my daddy’s got a gun

My Chemical Romance — Gun

Холодное. Холодное касание — почти поцелуй — прямо по тонкой коже, вдоль исписанных шрамами изгибов рук. Дрожь по телу. Холодное дуло пистолета — горячее дыхание смерти на ухо. Дазай тихо стонет, чуть дёргаясь в сторону, но остаётся на месте — не только потому, что чужой ботинок давит на живот, прижимая к мягкому ковру пола, а ещё потому, что у них уговор — а Дазай не сучка, чтобы так просто сдаваться. Ему шестнадцать и он, должно быть, все ещё ужасно глуп, раз скалится в сторону Чуи, заталкивая подальше страх и неизведанное «что-то ещё» — обратно под изуродованную свежими порезами кожу. Туда, где глухо бьется сердце и косо смотрит из темноты душа. Накахара считает его творчество ужасным — он презрительно стягивал с его рук бинты мгновения назад, а сейчас уже смотрит совсем иначе — зло, с вызовом в бесконечно карих — таких обманчиво тёплых, глазах. — Пёсик недоволен? — тянет Дазай, сдавленно выдыхая, когда Чуя сильнее давит ему прямо на солнечное сплетение — ещё не больно, но уже заставляет нервное напряжение расходиться по коже. — Пёсик больше, чем просто недоволен, — скалится в ответ Накахара, склоняясь ниже — опускаясь вторым коленом на мягкий ковёр и выдыхая Осаму прямо в лицо, вместе с этим резко упирая дуло пистолета прямо под челюсть юноши — царапая чувствительную кожу. — Эй, Чиби-чан знает, что я не люблю боль, — ноет Дазай, пальцами перехватывая лодыжку Чуи — он знает, что это глупо. Ему не хватит сил вывести Накахару из равновесия и опрокинуть на пол, но касаться пистолета у горла — страшно. Не потому, что его преданный пёс выстрелит, а потому что рыжеволосый эспер очень любит, когда Осаму без спроса распускает руки. — Да что ты? — Чуя с усмешкой выгибает бровь. Он резко отрывает от себя ладонь Дазая и подносит разукрашенную свежими порезами руку к затуманенным темным глазам — Осаму твердит, что в кабинете попросту царит полумрак, а вовсе не томное дыхание Накахары вызывает у него странно-болезненное и неожиданное возбуждение. — По-моему ты очень бездарно врешь для демонического протеже, не находишь? Дазай очень-очень не любит, когда над ним насмехаются — а особенно, когда это делает Чуя.  — Какой невоспитанный пёсик… — шепчет Осаму, негромко ойкая, когда пальцы Накахары соскальзывают с его запястья и опускаются на грудь — утягивая на себя темный галстук, как бы ненароком придушивая Дазая. — Ещё что-нибудь скажешь? — удивительно спокойно интересует Чуя, словно не давит дулом пистолета прямо на кадык своему партнёру. Вокруг второй руки он лениво обернул галстук и теперь тянет и тянет и тянет… Жмурясь, Осаму тихо кашляет, стараясь отползти или выбраться из-под темной ленты, обвившей шею. Он отрывает голову от ворса ковра, стараясь следовать движению Накахары, но ботинок все ещё давит ему на живот и как же сильно ему хочется заговорить, чтобы рыжеволосый эспер остался доволен и просто перестал так пристально на него смотреть. — Язык прикусил? — довольно тянет Чуя, он вообще — тянет — душу из Дазая, слова, но пока получается только утянуть дыхание, оставляя головокружение и лёгкую дрожь во во всем теле. — Или подо мной только стонать можешь? На что-то большее твоего голоса сейчас не хватит, да? Накахара двигается, но лишь для того, чтобы сесть на бёдра Осаму, вдавливая эспера в мягкий ворс ковра — красноватое свечение Смутной Печали окрашивает воздух вокруг, слабо переливаясь в полумраке. Вместе с тем, как развязные слова срываются с губ Чуи, Дазай почти стонет — от давления чужой способности или от удовольствия, он не знает, но ему приходится ощутимо прикусить язык, вместо этого заходясь в тихом кашле. Все лучше, чем подтверждать слова наглого, самодовольного Чиби. — У нас был уговор, — тянет Накахара — на этот раз не только клыкастую ухмылку, но и копну каштановых волос на себя, запуская пальцы в кудрявые локоны и оттягивая пряди, играясь с податливым Осаму. — В наказание нам стоит отложить его исполнение, как думаешь? Жмуря глаза, потому что невозможно смотреть на такого невозможного и раздражающего, томного и притягательного Чую. Попросту стыдно — потому что из горла вырывается тихий всхлип, когда дуло пистолета касается щеки и скользит вдоль кожи, ледяным поцелуем касаясь губ. И стонет он совсем не от накатившего возбуждения, а от отчаяния, что их договор снова срывается и Накахара снова его не убьёт, а значит Дазаю снова придётся искать безбилетный способ самоубийства. Вредный, противный, несносный… — Отвлекаешься? — шепчет на ухо Чуя, влажно проводя языком по коже, вынуждая невольно выгнуться навстречу, неловко путаясь в собственных движениях. — Или придумываешь остроумный ответ? — Я… — начинает было Осаму, из-под ресниц глядя на то, как рыжеволосый эспер выводит на его груди узоры, постепенно расстегивая рубашку и оголяя хрупкие ключицы полумраку комнаты. — Ты..? — скалится Чуя, не давая продолжить, а вместо этого проскальзывая в приоткрытый рот пальцами. Прохладная кожа перчаток ощущается странно на языке — она чуть шершавая и горькая, заставляет давиться слюной, когда Накахара резче двигает рукой, поторапливая. — Постарайся получше, Осаму. Хоть на что-то твой рот должен быть годен, верно? Дазай мычит — потому что пистолет вдруг остаётся в воздухе — все ещё направленный ему в кадык, но держит его теперь Смутная Печаль, а сам владелец способности приподнимается, меняя их позиции и вот в ковёр брюнета вжимает не вес эспера, а само его присутствие и внимательный, цепкий взгляд.  Свободной рукой Чуя тянет к брюкам Осаму, ловко расстегивая ремень и тянет ткань вниз, грубо обжигая чувствительную кожу резким движением. Давясь слюной и невольно заглатывая пальцы глубже, Дазай стонет, жмуря глаза под довольный смех Накахары. Ему не нужно смотреть на лицо Чиби — наверняка там нет ничего кроме самодовольства. — Нравится? — издевательски спрашивает Чуя, словно Осаму может сейчас ответить и дело даже не в пальцах. Нет… с тем как рука эспера разводит в стороны забинтованные бёдра, болезненно царапает кожу и оставляет пару звучных шлепков… с тем как умело он обращается с телом Дазая, тот сомневается, что без пальцев во рту смог бы сказать хоть что-то внятное. Ему кажется, что в тишине кабинета слышно лишь его бешено бьющееся сердце — выдающее с потрохами всего Осаму, прячущегося от реальности происходящего — жмурящего глаза, подобно ребенку, для которого невидимое равно несуществующее. Ладонь у Накахары большая и пальцы, скрытые под кожаными перчатками сводят с ума — что скользящие по языку и оглаживающие ряд зубов, что сжимающие худые ноги, оставляющие алые следы на ягодицах от звучных шлепков.  Если Дазай хочет вести себя как избалованный ребёнок, то Чуя не против подыграть ему. Он бы мог заставить Осаму считать удары, но то, как скулит на каждом звонком шлепке его партнёр, как прогибается в пояснице и облизывает пальцы все старательнее, было лучше любых слов, которые бы мог сбивчиво и сломленно произнести брюнет. У Дазая ещё будет шанс поумолять его этой ночью. Когда ягодицы под его ладонью красные и Осаму цепляется ногами за его плечи, чтобы ненароком не опускаться на ворс ковра — который хоть и мягкий, но неимоверно колкий на такую чувствительную кожу. Самое забавное, что в глазах забинтованного эспера слёзы — но он упорно вылизывает руку Накахары, отказываясь просить поблажку. Потому что у них уговор — уже новый, появившийся без особых слов и точных формулировок, но понятной каждому из них. А значит — Дазай не сучка, чтобы так просто сдаваться. Даже если собственное возбуждение почти болезненное — такое же саднящее, как очередной шлепок по ягодицам. Даже если Чуя полностью игнорирует его член, ладонью поглаживая бёдра и вновь возвращаясь к наказанию. Осаму натурально скулит, когда Накахара вытаскивает пальцы у него изо рта — он инстинктивно тянется за рукой. Когда его язык скользил по кожаной перчатке, а зубы цеплялись за костяшки, позволяя слюне стекать по подбородку, легко было не думать о своём надрывном голосе и о том, как жгутся шлепки на коже. Тишина наполнялась лишь биением сердца, влажным хлюпаньем и ритмичными ударами по ягодицам. Сейчас же Дазай словно выныривает из-под воды — даже глаза невольно распахивает, пытаясь двинуться, но наталкиваясь на дуло пистолета, упёртое в горло. Оно больно царапает кожу и вынуждает упасть обратно на ковёр, жалобно хмуря лоб и пытаясь разглядеть жалость на лице Чуи. — И кто-то говорил, что не любит боль, — улыбается Накахара, когда легонько шлепает прямо по возбужденному члену Осаму. Вместе с этим, вздрагивает и весь Дазай, громко и пошло выстанывая что-то в ответ — похоже на отрицание, которое тонет в громком крике — Чуя вводит в него один палец. Все ещё не снимая кожаных перчаток, но он использует ту руку, что до этого самозабвенно вылизывал забинтованный эспер. И Дазай хочет объяснить, что боль он правда ненавидит, но просто с Накахарой это что-то новое, совсем другое. С ним всегда удовольствия гораздо больше — от осознания того, что ничего не контролируешь, от уверенных движений крепких рук, от пошлых слов, произнесённых прямо на ухо. Поэтому Осаму проще всего резаться, рисуя на коже извращённые картины, чтобы потом стонать под Чуей, откладывая их уговор из раза в раз. И либо Чиби и вправду был глуп, раз не видел этой нехитрой схемы, либо доволен был положением дел — раз за разом доводя Дазая до исступления и до сорванного в хрипе голоса. — Снова отвлекаешься? — спрашивает с ухмылкой Накахара, оставляя болезненный шлепок на коже, но уже не на ягодицах, а на внутренней стороне бедра — срывая с губ громкий вскрик. Вскоре к первому пальцу добавляется и второй — пока Осаму вовлечён в происходящее с ним и одновременно отвлечен от происходящего внутри — его легко растягивать, а податливое тело лишь двигается навстречу, спеша угодить желаниям Чуи. Мотая головой из стороны в сторону, Дазай без слов пытается донести до партнёра что очень даже вовлечён. Пальцы в Осаму входят легко и быстро — они не так давно проводили ночь вместе — а значит Накахара спешит добавить третий палец, с удовольствием наблюдая за тем, как член брюнета сочится естественной смазкой, дёргаясь на животе, когда Чуя задевает чужую простату. Красноватая головка оставляет влажный след на коже и ему почти жаль, что он лишает Дазая удовольствия коснуться самого себя. Ключевое слово — почти. Довольно скалясь, Накахара продолжает растягивать Осаму, избегая теперь его простаты и наблюдая за тем, как от нехватки стимуляции брюнет почти плачет — его глаза бездонно чёрные и блестят от непролитых слез, а ресницы тяжелые — напоминают собой чернильные росчерки на покрасневших щеках. — П-пожалуйста… — выдыхает Дазай, когда рыжеволосый эспер, сплёвывая на ладонь, вводит в него четвёртый палец — так хорошо наполняя, растягивая до болезненной грани удовольствия, но не позволяя переступить через грань и раствориться в наслаждении. — П-пожалуйста… Чуя..!  — Так ты не только стонать можешь, Осаму? — томно тянет Накахара, склоняясь ближе, но лишь для того, чтобы схватить пистолет обратно в свою ладонь. — Хорошо просишь, но сегодня я не хочу, чтобы ты занимал свой рот разговорами. Вместе с тем, как Чуя вытаскивает из него пальцы, оставляя мышцы болезненно сжиматься вокруг пустоты — он толкает холодное дуло пистолета в приоткрытые в жалобном стоне губы Дазая. Брюнет давит и пытается закрыть рот, но когда металл ударяет по зубам, грозясь раскрошить их — он тут же расслабляет горло, сглатывая вокруг холодно предмета. Снова горечь на языке — на этот раз не от кожаных перчаток, а от пороха. Голова кружится от мысли, что пистолет наверняка заряжен, а Чуя сейчас как никогда близок к выполнению их уговора — одно неловкое движение, одно случайное касание и мозги Осаму украсят собой ковёр. Он давится своим возбуждением, своими мыслями и слюной, а дуло упирается ему в глотку — приходится вновь закрыть глаза, отдаваясь ощущениям. Вскоре к ритмичным толчкам пистолета добавляется и член Чуи — тот входит в него резко и глубоко, сразу до основания, на первом же такте попадая по простате. Дазай выгибается до хруста в спине, стараясь одновременно насладиться глубже и заглотить ледяной металл, старательно проводясь языком по стволу — словно снова в нем пальцы Накахары.  И если бы Чуя не сжал его член у самого основания, то брюнет бы кончил — потому что ощущения слишком яркие и их слишком много. Почти болезненно много. Тонкая грань между страхом и возбуждением щекочет нервы сильнее, чем осознание собственной возможной смерти или резкого движения бёдер Накахары — с каждым толчком он задевает раскрасневшиеся ягодицы Осаму, которые украшены наливающимися синяками по форме чужих ладоней. Все ещё пережимая его член у основания, Чуя отдаёт всего себя точным — четким движениям. Он входит до конца, проходясь по простате и выходит почти полностью, позволяя Дазаю услышать пошлое хлюпанье и шлепки на каждом толчке. Вместе с этим он двигает пистолетом, удерживая идеальный ритм, от которого кружится голова и сбивается дыхание. Если Осаму до этого не сорвал голос, то вот теперь точно — ему плевать на то, что с его открытых губ слетают лишь жалобные стоны — ему так хорошо и оргазм так близко, что любая боль разжигает в нем лишь большее желание — желание подставиться так, чтобы Чуя наконец позволил ему кончить. И эта пытка длится куда дольше порки — она куда извращённее и приятнее, чем любое наказание, потому что ноги сводит судорогой, а с губ стекает слюна, смешанная с капельками крови — все же металлическое дуло расцарапало ему рот. И он начинает умолять — плевать что язык цепляется за пистолет, плевать, что приходится раскрыть глаза и выдержать обжигающий взгляд Чуи, плевать, что от грубых толчков сбивается дыхание. Ни слова из мольбы Осаму не разобрать, но Накахара все слышит и все понимает — он ускоряется, сильнее сжимая пальцы на чужом члене и вытаскивает пистолет из чужого рта. Чуя почти рычит, когда разглядывает влажное от густой слюны дуло, скользя разогретым от чужого тела металлом по щеке Дазая, размазывая тонкие потеки крови, выступившие на израненных губах. — П-пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста, — шепчет забинтованный эспер отчаянно, срываясь почти на каждом слоге, позволяя слезам стекать вниз, падая прямо на прижатый к лицу пистолет. — Знаешь, Осаму, наш уговор очень прост, — начинает Накахара спокойно, словно не вдавливает сейчас тело Дазая в ковёр, словно не доводит его до иступления своими толчками и садистским удовольствием. — Убить тебя могу только я, поэтому сколько бы ты не вылизывал мне руки или этот пистолет — пулю в лоб ты не получишь. В темноте взгляд у Чуи кажется таким пугающе-властным, что когда у него над ухом раздаётся выстрел — всего-то спущенный курок щёлкает близко-близко — Осаму выгибается навстречу, запрокидывая голову назад и ощущая собственный оргазм, сотрясающий все тело и заставляющий бёдра мелко подрагивать, а мышцы — сокращаться. Пальцы Накахары больше не на его члене — держат за горло, чтобы Дазай не смел отвернуться и наблюдал за тем, как Чуя откидывает в сторону пистолет — где-то позади на стене наверняка след от сквозной пули — и продолжает двигаться внутри Осаму. Пальцы Дазая скребут ковёр под ним и он уже натурально плачет — удовольствие слишком сильное, а оргазм настолько мощный, что накрывает волной, оглушая на какое-то время, лишая зрение чёткости и оставляя лишь голые, обнаженные чувства. И того, как член Накахары касается его простаты — становится враз слишком много, словно совсем не он умолял мгновения назад трахать его сильнее. — П-пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста… хва-хватит… — всхлипывает Осаму, тело которого такое чувствительное сейчас и податливое. У него дрожат не только бёдра, но и обмякающий на животе член — собственная сперма окропляет грудь, белыми потеками стекая вниз. Слёзы текут по раскрасневшимся щекам, а волосы прилипли к вспотевшей коже. Взгляд несфокусированный, направленный на Чую, но неспособный разглядеть всех деталей. Слишком красиво и пошло. Настолько, что Накахара сам не выдерживает и сбивается со своего выверенного ритма — толкается особенно глубоко и изливается внутрь, с удовольствием  стирая слёзы с чужого лица и оставляя горячий поцелуй на припухших губах. Медленно опуская ноги Осаму со своих плеч, он притягивает заплаканного партнёра к себе, усаживая его себе на колени. Чуя не выходит ещё из Дазая, позволяет тому ощутить эту томную наполненность — ещё твёрдый член и горячая сперма внутри. Накахара выдыхает куда-то в шею брюнету, когда тот продолжает негромко всхлипывать, безвольной куклой обмякая в его руках. Осаму жмётся к нему, словно не сам в начале вечера смотрел колко и злостно называл пёсиком. Сейчас он сам напоминает маленького зверька, хоть даже и в таком положении оказывается чуть выше Чуи. Рыжеволосый эспер тихо фыркает. — Я не перестарался? — спрашивает он негромко, когда Дазай перестаёт плакать и наконец затихает, устало опуская горячий лоб на плечо Накахары, кажется, начиная засыпать. В ответ лишь тихое мычание и отрицательное мотание головы. Всё-таки Осаму сорвал голос.