gift

Чем ближе день рождения, тем явственнее это ощущается. В слегка спёртом воздухе квартиры начинает пахнуть цветным воском, который потечёт прямо на сладкий крем купленного торта, слышится скрежет вилок и шорох бумажных тарелок, разрисованных лицами любимых героев утренних мультфильмов, с высоких полок достают отложенные колпачки и салфетки, и пусть на них нарисованы снежинки и ёлочки, их ещё хватит на новый год. День рождения — день в календаре, когда про тебя вспоминают даже забытые родственники и давно утерянный чел, с которым ты познакомился в комментах к посту со спящим котом, внезапно шлёт тебе сухое «с др», подтверждая, что именно сегодня ты — центр вселенной. Ты и ещё тысячи людей, рождённых в этот же день. Но это только в детстве друзья приходят к тебе с газировкой в пакете и с одним набором лего на всех. Взрослая жизнь вычёркивает из этого дня сначала газировку, потом лего, затем и друзей. Праздник ограничивается потоком СМСок, глупых открыток и парой телефонных звонков — от беспокойной бабушки и рекламы кредитов. Календарный лист неприятно давил, вися на стене и сверкая большим красным прямоугольником, не сдвигаемым с места уже второй месяц. Подарок — вот, как выглядит самая настоящая головная боль. Что дарить человеку, имеющему казалось бы всё, мечтающему лишь о новой машине, которая, Акума не будет удивлён, появится на подземной парковке совсем скоро? И пока Курсед, отшучиваясь, что дня рождения у него нет, игнорирует любые вопросы о подарке, Акума мысленно хочет ударить его, почти взвывая от безысходности. Общий чат молчал почти всю неделю, оживая изредка рандомными фотками, которые не имели ничего общего с названием «презент др», отчего на душе становилось все более тревожно. Курсед не праздновал день рождения очень долго, он просто не видел смысла в этом празднике, никак не выделяя его из других, точно таких же дней. Это был его первый день рождения в отношениях, и, как бы ни хотелось иногда прибить вечно смеющегося парня, этот день хотелось сделать особенным. Хотя бы достойным пометки в календаре. Именно поэтому Акума настойчиво присел всем на уши, день и ночь задавая один и тот же вопрос — что подарить на день рождения? «Ебать, да закажи ты ему проститутку, да и не парься.» «Или игрушку купи, у него на них стоит.» И слова «проститутка» и «игрушка» удивительно быстро складываются в голове в одну незамысловатую фразу — косплей. Косплей. На Аянами Рей. Акума много думал. Пускай на его лице было лишь раздражение, он правда раздумывал над этой идеей, прекрасно понимая, что выбрать что-то самостоятельно он не сможет. В лучшем случае это будет новая кружка со странной надписью «лучший зять» из магазина сувениров. Хотя бы поэтому ему нужно переступить через свою гордость и сделать действительно стоящий подарок. И когда любимое вино Курседа сняли с акции в алкомаркете, Акума решился окончательно. С одеждой пришлось повозиться. Идея покупать обтягивающий купальник была забракована сразу, делая выбор в пользу простой школьной формы. Но и её оказалось найти не так просто, точнее, желанный наряд висел на вешалках трёх аниме магазинов, но стоило приветливым глазам консультантов заметить неловко стоящего на пороге парня, как тот испарялся, делая вид, что заблудился в ТЦ. Хорошо, что эту проблему уже решили умные люди, придумав интернет-магазины и доставку, поэтому, проскроллив сайт от начала и до конца, нужные вещи оказались в корзине, значительный минус на карте и иглы ожидания под кожей — дорога к отступлению оказалась отрезана одной кнопкой «оплатить». Купить кружку уже не получится. Где-то в глубине сознания Акума понимал, что обычными словами «сюрприз» и «с днём рождения» дело не ограничится. Парень явно поведёт его не чай пить, словно ребёнок на празднике с аниматором. Курсед — мальчик взрослый, и фокусы с мыльными пузырями ему уже не интересны. Эротические фантазии никогда не посещали Акуму просто так. Он с удовольствием перекладывает всю вину за неподобающие мысли и поведение на парня с разноцветной причёской, уверенно делая вид, что это именно он провоцирует его на все греховные пошлости. Правда, уверенность звонко разбивается о срывающиеся стоны в постели и полную отдачу широким ладоням, но это Акума мастерски игнорирует. Именно поэтому он сейчас стоял напротив зеркала, убирая выбившиеся волосинки под парик, прислушиваясь к тишине коридора. Не то, чтобы ему сильно хотелось видеть себя сейчас в таком виде, но он мысленно обещал постараться, прикладывая максимум усилий для того, чтобы подарок удался, и слово своё он хорошо держит, поворачиваясь к зеркалу спиной, пытаясь поправить торчащий воротник. Слегка дрожащие от волнения пальцы натягивают сползающие чулки выше, последний раз оглядывая полностью готовый образ. Даже жалко, что все приложенные усилия сойдут на нет, как только встретятся с пылающим вожделением. А они встретятся, Акума уверен. Дальше остаётся лишь ждать, когда входная дверь издаст щелчок, играющий роль третьего звонка в театре, открывая занавес для предстоящего представления. Первое, что Курсед замечает, когда пересекает порог — пустоту. Он захлопывает дверь, отбрасывая ключи на тумбочку и громко выдыхает, опуская наконец пакеты на пол. Внутри — самое ценное сокровище всех миров, купленное на подаренные Рейзом деньги. Хорошо, что магазин согласился придержать девочку с голубыми волосами у себя на складе до нужного числа, Курсед не пережил, если бы его любимую Рей купил какой-то грязный ребёнок. Мысли о детских руках, сжимающих дизайнерскую игрушку вызывали мурашки, но блестящая коробка в пакете была словно бальзам на душу. Она дома. Он привычно вешает на крючок куртку, оставляя кроссовки на проходе. Но тишина квартиры всё же настораживала, и Курсед поворачивается в сторону спальни, дёргаясь от неожиданности. — Тебе нравится? — взгляд невольно застывает, не в силах оторваться от человека, стоявшего в проходе. Тёмные глаза, почти поглощённые приглушённым светом коридора, буквально жгут кожу через одежду. Он начинает с ног: скользит взглядом по тонким лодыжкам, которые теперь казались ещё тоньше из-за плотных чулков, по голой коже бёдер, быстро скрывающейся за голубой юбкой сарафана, опасно короткой, готовой взмыть в воздух при любой возможности, по широким лямкам, цепляющимся за плечи, по красному бантику, завязанному неумело, свисающие ниточки которого словно издевались, так небрежно мелькая на белой блузе, едва-едва приоткрывавшей вид на ключицы. Глаза невольно останавливаются на кончиках голубых волос, свисающих теперь заместо привычного тёмного цвета, ярко контрастируя с бледным лицом. Это была не Аянами Рей. Это был чёртов Акума. В чёртовом костюме Аянами Рей. И Курседу это чертовски нравилось. — Выглядишь, как эскортница, — он говорит это быстро, буквально съедая все слова буква за буквой, тихо, припечатывая голосом к полу. Акума приподнимает одну ногу чуть вверх, показывая плотные чёрные чулки, от чего подол и без того короткого сарафана комкается, хорошо давая понять, что у этого вечера есть не менее праздничное продолжение. Курсед нервно сглатывает, чувствуя, как от одного взгляда лишается частичек своего самообладания, слыша как оно разбивается вдребезги без возможности собраться снова. Он соврёт, если скажет, что не ожидал чего-то подобного, но любое ожидание и рядом не стоит с тем, как обворожительно сидит этот чёртов сарафан, с чулками и белой блузкой. Ни один косплей ещё не казался таким головокружительным, особенно от мысли, что он находится прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки, и принадлежит только ему, без дополнительных подписок и рекламы. — Значит, нравится… — выдыхает тихо, почти незаметно улыбаясь, пряча ногу обратно под голубую юбку, разглаживая её, оттягивая вниз. Акума чувствует его желание, настолько явное, что стоя поодаль у стены он может ощущать его на кончиках своих пальцев. Смущённое выражение лица Курседа быстро исчезает, сменяясь привычным прищуром. Тело начинает мелко дрожать, становится ощутимо сложно держать себя в руках, и он невольно клонится вперёд, оказываясь лицом к лицу с именинником, продолжающим рассматривать свой подарок, но не спешащим открыть эту коробку. Акума натягивается по струнке, ожидая поцелуя, который ему не дают. Курсед играет, определённо играет. Даже в такой день, когда ему принесли всё готовое — просто бери и всё — делай что хочешь. Он не может отказать себе в удовольствии оттянуть момент, позабавить себя блестящей зеленью глаз и телом, что буквально извивается в руках, без слов требуя большего. Без слов, потому что Акума скорее подавится, чем скажет свои желания вслух, оттого наблюдать, как пламя внутри разгорается, не имея возможности выйти наружу забавно, пусть у самого уже кости ломит. А Акума хочет. Хочет эти руки на своём теле. Ждёт грубых касаний на бёдрах и боках, шлепков и ярких пятен. Ждёт этого с того самого дня, как на почту пришло подтверждение платежа. Он продолжает шумно втягивать носом воздух, ощущая лишь горький запах парфюма, въевшийся в кожу шеи, прекрасно понимая, что тонкая праздничная свечка уже зажглась внутри него, пылая маленьким фитильком, и задуть её будет очень сложно, разве что в другом месте, подальше от твёрдых стен прихожей. Поэтому он тянет эти холодные ладони к себе, что тут же сжимают бока, скрытые синим сарафаном, оглаживая большими пальцами мягкую ткань, находя маленький бегунок сбоку, тут же оказываясь под юбкой, и Акума тихо скулит, когда парень резко сжимает ягодицы, до красных отметин, наверняка проступивших на бледной коже. Губы всё же смыкаются. Поцелуи следуют один за другим, по крупице выпивая из чужого тела дурманящий яд. Лёгкие судорожно сжимаются, заставляя искать опоры, подрагивающими руками цепляться за широкую футболку на спине. Акума полностью теряется, чувствуя, как все мысли и заготовленные слова расползаются по прихожей, словно тени, и он не может собрать их воедино. Всё, на что он способен — медленно провести указательным пальцем чуть сильнее, вырисовывая неровные буквы, хорошо читаемые сквозь одежду: «С» «Д» «Р». Курсед кусает чужую губу до металлической отдушины, терзая ее зубами, слыша первый тихий стон. Сердце забилось часто, гулко и болезненно, вынуждая оторваться друг от друга, шумно вбирая как можно больше воздуха. Курсед проводит языком по шее, от ключиц до самого уха, Акума довольно и высоко хнычет, сильнее утыкаясь носом в чужую грудь. Ему даже не стыдно, сейчас он готов на всё это — бери, делай что хочешь, шумно разрывая праздничную обёртку или стягивай её медленно, сохраняя интригу до конца. Рука снова ощутимо хлопает по заднице, заставляя зашипеть от покалывания по коже, на что Курсед тихо смеётся, обхватывая зубами мочку покрасневшего уха, слыша приглушённый стон, утопленный в его шее. Он отрывает ладонь от нагретой кожи, аккуратно касаясь голубых прядок на голове. Парик, причём жестковатый, очень сильно отличающийся от скрытых под ним волос. Но это всё равно заводит до страшных чертей перед глазами, пляшущих свой танец на дне глубокого зрачка. Надолго их не хватит — всё написано на раскрасневшихся лицах, вперемешку с тяжёлым дыханием, разбивающимся о стены прихожей. Курсед обводит тонкие бедра взглядом, буквально по ниточке распуская чёрные чулки, которые всё ещё бьют по голове, стоит сознанию произнести эту фразу снова и снова — это чулки. Чулки на ногах Акумы. Чулки на ногах Акумы, одетого как Аянами Рей. Великолепно. Отвести взгляд оказывается нереально: он сидит на кровати, протянув вперёд свои тонкие ноги в этих блядских чулках, голубой юбке от сарафана, лямки которого по сползали вниз по рукам, причесанном парике, так странно смотрящемся на месте тёмных волос. Акума знает Курседа так же хорошо, как и он его. Знает его чувствительные места, знает, что его возбуждает до звёздочек в голове, что способно разбить образ железного парня, заставляя тихо подвывать. И он без зазрения совести пользуется этим. Ступня, обтянутая чёрной тканью осторожно касается напряжённого места, на пробу надавливая чуть сильнее, пока с губ Курседа не срывается сдавленный стон. — Нравятся мои ноги? — самодовольно улыбается, сидя на кровати, опираясь на руки за спиной, пальцами ног отчётливо чувствуя, насколько всё происходящее нравится парню напротив, взглядом замечая, как очертания члена уже достаточно сильно оттягивают ткань штанов. Маленькие ступни так и манили провести по ним рукой и несильно сжать, пока они плавно то поднимались вверх, пальцами надавливая на реагирующую головку, то опускались вниз, проводя сразу по всей длине. Зелёные глаза в это время бесстыже сверкали в полумраке спальни, освещённые лишь подсветкой под потолком. Красный свет оседал на приглаженных волосах, на слегка задранной юбке, скользил по бледной коже, наливая её румянцем. Красный заводит априори. Это страсть, пылкость, чувственность, граничащая с греховной пошлостью, что сейчас очень правильно въедалась в стены, туманом оседая в и без того тяжёлой голове. Если в коридоре Курсед понимал, что долго не протянет, то сейчас это время сокращалось вдвое, с каждым осторожным движением чужой ноги. Акума на секунду теряется, чувствуя тёплые ладони на своей лодыжке, обхватывающей её чуть ли не в кольцо, заставляя досрочно прекратить начавшуюся игру. Руки оглаживают выступающую косточку, ведут вверх, оттягивая ткань, пальцами надавливая на ступню. Улыбается, то ли от щекотки, то ли от чужого плывущего вожделения, откидывая голову назад, наигранно громко выдавливая стон сквозь плотно сжатые губы. Сползшие окончательно лямки, красный бантик и подрагивающий кадык на шее. Сказать что-либо колкое он не успевает — ладони оказываются на его коленях, разводя их широко. Курсед медленно клонится к уху, цепляя мочку зубами, оставляя за ним мокрый след от языка, прежде чем схватиться пальцами за подбородок, облизывая губы и линию челюсти от порыва, накрывшего его с головой. Чертит кончиком носа дорожку вниз, снюхивая её как чистейший порошок, спускаясь к груди, сквозь тонкую ткань блузы, проходя языком по ареолу соска, заметно твердеющему от подобных манипуляций. Легко прикусывает нежную кожу бедра, оставляя на ней краснеющий след, сжимая в ладони мягкую ягодицу. Акума заметно дрожит от жгучих выдохов на чувствительной коже. Хочется перевести дыхание, от переизбытка чужих рук голова идёт кругом, кружится так, что глаза сами закатываются, и Акума перестаёт что-либо видеть, только чувствует, как пальцы вновь и вновь терзают бледную кожу. Курсед проводит ладонью по груди, задевая чувствительные соски сквозь два слоя ткани. Улыбается, не отрывая взгляда от масленых глаз напротив, стягивая одну лямку сарафана с плеча, позволяя одежде немного спасть, не жалея проходится ладонью по ягодицам, а тот намеренно громко стонет, продолжая провоцировать его на большее. — Тебе нравится, когда я трогаю тебя? — шепчет ему на ухо и сжимает талию, притягивая к себе до упора, прижимая тело к себе ещё ближе, безжалостно стирая лишние миллиметры, и он прогибается навстречу, опираясь руками по бокам от разноцветной головы. Голос приобретает томный, хрипловатый оттенок, невольно пробуждая в голове воспоминания, отдающие куда-то вниз, и осевшие в животе, заставляя сжаться, подрагивая от накатившего волнения, судорожно кивая головой. Курсед оглаживает рукой скрытую под сарафаном поясницу, пальцами другой скользя под юбку, сжимая мягкую мышцу. Он ещё в коридоре понял, что эта тоненькая ткань внизу единственное, что является препятствием на пути к наслаждению. Было ли это специально, или к костюму просто не доложили вещей, но белья на этой зеленоглазой Рей не было. Курсед трогает все, до чего только может дотянуться. Проводит пальцами по набухшим соскам, сжимая их сквозь ткань, и от сорванных всхлипов у него вновь дёргается уже давно твёрдый член. Акума рассматривает его не с меньшим предвкушением, несмело перебирая край голубой юбки, сминая и оттягивая его вниз, прежде чем вскинуть подол вверх, открывая самый низ своего живота, с плотно прижатой к нему красной головкой. — Тебе очень идёт эта юбка. Я бы трахнул тебя, не снимая её, — шепчет на ухо намеренно хриплым голосом, заставляя кожу покрываться мурашками и невольно сжиматься, чувствуя ладонь на оголённом бедре. Ладони раз за разом оглаживают ткань на ногах, путаясь в подоле, сжимая ягодицы, пока губы мажут по шее, оставляя блестящий след. Акума проезжается ягодицами по бёдрам, усаживаясь сверху, голой кожей ощущая чужой сочащийся член, скрытый тканью штанов. Насмотревшись на это чересчур похабное зрелище, он был готов излиться от малейших прикосновений, и парень умело пользуется этим, подтягиваясь чуть выше, чтобы тут же отъехать назад. Конечно, Курсед без проблем понимает настолько прозрачные намёки Акумы, сминающего его футболку, раз за разом болезненно проезжаясь ягодицами по паху, поэтому отстраняет его от себя, стягивая наконец мешающую одежду, позволяя голой коже соприкоснуться друг с другом. Он касается пальцами слегка припухших губ, надавливая несильно, заставляя обхватить их, проталкивая глубже. Язык обводит подушечки по кругу, жар внутри обволакивает их вместе с горячей слюной, обильно заполнившей рот. Они то выскальзывают, то полностью исчезают в чужой глотке, смоченные настолько сильно, что излишки начинают выбиваться сквозь губы, стекая по подбородку. — Ты сексуально выглядишь, — хрипло шепчет, ведя кончиком носа по горячей щеке. Курсед оттягивает ягодицу в сторону, поднося смоченные пальцы к уже растянутому отверстию, обводя по кругу, чувствуя, как то сжимается и раскрывается, пока сверху слышатся тяжёлые вздохи. Пальцы скользят внутрь, фаланга за фалангой проникая в горячие стенки. Он разводит их в разные стороны, от чего Акума неосторожно дёргается, выгибая спину слишком резко, шипя и недовольно склоняясь к чужому лицу, утапливая в губах выплёскивающиеся стоны, вырывающиеся от каждого касания к чувствительным стенкам. — Ты уже течёшь, а я ещё ничего не сделал, — Курсед вздрагивает, прикусывая чужую губу, и тихо скулит, поджимая пальцы на ногах, чувствуя, как ладонь накрывает головку, прижатую к животу и трущуюся о ткань юбки, размазывая выступивший предэякулят. — Я даже не знаю, а нужен ли тебе мой член, — пальцы выскальзывают наружу, обводя отверстие, толкаясь на пол фаланги, чтобы потом войти вновь, одним толчком, подушечками касаясь напряжённой железы. Опухшие губы ловят чужой стон, от которого у обоих перехватывает дыхание. Красный маячит перед глазами смазанным пятном, заливая взгляд мутной кровью. Пальцы вновь покидают горячее нутро, оглаживая сокращающиеся мышцы. Акума задирает юбку, беря горячий ствол рукой, осторожно и медленно ведя по нему, растягивая тонкую кожу, сквозь которую выступили почти иссиня-черные вены. Обводит пальцем головку и сразу скользит вниз, к налитым яйцам, от чего Курсед низко шипит, жмуря глаза. От недостатка должного внимания его плоть успела стать чувствительной и теперь отдавала колкой болью даже от лёгких прикосновений, заставляя голову кружиться. Он приподнимается, сначала на пробу проводит горячей головкой по расселине между ягодиц, оставляя мокрый след от естественной смазки на коже, потом перехватывает ствол покрепче, опускаясь на него мучительно медленно, чувствуя каждую выступившую венку, каждую неровность, чувствуя, как живот начинает тянуть и ощутимо распирать, так, что дышать становится сложнее. Курсед разводит ягодицы в стороны, сжимая их, позволяя члену беспрепятственно проникнуть внутрь, и Акума двигает бёдрами вниз, рвано выдыхая, ощущая, как он заполняет его полностью. Он проезжается бёдрами немного вперёд, крупная головка двигается вслед за его движениями и скользко трётся о ребристые стенки, заставляя крупно вздрогнуть. Ему нужно несколько секунд, чтобы привести сознание в порядок, но Курсед, упираясь пятками в смятые простыни, толкается размашисто и уверенно, входя слишком глубоко. В ответ на такие действия, Акума надрывно стонет и поддаётся вниз, пытаясь привстать на подрагивающих ногах, но тот крепко держит его за ягодицы и не позволяет лишних движений. Ощущения, вмиг окутывающие его от самой макушки и до кончиков пальцев, сводят с ума. Внутри горячо, влажно, хорошо. Член, все увереннее растягивает ребристые стенки, ударяясь о низ живота с каждым толчком. Акума вздрагивает, сжимая чужие плечи сильнее, и закатывает глаза. Кажется, головка попала прямо в цель. Обычно хриплый голос подскакивает на октаву и становится выше, практически срываясь. Громко, пошло. Перед глазами плывёт от наслаждения, собственный член подрагивает, трётся о ткань юбки и о содрогающийся живот, пачкая всё липкой смазкой. — Вот же блядство, — живот крутит знакомо, тянет сладостно, словно янтарный мёд, там почти разрывается яркий пузырь, наполненный скопившимся наслаждением, вынуждая двигать бёдрами сильнее, выбивая изломанные стоны на каждый грубый толчок. — Ты выглядишь охуенно. Акума судорожно кивает несколько раз — он думает о том, как это выглядит со стороны, как его спина сейчас выгибается, как подрагивают плечи под тонкой блузкой, как выглядят пряди голубых волос, и сползший верх сарафана, небольшой тяжестью оседая внизу. Юбка закрывает весь свет, но даже без него хорошо видно прижатый к животу член, подрагивающий от прилившей крови. Акума жмурится, когда его головку начинают быстро и рвано натирать ладонью, невольно напрягая мышцы своего живота. Стонет обессиленно и надрывно — его член оказывается настолько чувствительным, что каждое движение по нему кажется чем-то невыносимым. Он скулит, прикусывая дрожащую губу, сдерживаясь из последних сил, и невольно сжимает Курседа внутри, чувствуя пальцы, спустившиеся к яйцам. Член проходил глубоко, узкое нутро обволакивало головку, сжимая её каждый раз, когда та упиралась в простату, вынуждая срываться обоих. Акума не поспевал за напором, скулил, прикрыв глаза, и старался вобрать в себя как можно больше воздуха, но ничего не получалось, он и вовсе забыл, как нормально дышать. Он запрокидывает голову назад, громко и протяжно стонет, буквально давясь выбиваемым воздухом, когда ладонь сжимает его член у основания, отсрочивая желанный оргазм, пока головка внутри раз за разом давит на железу. Горящие тёмные глаза с упоением наблюдают за открывшимся зрелищем, пока одна рука успокаивающе скользила по бедру. Невероятно хорошо. Безумно. Акума прикрывает глаза, путается пальцами в своих волосах, совсем забывая, что это далеко не его пряди, из-за чего парик съезжает, падая на кровать, выпуская взмокшие тёмные пряди. Этот диссонанс вызывает в Курседе сумасшедший всплеск эндорфинов, выжигающих кровь до тла. Перед глазами все плывёт, в ушах только звон, смешанный с его же надрывными стонами, и шлепки взмокшей кожи. Горячее дыхание опаляет его шею. Ему кажется, он скоро отключится от переизбытка чувств. Силы заметно покидают его тело, отчего он часто сбивается, сглатывает, сжимая парня в себе до хриплых стонов. Курсед сжимает ягодицы до нечеткой боли и шлепает, отставляя неявный след, заставляя юбку подняться, от чего Акума громко протяжно стонет, сжимая руками чужую футболку. Головка в который раз проезжает по простате, вынуждая поджать пальцы, высоко и беспомощно заскулить, закатывая глаза. Ему кажется, что он вот-вот кончит. В комнате становится очень жарко. Они дышат все тяжелее и громче, а красный свет все сильнее размазывается, туманом застилая округлённый зрачок. Оба понимают, что финал близок. Оргазм подступает стремительно и неумолимо. Акума издает громкий стон, содрогаясь всем телом и изливаясь, пачкая мешающую ткань юбки. Он дышит через раз, тут же устало опускаясь на чужую грудь, горячим дыханием опаляя яремную впадину на шее. Осипший голос может лишь тихо поскуливать, ощущая, как головка всё ещё давит на простату, пульсируя внутри. — Блять, — шлёпнув последний раз по покрасневшей заднице, Курсед изливается глубоко внутрь, откидывая голову вверх, толкаясь тазом по инерции. Акума обессилено валится на кровать, чувствуя, как горячие капли начинают бежать по бёдрам, как только член выходит наружу, заставляя поморщиться, громко дыша через рот. Курсед касается мягких тёмных волос, путаясь в них и перебирая взмокшие прядки. — Тебе не понравилось? — Нет, — он подтягивается ближе, неловко сталкиваясь с чужим носом, проговаривая в припухшие губы. — Мне очень понравилось, — улыбается, заражая ленивой улыбкой Акуму, целуя поверхностно, ощущая ещё не остывший жар. — Спасибо. Это шикарный подарок. — Не за что, — устало улыбается. Он совершенно обессилен, бурный всплеск эмоций высосал из него все жизненные силы, от чего не хотелось даже шевелиться. Мысли о том, что нужно принять душ отлетели на второй план, как и то, что пора бы стянуть с себя этот дурацкий костюм, который теперь ещё и испачкан. — Оно того стоило, ты выглядел очень довольным. — Я теперь это никогда не забуду. В хорошем смысле. Курсед вновь припадает к губам, смазано целуя, позволяя разделить друг с другом угасающее наслаждение, уже покидающее их тела. — С днём рождения, — Акума отрывается, дыша всё ещё глубоко и неровно. Потягивается, чувствуя, как мышцы сводит нарастающим спазмом, и мелко хмурится, продолжая лежать на мягкой кровати. — Я купил ещё одну игрушку, она осталась в коридоре, сейчас я тебе её покажу, — Курсед разрушает хрупкую тишину комнаты, срываясь с места, словно ничего не было, шурша бумажным пакетом в коридоре. — Да иди ты нахуй, — всё, что может выдавить из себя Акума, ударяя кулаком по постели и закрывая глаза.