дневной свет

Сигма проснулся рано, раньше, чем обычно. Его тело было тяжелым и усталым, когда он сел. Он не спал столько, сколько ему нужно, с тех пор, как этот клоун набросился на него, прежде чем он успел упасть насмерть. Он вздохнул и досадливо пощипал переносицу, посмотрев в сторону, Гоголь распластался по кровати во всей красе, почти не оставив места человеку с непарными волосами. Это было утомительно, беспорядок, и, несмотря на все это и все средства, которые у них есть, Сигма не может не хотеть быть с ним в одной комнате. Николай был для него странным, даже страшным, но когда он не был слишком громким и занимался своим «обычным делом», как это называл Сигма, он был не так уж плох. Была разница между тем, когда они были одни как соратники Смерти Небожителей, и когда они были одни как Сигма и Николай. Вес рядом с ним на кровати немного сместился, заставив Сигму на секунду вздрогнуть, но он быстро расслабился и не обратил внимания на человека, который начал медленно просыпаться рядом с ним. Солнце, просачивающееся в окно, было важнее, окрашивая комнату золотым сиянием. Свет, пробившийся сквозь занавеску, был единственным лучом, заливавшим комнату дневным светом и мягко падавшим на лицо Николая. Сигма не мог не смотреть. То, как желтое утро окрашивало волосы Гоголя, почти приводило его в транс, осторожно принимая форму другого человека. Лицо Сигмы стало теплым. Теперь тяжесть в его груди удерживала его. Инстинктивно, прежде чем он успел заметить, Сигма провел пальцами по волосам Гоголя, нежно причесывая; ленивый и спокойный без единой заботы в мире. Его белые локоны были мягкими, немного волнистыми от косы, в отличие от Сигмы, которые ложились вдоль тела, слегка спутались от движения во сне, спутались, как его и Гоголя ноги ночью, когда он тянет его в объятия, чтобы они упали спящими. Иногда Сигма не мог не желать более интимного контакта, кроме сокрушительного объятия, чего-то более личного и деликатного, однако эти мысли быстро забивались, когда Сигма мысленно избивал себя, имея больше гордости, чем он показывает. Однако сейчас ему было слишком рано беспокоиться, поскольку он крутил в пальцах прядь волос другого мужчины. Молча смотрели, единственные звуки в их комнате — это их дыхание и тихий стук телевизора, едва заглушаемый пением птиц на их балконе, балкон, где прошлой ночью Николай так нежно взял руку Сигмы в свою, балкон, где Сигма прислонился лбом к Николаю, рука на его плече, а другая держала его за талию. Сигма хотел поцеловать его той ночью. Он был так близко, ему было так тепло, и все это было настоящим, несмотря на то, каким фальшивым казался этот покой посреди войны. Он выглядел так же хорош под луной, как и сейчас под солнцем. Такой же сияющий, такой же совершенный. Медленно водя тыльной стороной пальцев по гладкой коже лица Николая, он быстро закончил осматриваться и резко отстранился, как только другой начал потягиваться, теперь явно проснувшись. Сигма умел скрывать свои чувства, ведь он был владельцем казино. Его бесстрастное выражение лица никогда не подводило его, когда Николай проснулся, и они вернулись к своему обычному распорядку. Сияющая улыбка, когда он притянул Сигму к своему обычному, и раздражающее доброе утреннее объятие, которое чуть не выбило воздух из легких Сигмы, губы Николая прижали призрачный поцелуй к затылку, когда он перестал бороться, чтобы освободиться. . Это было утро, как и все остальные. Громко, грязно, утомительно, тепло. Все было правильно. И, как обычно, из всех в Распаде Николай был наименее любимцем Сигмы.