, но привык ко вниманию и комплиментам от людей. Внимание от Чонгука будто было иным. И Сокджина это банально пугало. Он шарахался от младшего, шипел и глаза закатывал на все комплименты — Сокджин не из тех, кто легко принимает новое и не позволял этим новым младшему стать. Чонгук на удивление не сдавался, но и не действовал радикально. Всего лишь часто засматривался; кидал восхищённые взгляды на кривые пальцы, на ссутуленные плечи и мягкие ляжки; аккуратно, будто случайно прикасался; вскользь обсыпал комплиментами то, что сам Сокджин считал проблемой. Чонгук ненавязчиво вплетал себя и своё внимание в жизнь Кима. И сдался тогда именно Сокджин. Сейчас эта маниакальная любовь и различные фетиши Чонгука стали просто… частью обыденности, которую ты не замечаешь, как не замечаешь, что всегда с утра идёшь чистить зубы. Они заставляют Сокджина лишь порой закатывать глаза, когда он ловит долгий взгляд младшего на своих ключицах или ногах, расплываться в улыбке на очередное «ты так прекрасен» и использовать свои знания в различных целях. Как, например, сегодня. За время своего возвращения в прошлое, Сокджин пропускает момент, когда кюлоты исчезают, правая нога оказывается на сильных и широких плечах Чонгука, а сам он скользит губами по старым укусам, покрывая сверху мягкими поцелуями. Юрист крепко вцепился в бедро одной рукой рядом с тазовой косточкой, водит по ней, иногда надавливает, и старший рвано выдыхает, чувствуя на коже новые укусы и мокрый язык, как извинение за причинённую боль — Сокджин боли не чувствует, лишь жаркое и томно возбуждение, оно заставляет его глотать воздух, вечно облизывать пересохшие губы, жалеть о решении надеть неудобные трусы. Чужие поцелуи скользят от коленной чашечки до середины бедра, переходят на внутреннюю сторону — язык лижет каждый миллиметр, рот втягивает и отпускает, лишь когда появляется засос, заставляя адвоката глухо стонать, запрокидывать голову так, что та свисает со стола, ёрзать спиной, — а потом оказываются возле резинки чулок. Чонгук приспускает её пальцами, до одури довольно улыбается, подтверждая свою раннюю догадку — она действительно немного перетягивала, и теперь на молочной коже яркий, точный отпечаток кружева. Младший чуть не скулит от вида, это выглядит прекрасно, эстетично, красиво, и он сразу же прикасается пальцами, чувствует выемки, неровность, заменяет губами, скользя ладонями по аппетитным формам, по тазовым костям, талии, просовывая после под поясницей, надавливая, заставляя прогнуться. Сокджин прогибается, да видимо зря. Головка давно колом стоящего члена выскальзывает из-под кромки трусов, проезжается по ней, воздух обдаёт её прохладой, а Чонгук снова кусается в районе паха, снова следом зализывает, и адвокат гортанно стонет, кончает, заметив это только из-за крупной дрожи в теле, потому что возбуждение совсем не притупляется. Сокджин дрожит бёдрами, делает рванные вздохи, пока младший наклоняется и присасывается к губам поцелуем. Играющую музыку, звуки смеха и голосов из зала совещаний слышно даже в кабинете, пусть и не так отчётливо, но мужчинам плевать на это в данную секунду. Они целуются глубоко и жарко, мешаются слюнями, пытаются делить воздух и сплетаются конечностями. — Гука… — хрипло зовёт, когда губы всё же разъединяются, а чужие руки снова касаются тела, гладят и надавливают на кости. — Перевернешься? — спрашивает Чонгук, смотрит из-под ресниц на уровне рёбер. И зажимает в пальцах бусинку соска, не получив ответ, — Теперь я хочу осмотреть спину и ягодицы. — А я хочу, чтобы ты трахнул меня уже наконец, — шипит старший, поднимает голову и опирается на локти, уставляясь глазами в чужие. Пусть он и знал, что всё так и будет, но сегодня ему хотелось жёсткого секса с постоянной выработкой адреналина, потому что они находятся в компании. Там, за несколькими стенками, человек пятнадцать сотрудников, которые, чёрт возьми, могут их услышать, — Я знаю, что ты ловишь кайф от моего тела, но сегодня у нас нет времени, — подтягивает к себе юриста за шею, облизывает покрасневшие губы, и выдыхает прямо в чужое красивое лицо: — Просто выеби меня так, чтобы я отключился. Чонгук рычит почти как настоящее, дикое животное, подтягивает резко к себе под коленями и сам переворачивает на живот, заставляя Сокджина испугано вскрикнуть и вцепиться ладонями в край стола. Он оборачивается через плечо, видит привычное восхищение на чужом лице, хищную улыбку, глаза с поволокой возбуждения и страсти; видит большие руки, что вначале ложатся на лопатки, потом спускаются по бокам на талию, сдавливают её, мнут и гладят. Чонгук целует шейные позвонки, захватывает манящую родинку на плече, скользит на позвоночник, покрывает его поцелуями, слюнями с языка, засосами где-то на пояснице. Сокджину неймётся. Сокджину душно и жарко, у него пот по вискам течёт, на коже чужие касания ожогами, в голове каша полная, член по столу елозит. Он откидывает бёдра назад, проезжается ими по брюкам, по ширинке младшего, стонет — дразнит уже открыто. И шипит от звонкого удара по ягодице, чувствует, как Чонгук тянет трусы вниз, выгибается. И вскрикивает, когда его левую ногу поднимают на край стола, заставляя упереться коленом. Юрист извиняется за импульсивный шлепок, на которой с неровным контуром отпечаток своей же руки, поцелуем, но сверху всё равно ещё и кусает, пока открывает крышку на баночке со смазкой, пачкая пальцы в вязкой, пахнущей бананом жидкости. — Пробка? — вопросительно хмыкает Чонгук, завидев шляпку с розовым стразом, — Серьезно, Сокджин-а? Даже не даёшь мне возможность? — Заткнись, прошу тебя, — скулит старший, уперевшись лбом в поверхность стола. Не то, чтобы Сокджину стыдно. Он никогда не стыдился подобного. Он не такой человек. Он не отрицает секс, а считает его прекрасным способом получить удовольствие. Он не отрицает, что использует игрушки, а считает их первыми помощниками. Просто сейчас адвокат понимает, как это выглядит — он пришёл с пробкой на корпоративную вечеринку, проходил с ней весь вечер, значит спланировал всё заранее. Его уши просто сами заливаются румянцем. Чонгук коротко усмехается с чужой реакции, поддевает пальцами шляпку пробки, медленно вытаскивает её до середины, видя как натягиваются стенки, резко толкает обратно. И слушает потрясающую высокую октаву чужого стона вперемешку с облегчённым выдохом и глухим ударом груди о стол — его член из-за этого импульсивно дёргается, и Чонгук понимает, что на трусах точно останется мокрый след. В голове неожиданно возникает идея фикс, за которую юрист точно потом получит, но он ничего не может с собой поделать, пока перед ним такой красивый, сексуальный, до одури прекрасный и стонущий Сокджин. Мужчина гладит свободной рукой чужое тело, снова пересчитывает рёбра пальцами, кусает за плечо, через каждые два позвонка оставляет засос на взмокшей спине, пока другой рукой продолжает вытаскивать и толкать игрушку. Сокджин немного вертится, цепляется пальцами за край стола, чувствуя, как на особо глубоких толчках, кончик пробки упирается в простату. И стонет, стонет, стонет. Иногда высоко. С придыханием. Для услады слуха. Чонгук выгибает руку, аккуратно и медленно просовывает два своих смазанных пальца под пробкой и аккуратно толкает их вместе с игрушкой внутрь, придерживая Сокджина за талию и покрывая его спину беспорядочными лёгкими поцелуями. Старший замирает на время, ему не больно, скорее непривычно — так они ещё не экспериментировали. А потом дыхание снова сбивается, когда Чонгук начинает двигаться, растягивать его ещё больше, давая чувствовать одновременно прохладу металла и тепло от пальцев, попадает и игрушкой, и пальцами по комку нервов. Сокджин вскрикивает, вцепившись слабыми пальцами в дерево, и кончает второй раз, закатывая глаза, выгибаясь в спине, роняет стекающие изо рта слюни на пол и пытается нормализовать дыхание. Хорошо, Чонгук всё же никак не ускоряется в процессе, и Сокджин уверен, что младший сейчас довольно и шкодливо улыбается, пока он приходит в себя, распластавшись на столе и подрагивая. Сокджин Чонгука просто ненавидит. Чонгук гладит его бока и бёдра, целует плечи и россыпь родинок на спине, давая возможность прийти в себя. Адвоката действительно всегда удивляет чужая выдержка — слушать все эти вскрики, стоны, вздохи; смотреть на закатанные глаза, подрагивающее тело, оргазмы; чувствовать ногти на спине, хватку за плечи, засосы на ключицах; и просто доставлять удовольствие другому человеку, не притрагиваясь к себе. Сокджин бы так не смог. Сокджин бы просил, умолял, тянул к себе, параллельно дрочил бы себе сам. Но Сокджин — не фетишист. Он просто жаден до прикосновений, поцелуев, укусов, грубой хватки, восхищения в чужих глазах. И делает всё, чтобы этого добиться. Наверно, в этом их разница. Чонгук аккуратно вытаскивает из старшего свои пальцы вместе с пробкой, слыша громкий разочарованный выдох, видя, как чужие бёдра поддаются назад, и хмыкает с этого, дразняще и легко ударяет по упругой ягодице. Младший думает слабо, нетрезво из-за желания, нервы в его мозгу коротит, ширинка больно давит на член, и ни ситуация, ни сам Сокджин ему абсолютно ничем не помогают. Он тянет сута́ну вверх, вместе с ней и всё остальное, наконец снимая, опускает чужую ногу со стола на пол, поглаживая и растирая, — как бы поза ему не нравилась, старший не гимнаст, его мышцы наверняка устали, может затекли, и приносить ему дискомфорт или боль — явно не то, что Чонгук хотел бы сейчас и вообще когда-либо. А потом хватается за тонкую талию, поднимает, прижимает к своей груди и, повернув чужую голову, впивается в пухлые губы поцелуем. Кожа к коже — у обоих она горячая, пышущая сильным жаром, влажная от пота, но у одного под ней мышцы перекатываются и истошно бьётся сердце, а у другого — кости позвоночника и лопаток выступают; одно дыхание спёртым воздухом на двоих; одни эмоции, чувства и желания. Сокджин стонет в рот Чонгука, проезжаясь задницей по его ширинке и чувствуя внушительный стояк, кусается за долгое ожидание, держится только за чужие руки, которые окольцевали поперёк груди, точно зная, что не отпустят, не уронят. — Хочешь вести? — спрашивает Чонгук, снимая длинный парик с чужой головы и наконец прикасаясь носом к обожаемым чёрным, пушистым вихрям. Они как и всегда пахнут мятным шампунем. — Я могу оседлать тебя, но я устал, чтобы двигаться, — выдыхает Сокджин, откидываясь головой на плечо мужчины. Возбуждение до сих пор сильное и яркое, не смотря на дважды сброшенное напряжение. — Ты ничего не делал, — усмехается юрист и айкает, получив удар по бедру. — Вот видишь, — ворчит Сокджин, поворачиваясь и усаживаясь обратно на стол, — я устал, а ты всё ещё не приступил к процессу. Чонгук только усмехается с этой надутой, недовольной мордашки, становится вплотную, положив руки на заднюю сторону шеи, и целует снова, не видя причин этого не сделать, когда так хочется. Всё же пухлые и аккуратные губы старшего — та самая любовь и слабость взрослого и уверенного в себе тридцатилетнего мужика. После родинок, конечно же. Чонгук целовал бы их каждую свободную минуту, легко или пылко, просто прикасаясь на мгновение или долго, жарко, со слюнями и укусами. Но он не может, поэтому использует вот такие возможности по максимуму. Адвокат наклоняет голову, податливо раскрывает рот, позволяя облизывать свой язык, тянется руками к чужим брюкам, расстёгивает пуговицу и молнию, не даёт отстраниться. И запускает руку в трусы младшего, сжимает твёрдый член пальцами, терпеливо прощая сильный укус за нижнюю губу, проводит по головке, размазывая капли не понятно чего, ловит грудной то ли стон, то ли рык своим ртом. Чонгук впервые на памяти всё-таки отстраняется от поцелуя сам, чтобы сдавлено промычать и хапануть раскрытым ртом воздух. Он напрягается телом, закатывает глаза из-за махинаций с его давно изнывающим членом, с силой сжимает чужие бёдра, чувствуя жирок сквозь пальцы и слыша шипение старшего. Сокджин довольно лыбится, облизывает пересохшие губы и свободной рукой скользит от левого плеча Чонгука до сильной груди, по пути царапая короткими ногтями поджарую, горячую кожу, двигается ближе и целует губами мощную шею, от чего младший вздрагивает, цепляется за бёдра только сильнее, находя в них опору, — Сокджину больно, но он позволяет, потому что всё знает и понимает, он сам всегда так поступает. Старший мажет языком по кадыку, прикусывает сонную артерию, дрочит быстро, с нажимом, собирает губами бисер пота и наслаждается тем, что видит, наслаждается чужими хриплыми стонами, закусывая довольно губу. Он хочет опуститься на колени, взять в рот, полностью обслюнявить, заглотнуть до мошонки, вспомнить вкус и ощущения, дать больше удовольствия любовнику, но***
Размеренная и спокойная жизнь Чонгуку может только сниться с таким вечно энергичным и идейным парнем, как Сокджин (не сказать, конечно, что он хоть чем-то недоволен). Но всё же он может собой гордиться — укрощение босса прошло успешно. И заявление об их отношениях тоже. Сокджин целует его прямо в коворкинг зоне во время обеда офиса в понедельник после вечеринки в честь Хеллоуина. Сплетается с Чонгуком языком, зарывается пальцами в чёрные вихри, прижимается, будто хочет врасти телом в чужое. На них пялятся все. Парочка сотрудниц прискорбно вздыхают, несколько чуть не рыдают. Чонгук готов снова надеть тупой костюм католического священника, потому что поцелуи и открытость Сокджина перед всеми определенно стоят того. И даже больше. Потому что весь Сокджин стоит ещё больше.