Тьма

Осень приходит внезапно, и ее прохладные долгие дожди захватывают Париж. Погода становится не то, чтобы холодной, но промозглой. Хорошо, когда служба требует коротких вылазок. Плохо, когда долгих дежурств. У него все еще нет зимней экипировки. На нее тоже нужны деньги, а его последние монеты ушли на обеспечение кормом коня. Без коня мушкетеру никак. Случись война — первейшая необходимость будет именно в коне. Спасибо и на том, что кормят в гарнизоне дважды в день, и бесплатно. Что остается? Щеголять легкой курткой, да нарываться на драки. Каждая драка — способ заработать еще пару монет, да, может, плащ потеплее. С первой ему не везет — все проходит вничью. Во второй тоже — оба противника сдаются, предпочитая сломать шпагу, чем быть побежденными. На третью он возлагает все свои надежды — но цена за кошелек противника слишком высока. Вместе с ним он получает царапину на боку и колотую предплечья. Последняя доставляет массу неудобств. Летнюю куртку он кое-как латает, но с рукой все сложнее. Утром все кажется пустяком, но к вечеру в предплечье поселяется тяжелая пульсирующая боль. Конечность разносит так, что идти на рынок за теплой одеждой он тоже не решается. На завтрак еще спускается, но кусок не лезет в горло. Обед пропускает, потому что есть больше не хочется. Наверное, хорошо помогло бы вино — пара бутылок, и он забыл бы про это тянущее ощущение в руке. Но увы, деньги ему еще пригодятся. Может быть, оно того не стоило. Всегда можно поступиться принципами и раздобыть денег, не выходя из гарнизона. Но это — на крайний случай. Он дал себе слово — гарнизон его дом, отныне. Никто не станет обделывать подобное дома. Это непорядочно. К ночи, правда, он начинает сомневаться в принятом решении. Утро застает его в полубеспамятстве. Свет он видит, но он его не вдохновляет. Одеяло слишком холодное, но сил на то, чтоб встать и закрыть окно уже нет. На завтрак он не выходит, разумеется. На тренировку и перекличку тоже. Просыпается он от того, что в комнату кто-то входит, но это кажется слишком незначительной причиной, чтоб разлепить глаза. Пришедшие о чем-то переговариваются. С него бесцеремонно сдергивают одеяло, а затем дергают за больную руку. Он вяло огрызается, но сопротивление потребовало бы ресурса, которым он не располагает. Он принимает решение и полностью отдается на волю густой тьмы, окружающей сознание. Последнее, что он помнит — кружка, приставленная к губам, и властный голос — пей! Да пей же, я сказал! Сознание возвращается внезапно и совсем не там, где он ожидал. Он лежит на койке в чужой комнате, рука и бок плотно перевязаны. Зато одеяло. Одеяло теплое и мягкое. Не чета его мешковине. Где-то за гранью его видимости есть окно, и в нем — день, судя по свету. Только стена и потолок подсказывают, что это все еще гарнизон. — О, очнулся, — слышит он, и старается поглядеть в сторону говорящего, но тот где-то за гранью видимого. — Какого? — вопрошает говорящий. Слышен звук, а затем он появляется в зоне видимости. Он полураздет, на нем лишь штаны и сорочка под подтяжками. Делает предупреждающий жест. — Молчи, и дай мне сказать. Я два дня эту речь готовил! Какого? Какого кого ты дождался, пока гарнизонный врач отбудет? Почему не сказал, что ранен сразу же? Голос говорящего приобретает ту особую хвастливую интонацию — Мне пришлось караулить тебя два дня! — Спасибо, но это лишнее, — бормочет он, пытаясь встать. — Я отлично бы справился, нужно было только выспаться. Незнакомец останавливает его, и заставляет вернуться в горизонтальное положение. Удивительно, но ему это слишком легко удается. Сил нет даже на то, чтобы возразить. Кроме того, матрац слишком мягкий и глубокий, а одеяло такое теплое… В следующий раз он просыпается глубокой ночью. Из света — только огарок свечи. Давешний незнакомец спит, сидя в кресле, на его коленях книга. Ноги бессовестно засунуты под одеяло, спасибо, что сапог на них нет. На плечах у него огромная пуховая шаль, ее края свешиваются на пол, напоминая крылья. Желания будить его нет. У кровати он обнаруживает колченогий табурет с кувшином на нем. Жадно его осушает — какие-то травы, на большее мысли не хватает, и засыпает обратно. Следующим утром он уже ощущает себя в силах встать. Приподняться на кровати, по крайней мере. Давешний незнакомец делает в его сторону предостерегающий жест. — Если я не встану, я лопну, — абсолютно честно говорит он. Незнакомец делает приглашающий жест в сторону ночной вазы. После этого, впрочем, приходится вернуться под одеяло под его строгим взглядом. Но продолжения предыдущей речи не следует. Он внимательно вглядывается в лицо этого человека напротив. У него встрепанные отросшие волосы, тени под глазами — те, что бывают от недосыпа. И морщины поперек лба. И густая тень — не на лице, над головой. Он умеет видеть подобное, замечать краем глаза. Матушка научила, было дело. Обычно, хватает пару раз моргнуть, и тень перестает быть видной. Но в этот раз он чувствует, что должен этому человеку — хотя бы за то, что занял его, судя по всему, кровать. Ну и рука. В ней больше нет той пульсирующей боли, только ноющая, знакомая — скоро все заживет. Явно не само. — Почему ты не спишь, — спрашивает он, внезапно для себя. — Не спится, — грустно усмехается незнакомец. Хотя, какой он теперь незнакомец — сидел у его постели, караулил. — Я твое место занял, — сокрушенно говорит он. — Да уж лежи. Ничего такого, без чего б я не обошелся, — фыркает человек. Тень становится реже — самую чуточку, но уменьшается. — Спасибо, — говорит он, помолчав. — Не подумал, твоя правда. — Даа, — оживляется собеседник. — Ты даже не представляешь. У тебя рука воспалилась, пришлось резать, чтоб не пропало… Ой. — Тут он замолкает. — Наверное, не стоит все подробности говорить, да? — Да ничего, говори уж. Я сам виноват, — отвечает он. — Надо было сразу же к лекарю обратиться. А я все ждал, пока само пройдет. — Тебе повезло. — В голосе собеседника прорезаются нотки гордости. — Само не прошло бы, а лекаря не оказалось, но я тоже умею кое-что. Капитан как узнал, что происходит, заставил меня пойти и поглядеть. Провисает пауза. Не случайно — эта мысль не произносится вслух, хотя думают ее оба. Капитан никогда ничего не предпринимает просто так. Любой его жест, любое действие — либо политика, либо высокая политика. И никак иначе. — Думаешь, это он лекаря отослал? — неожиданно даже для себя спрашивает он. — Похоже на то, — вздыхает собеседник. — С него бы сталось… — Все к лучшему, — говорит он, неожиданно для самого себя, и откидывается на подушки. — Я бы не доверился здешнему лекарю. — Это почему это, — вскидывается собеседник. — Терпеть не могу, когда мне пускают кровь, — кисло продолжает он. — А у нашего лекаря это первое средство против всего… — Да уж, этого тебе и так хватило, — фыркает человек. — Колотые раны самые опасные, запоминай. — Нее, — тянет он. И на удивленный взгляд отвечает: — Твои методы мне больше нравятся. Выдерживает паузу и добавляет: — И перина тоже. Человек хохочет вместе с ним, как он и ожидал. И его тень снова редеет. Больше, чем вполовину. Он удовлетворенно выдыхает и засыпает снова. Когда он просыпается, человека рядом нет. Он сосредотачивается, и находит в себе силы не только подняться, но и доковылять до собственной комнаты. Завтрак оказывается как нельзя кстати. На тренировку он уже выползает вместе со всеми. Кроме давешнего знакомого. Его нет — ни в тренировку, ни в обед. Ни во вторую тренировку. Тревиль, хоть и кивает еле видно при перекличке, новых назначений ему не дает. Освобожден от дежурств. Вместо этого можно сходить в ближайшую таверну и поднять еще пару-тройку монет. Завести себе такое же одеяло, как у него… Вместо этого он обнаруживает себя у его двери. Стучится, и толкает дверь, не дожидаясь ответа. Она не заперта. Он входит. Хозяин все в том же кресле, правда, оно придвинуто к окну. На его коленях все та же книга, но свечи давно догорели, и в комнате нет света, только чад от их фитилей. И тень. Она огромна, жирна, и накрывает все вокруг. Кроме него самого. Вокруг него, как только он вошел, образуется пространство без тени. — Я вернулся, — говорит он, и голос его гаснет, тоже поглощенный этой тенью. Время для нестандартных решений. Что угодно, только бы что-то изменить. — Я вернулся, — снова начинает он, — Потому что понял, что не в силах справиться со своими чувствами. И тень вокруг него подергивается легкой рябью. — Как только я пришел в себя, — продолжает он, стараясь отвести глаза так, чтоб не встретиться ими с недоуменным хозяином, — я все понял. Это любовь. Такая, что на всю жизнь. Ничего не могу с этим поделать, — он говорит это, развязывая завязки плаща и продвигаясь к постели. — Это — истинная любовь, та, что на века, — вещает он. Прямо физически ощущает отвисшую челюсть собеседника и поспешно завершает: — Здешнее одеяло — это прямо нечто. Хочу такое же, как минимум. И под хохот хозяина видит, как тень над комнатой поспешно убирается. Еще не уходит, но скрывается подальше. В следующий раз он появляется там почти через неделю. Тревилю отчаянно не хватает людей, так что задействованы почти все. Сложный выезд на несколько дней, не одна ночевка вне гарнизона. Он весь извелся, представляя, что может происходить с его новым знакомым. Не зря, как оказалось. Жирная, густая тьма накрывает его с головой. Так и плещется в комнате, стоит ему открыть дверь. Хозяин сидит с ногами в кресле. Шаль спадает с его плеч, снова как крылья, но в этот раз безвольно опущенные, сломанные. Тень все гуще в углах, почти что чернота. Это будет непросто, понимает он. Но за ним долг. Кроме того, даже без этого. Даже если забыть о том, что он должен ему как минимум руку. И жизнь, как максимум. Он ему, пожалуй что, нравится. Удивительно. Впрочем, сформулировав, наконец-то, это для себя, он уже не сомневается. — Я вернулся, — буднично сообщает он. — И собираюсь тут задержаться. Думаю, мне слишком понравилась эта комната, а еще больше — компания. Завтра можно перетащить сюда мою кровать… А пока что у меня есть плащ и сумка с вещами, чтобы заменить ее. — Можешь воспользоваться одеялом, — откликается хозяин. Он выдыхает. И видит, как тень начинает развеиваться. Медленно, но верно. Больше всего он боялся, что ему не разрешат остаться. Но, похоже, это не тот случай. Завтра же он перенесет сюда свою кровать. — Щедрое предложение. Но я только с дороги. Будет невероятно жаль лишиться такой отличной вещи из-за небрежного к ней отношения. Собеседник молчит. И он решается на продолжение. — Завтра. Я собираюсь прогуляться до трактира на Сен-Антуан, и мне не помешала бы добрая компания. Кто-то, кто мог бы прикрыть мою спину, если что-то пойдет не так. Как ты со шпагой? — Сносно, — отвечает хозяин комнаты, и хищная улыбка предвкушения задевает его губы. — Планируется заварушка? — Как пойдет, — ухмыляется он в ответ. — А если свезет, то уже завтра у меня будет такое же одеяло. *** — Можешь называть меня Портос. — Тогда зови меня Арамис.