То, что пишется кровью

      Пустая, выжженная земля и пара случайных животных — вот, что видит Верд сквозь окно старого — как этот грёбаный мир — поезда. Почему-то этот вид отлично сочетается с его, Верда, душевным состоянием: так же пусто, так же всё усыпано пеплом.       Верд бежит, если, конечно, так можно выразиться. Бежит от старого себя, но, судя по полупустой бутылке джина, как-то неуверенно. В прошлом успешный вор — теперь стал лишь бледной тенью себя прошлого. Верд сомневается, что сможет стянуть конфету у ребёнка из коляски.       Поезд скрипит, поезд покачивается. Поезд мчится в Антверпен — город магов и мудрецов. Город, которому наплевать на тех, кто к нему приезжает. Соблюдай негласные законы, не гуляй во время Черноты и не спи с пьяными шлюхами — это весь секрет выживания.       Верд с досадой сплёвывает и ругается сквозь зубы. Черноту он хорошо помнит. Частое и дрянное время. Последнее «пока» от Сожжённой Богини. Её пепел обернулся кровожадными тварями, а дым от костра заменил городу ночь. Вообще в Антверпене сложно не верить в мёртвых богов. Даже если никто не помнит их старые имена или сферу влияния.       Сожжённая Богиня и Утонувший Бог тому подтверждение.       С тихим шелестом на смазанных роликах отъезжает в сторону дверь купе. И плох тот вор, что не способен расслышать даже тишайший шорох. Верд себя к таковым не относил и оттого обернулся, держа в руках бутылку джина.       Спокойствие от алкоголя и тяжёлой бутылки в руке сменяется паникой: на пороге стоял один из дознавателей Тель-Адены. Цепные гончие, готовые найти любого провинившегося за хорошие деньги. И то, что дознаватель не убил расслабившегося вора, говорило только о том, что заказчик попросил притащить к нему Верда живьём.       Холод пробежал по спине. А в подкорку кто-то любезно записывал очередное негласное правило в кодекс воровского выживания. К сожалению, не только технику безопасности необходимо писать кровью.       Эти и не только, глупые мысли стремительно проносились в голове Верда, пока дознаватель медленно, беззвучно и неотвратимо приближался. Отбиться? Чушь. Всего лишь бутылка с джином ему в этом не поможет.       В своих панических мыслях Верд уже успел составить завещание и даже придумал, как передать его нотариусу, как резко на стук колёс наслоился сдавленный булькающий вздох, а дознаватель рухнул на колени Верду, как это подобает пьяненьким и готовым на всё девицам.       Осторожные, но быстрые прикосновения. Дознаватель мёртв. Новая струйка холода по спине — теперь Верду объявят вендетту. Смертный приговор, который меценат не выкупит даже за всё золото мира.       Кровь тонкими струйками собирается в лужу на полу. Из спины дознавателя торчит пара кинжалов. Чёрные, словно пожирающие остатки света в этом грёбаном мире. Узнать их хозяйку не сложно. Эва. Стоит и молча наблюдает. Она всегда обманчиво-хрупкая, всегда в тёмном, всегда молчит и всегда где-то неподалёку. Она была его страховкой на случай похожих ситуаций. И она…       Верд сбрасывает с колен труп и набрасывается на свою спасительницу. Кровь, холодный пот… это всё становится неважным. Эва податлива. Она как пластилин — можно сломать старую личность и на обломках вылепить новую. Легко разрушаема, легко возрождаема. Но неизбежно молчалива.       С грохотом захлопывается дверь, и поворачивается замок. Верд не боится, что их услышат. Эва. Его Эва. Она даже стонет беззвучно. Вот они прелести отсутствия языка.