ххх
Его звали Изуку. Кацуки звал его Деку — всё детство, вплоть до того момента, когда издёвки перешли на новый уровень где-то в шестом классе. Сильный мальчик должен был везде быть первым и главным, самым лучшим. Он не понимал, что делал. Никто не остановил его вовремя. Деку таскался за ним хвостиком, не важно, сколько раз он получал. Кацуки рычал и скалился, высмеивал его и портил вещи. Устраивал засады в погружённых в густую полуденную тень переулках. Натравливал на него всех подряд, даже от городской банды мальчишка не раз получал. Изуку был тенью. Прилипчивым, настырным и никуда не девающимся. Мозолил глаза, смотрел в спину, дышал в затылок. Тянулся через парту, через непонимание, через выстроенные стены и выкопанные между ними рвы — руками Кацуки. Друг детства был и оставался пустышкой. Будущему герою не стоило иметь с таким дел. Пустышка кидалась за ним в гущу, как будто что-то было внутри. Кидалась на рожон. Упрямо поднималась, маленькая дрянь. Кацуки перегнул палку. Тень оторвалась. С грохотом опрокинулся стул, о пол расшиблись насмерть капли крови из разбитого носа. Из ушного канала бежало красное. Кацуки тянул ухмылку, но губы дрожали. — Таким, как ты, в этом мире места нет, — как штамп. Деку был бракованным, в его понимании. Он не хотел, чтобы этот слабак с хребтом намного крепче его собственного лез вперёд. Хребет переломился оглушительно громко. Звук упавшего с высоты тела стоял в ушах по сей день, и порой Кацуки устраивал взрывы совсем рядом с головой, чтобы только заглушить его. Он преследовал его во снах, не давая спать. В новой квартире, он думал, может, всё будет иначе. Иначе стало, да: Деку вылез из снов и стоял посреди комнаты в лёгком абрисе восходящего дня. Расколотая голова, вывалившийся глаз, подпалённые взрывом волосы у левого уха. Разбитое лицо, а в кровавом месиве — мягкая улыбка, точно проклятье. Такая же призрачная, как грань, за которой Кацуки поджидало сумасшествие.ххх
— Ты не сходишь с ума. Деку звучал жутко, отовсюду сразу. Холодно. Пробирался прямо под кожу, вибрировал внутри. Кацуки чувствовал себя голым перед ним, настолько, насколько можно быть с обнажённым нутром. Все мысли как на ладони, косточки, жилы, кровеносные сосуды. Изуку мог их коснуться, но был слишком холодным. Держал дистанцию. — Что-то мне слабо в это верится, — Кацуки усмехнулся, усмехнулся устало и выжато. Руки только перестали дрожать. Квартира не казалась больше безопасным местом. — Это не так. Деку качнул головой — мягко. Не так, как при жизни. Что-то в нём было совсем не так, как Кацуки помнил. — Ну, и зачем ты пришёл? — Первый Герой сложил руки на груди, закрываясь. Мертвец слегка нахмурился, а потом морщина между его бровей разгладилась. Это что-то кольнуло внутри Кацуки, что-то задело. Ненависть вспыхнула крошечным огнивом внутри. — Ублюдок, хочешь утащить меня туда? — Нет, — Деку опустил взгляд, посмотрел на место, где заканчивались его ноги. Нахмурился, как будто что-то с ним было не так. Глаз выглядывал из глазницы, в которой для него больше не было места. В лохматых волосах застряли бело-красные кусочки расколотого черепа. Кацуки много повидал трупов на своём пути. Светлая мечта жалко скорчилась в муках, перед этим потеряв крылья, и идеал превратился в бремя. Вектор был задан, сойти с дистанции было для Кацуки невозможным. Он научился не испытывать ничего. Всё было закрыто в нём, похоронено, уничтожено. Он не был эпицентром, в нём был эпицентр. Но Деку… Он отвернулся. В комнате было холодно. Деку подплыл чуть ближе, протянул полупрозрачную руку — сквозь мясистую кисть просматривалась геометрика ламината. Переломанные пальцы были вывернуты под разными углами. Кацуки закрыл глаза. — Что такое, Каччан? Тебе плохо? Кацуки заставил себя посмотреть в когда-то такое ненавистное лицо. — Видеть тебя не могу, — и махнул в его сторону рукой. Бесформенно. — Таким. Деку ахнул, неловко улыбнулся и растворился. Кацуки остался в квартире один.ххх
Что ж, теперь он жил, наверное, не совсем один. Да и "жил" всё же громкое слово. Динамита знали как неразговорчивого, угрюмого героя, на которого, впрочем, можно было положиться. На заданиях он выкладывался больше, чем на полную. Знал, что за двоих. Нельзя сказать, что он забывал. Он пытался. Но это оказалось совсем не так просто, и он нёс крест, своё наказание за содеянное. Чувство, с которым оборвалось что-то внутри в тот момент, когда глаза Деку потухли за каких-то полчаса до Прыжка, было петлёй. Он стоял на шаткой табуретке, но всё уже было предрешено. Деку, несмотря на всё, зол не был. Иногда он появлялся, иногда ничего не говорил. Бывали дни, когда Кацуки не видел его вовсе, и в их течении он ловил себя на мысли, что, может, совсем сбрендил. Сочинил себе его и всю эту историю сам. Деку рассказывал: — Там ничего нет. Ни суда, ни котлов, ни гигантских врат. В один момент я сделал шаг и полетел, а в другой был уже таким. В нигде. — Как же ты здесь оказался, потеряшка? — Кацуки поднял уставшие глаза от наруча. Призрак шатался из стороны в сторону, как на невидимых качелях, туда-сюда, туда-сюда. Никуда не спешил. Всё время мира теперь было его временем. — Я не знаю. Почувствовал, что тянет, и пошёл. — Деку внезапно улыбнулся. Теперь у него было обычное лицо, но всё ещё не то. Не пухлощёкое, с огромными глазами и неуверенным изгибом линии рта. Оно было таким же, как у Кацуки, взрослым, как будто Деку подстраивался под его ритм. Ни следа от крови. — Когда впервые смог выбраться, увидел тебя на задании по спасению. Ты учился на героя. Та тётенька очень смешно на тебя ругалась. Ты был слишком груб, по её словам. Много кричал. Кацуки спас столько людей, взаправду и нет, что даже не пытался вспомнить. Недовольных было много. Ругающихся на грубого героя, сетующих на шумного пацана. Обвиняющих его в смертях невиновных и убийствах. Он был убийцей. Чертовски плохой герой. — Это тебя разозлило? — Кацуки подался вперёд и понизил голос. Орать не хотелось. Всё, что он мог, уже сделал. Деку удивлённо вскинул брови. — Что ты имеешь в виду, Каччан? — Разозлило. Вывело из себя. Выбесило, чтоб тебя. Хотелось разорвать меня в клочья? Вцепиться в лицо ногтями? Переломать хребет? — Что за страшные вещи ты рассказываешь… — Деку качнул головой. Взрослое лицо, спокойный голос. Незнакомый. — Я был рад за тебя, ведь ты всегда, сколько я тебя знаю, хотел этого. Я был счастлив, что ты смог. И мне было жаль, что я не был там. Всё же быть героем та-а-ак круто… Кацуки цокнул и вернулся к наручу. Говорить с ним было не о чем. Даже после смерти Изуку нихрена не изменился.ххх
Он старался. Оставаться шикарным героем, грозным противником. Благодарным сыном. Не возвращаться в квартиру. Ничего из этого у него не получалось так, как бы он хотел. Не из-за призрака. Не только из-за него. Хотя он не хотел, чтобы тот что-то знал. С чего он взял, что Изуку привязался к месту, сам не представлял. Из рассказов мертвеца выходило, что он был везде, где был Кацуки, и местонахождение героя не имело значения. Находясь с ним в одном помещении, Кацуки чувствовал себя загнанным. То чувство, с которым опустились его руки впервые в жизни, стало тягучим и насыщенным. Свет не был тёплым, только холодным. Всё было серым, тянуло из него жизнь. Он не имел права о ней сожалеть, когда отобрал у кого-то. У кого-то, кто улыбался, провожая его на работу, и встречал с неё с всё той же улыбкой. Изуку был мёртвым. Кацуки чувствовал себя таким же. — Я не знал, что ты куришь, — удивлённо заметил Изуку, появившись возле него на улице, пока Кацуки шёл из агентства. — Давно? "Ты многого не знаешь", — этого Кацуки не сказал. Вообще не ответил. — Ого, так тебе удалось с ним поработать! — глаза Изуку сверкали, насыщенные и живые. Он не мог притрагиваться к предметам в квартире, его пальцы проходили насквозь. Поэтому Кацуки листал для него альбом. На фотографии Всемогущий широко улыбался и держал руку у Динамита на плече. "Он совсем не такой, каким ты его представлял, — Кацуки перевёл взгляд в темноту за окном. — Он намного лучше". В стекле отражался только он один. — Я уже и не помню, какое это мороженое на вкус, — Изуку смеялся, и его смех вибрировал в стенах. Расслабленный, он покачивался в воздухе, как какой-то Чеширский Кот. — Оно всё такое же нежное? Мне даже как-то стыдно, что я забыл… У госпожи Кагомэ всегда получалось бесподобно! Кацуки отложил ложку. В горло больше ничто не лезло. Он не мог находиться в квартире долго. Изуку не делал этого намеренно, он так думал. Но его комментарии намекали на то, чего он был лишён. Кацуки видел смысл, если Изуку делал бы это специально: поддавшись, он бы тоже сделал с собой что-то. Появился бы в ничто или нигде, как оно там называлось, промариновался бы какое-то время. А потом они оба были бы бесплотными болтушками. "Ты отобрал у меня всё, так что я сделаю с тобой то же самое", — что-то в этом духе. Дало бы это Изуку наконец-то возможность освободиться? Засыпая на маленьком диванчике в офисе, Кацуки видел перед глазами его расслабленное лицо. На последнем вдохе он подумал только: А чувствовал ли Изуку вообще покой?ххх
На одном из заданий Изуку появился совсем не к месту и чуть не испортил всё. Кацуки поставил ему жёсткий запрет на появление где-либо за пределами квартиры, и Изуку пришлось согласиться с этим условием. Несмотря на то, что человек типа Кацуки — живой — не мог ничего ему — мёртвому — сделать, он послушно склонил голову и ждал дома. Так или иначе, Кацуки стал намного чаще ночевать в офисе. Его помощь была нужна слишком часто. Порой он не успевал раздеться, как его снова вызывали. Полиция была на взводе, а герои держали руку на пульсе в ожидании следующего нападения. Каким бы первоклассным героем Кацуки ни был, каким бы упрямством ни владел, но он имел пределы. Даже далеко за них выйдя, он стоял на ногах, но выходов этих было слишком много. Его тело не справлялось. — Я провожу тебя домой, — сказал Тодороки, закидывая его руку себе на плечи. Кацуки слабо трепыхнулся и глухо рыкнул, но Шото посмотрел строго, и Динамит, точно мальчишка, безвольно повис на нём. — Внутрь не пущу. — Я не просился, — Шото безразлично хмыкнул и уверенно, хоть и неспешно, двинулся вперёд. — Киришима и остальные попросили, чтобы я не позволил тебе умереть по пути. — Эти придурки… — О тебе заботятся. Кацуки промычал и не стал ничего отвечать. Не нужна была ему забота, хотя за помощь он и был благодарен. Понимал, что сам не доберётся, а попросить не смог бы. Шото шёл молча, витал в мыслях или обдумывал что-то, хер его разберёт. Кацуки было комфортно вот так. Не говорить. Так был меньше соблазн рассказать лишнего. Шото не уходил до той поры, пока Кацуки не достал ключ и не открыл дверь, показывая, что это и правда была его квартира. Только тогда Тодороки удовлетворённо хмыкнул, кинул на него последний взгляд и растворился в закатной дымке. Красное залило открытую парадную, длинные массивы балконов. Кацуки смотрел на него, на море алого, тянущееся к ногам. Думал о том, сколько крови пролил в этот раз. Сколько её не смоет его смерть. В квартире было тихо и тепло. Он не стал ни раздеваться, ни разуваться — даже дверь не закрыл. Едва дошёл до дивана и рухнул на него грудой костей и мяса. Выключился тут же, как тумблер. А проснувшись глубокой ночью, обнаружил на себе плед и завернулся потуже. Встать всё же пришлось. Дверь оказалась закрытой. Он застыл посреди пустой квартиры. Откуда взялся плед?ххх
— Тебе нужно больше отдыхать. Кацуки швырнул ложку в мойку и тяжело посмотрел на висящего позади призрака. И то ли в свете лампы он казался более плотным, то ли и правда стал таким сильным. Упрямый настолько же, каким и при жизни был. — Я тебя не спрашивал. — Если продолжишь в том же темпе, быстро присоединишься ко мне, — грубо отозвался Изуку. Кацуки громко зарычал и стиснул кружку в руке, а крошечные взрывы раскололи керамику в осколки. Изуку тут же подплыл к нему и протянул руки. — Каччан! — Блять! Сука! — Кацуки пнул стену и сунул руку под кран. Вода окрасилась в красный, а он выставил вторую руку, как будто это могло бы остановить чёртово привидение. Прикосновение к нему ощущалось как холодный-холодный мокрый туман, как влажная вата. Изуку отшатнулся, поражённый интенсивностью этого чувства, а Кацуки стиснул пальцы в кулак и перескочил из короткого шока в привычную и родную злость. — Да какого чёрта тебе вообще от меня надо?! Чё ты тут мельтешишь?! Вали в своё нигде или куда там, отвали от меня! Ты умер, я убил тебя! Вот и оставайся там! Изуку нахмурился, его лицо помрачнело. Глаза вспыхнули обидой. Пространство вокруг завибрировало, задрожало, как будто. Кацуки вцепился в гарнитур пальцами. Ладонь под водой вжалась в дно мойки, загоняя осколки глубже в мясо. — Я не хочу, чтобы ты тоже умер! — как будто бы зарычало изнутри пространства. Как будто само пространство дребезжало голосом Изуку. Звук обернулся вокруг тела Кацуки, окутал липкой паутиной, тяжёлым колючим одеялом. Поражённый, он не мог двинуться с места. А Изуку — Изуку наступал, и наступал, и наступал, и его ярость фонила травящей радиацией. — Я хочу, чтобы ты оставался героем как можно дольше! Но ты изводишь себя, и получаешь новые раны, и приходишь домой никакой, чтобы потом уйти снова туда! Снова получать раны! Снова подставляться! Таким героем ты хотел быть?! Свет задрожал, задребезжала лампочка. Кацуки не мог дышать, и взгляд отвести не мог тоже. Изуку завис прямо напротив него. Холод его смерти коснулся груди Кацуки, подкрался плотной дымкой. От него не пахло ни кровью, ни тленом. Только грозой и белым, раскалённым пламенем. Изуку тихо выдохнул. Дыхание ему не было нужно. — Я помню тебя несокрушимым и уверенным. Ты всё мог, вдохновлял меня своим примером. Нас всех! Каждого из тех глупых мальчишек! Ты был таким особенным! А сейчас совсем не такой. — Да? — Кацуки оскалился. Ему было страшно. Впервые из-за него. — И какой же я сейчас? Расскажи мне, Деку. Изуку прикрыл глаза и опустил плечи. Лампочка мигнула ещё один раз и погасла вовсе. В свете фонаря, попадающего в квартиру через окно, не было необходимости — чёртов придурок светился в темноте. Кацуки не хотел бы его видеть в любом случае. — Жалкий. Он бы не хотел знать вообще, но только не мог понять, кого именно — его или всё же себя.ххх
Отчасти Изуку, конечно, был прав. Это Кацуки признал, получив на следующем же задании и неожиданно успокоившись. Из-за его криворукости пострадали гражданские, ребёнок попал в больницу в тяжёлом состоянии. Пусть сейчас был уже стабилен, но этот груз только прибавился к тому, что Кацуки уже на себе нёс. Он вернулся домой. Больше не было смысла бегать. На ближайшую неделю его отстранили, пока будут установлены все детали. Он слышал, что на него собирались завести дело, хотя юристы агентства и утверждали, что вряд ли там будет что-то серьёзнее штрафа. Кацуки было плевать. Жизнь пацана была вне опасности, а он был вынужден тусоваться с призраком и… Он как раз выходил из ванной, когда Изуку появился перед ним. Был встрёпанным и прятал глаза, теребил пальцы. Слишком нервничал, кажется — суставы вскрывались, ломаясь. Углы переломов просачивались сквозь иллюзию, которую он создал. Кацуки прикрыл глаза. Он ждал. Изуку сказал: — Каччан, я… возможно, спалил твой телефон. Прости, пожалуйста, я не специально. Он звонил, а я только хотел посмотреть, кто это был, а он… Прости! Правда, я не хотел. Даже не притронулся к нему, честное слово! Кацуки прошёл мимо него на кухню. — Кто звонил? — Не уверен, но… кажется, твой дядя. Ноги стали слишком тяжёлыми и приросли к полу, как будто бы. Динамит буквально заставил себя шагать дальше, стиснув челюсти. От одного только упоминания у него по коже бежали мурашки, которые без одежды легко было заметить. Изуку, кажется, заметил. Появился прямо перед лицом, беззвучно обогнув фигуру подрывника сбоку. Тревожно выгнул брови. — Ты сердишься? Пожалуйста, не сердись. Я клянусь, что не- Кацуки отмахнулся от него. С коротким вскриком, ушедшим в эхо, Изуку растворился, но лишь частично и ненадолго. Собрался обратно и выглядел уставшим, слегка более прозрачным. Кацуки было отвратительно чувство, с которым его рука проходила сквозь призрачное тело. — Это всего лишь телефон, тупица, — как можно более равнодушно сказал Кацуки и убрал руки в карманы домашних штанов. Пальцы дрожали. — Меньше звонить будут. — Ох, но… Каччан, дядя, — Изуку задумчиво покачал головой. — Что-то случилось? Я и не знал, что вы общаетесь. У вас вроде не очень хорошие отношения были. — Не припомню, чтобы тебя это хоть как-то касалось, тупица. Изуку нахмурился. Кацуки отвернулся.ххх
Дядя по материнской линии был… не самым лучшим человеком. Он был ничтожеством. Его характер был далёк от того, чтобы чего-то добиться самому, но достаточным, чтобы воспользоваться деньгами семьи и занять местечко получше. У него были связи и было влияние. Кацуки его ненавидел. Пальцы коснулись его под подбородком, подняли голову. В глаза ему смотрели тёмно-карие, жадные, циничные глаза. — Столько проблем от тебя, — мужчина покачал головой и обхватил челюсть, сжал щёки и грубо притянул к себе. Стакан с не растаявшими ещё кубиками льда зазвенел на краю массивного дубого стола. — Несносный мальчишка. Ничему не учишься. Кацуки был сильнее. Кацуки был тренированным бойцом, каждый день жертвующим своей жизнью, чтобы спасти чью-то. Кацуки был героем; его имя скандировали, когда битва была по-настоящему серьёзной, и ему были благодарны за то, что он делал. Здесь, в кабинете прокурора, он был никем. Ничтожеством. Не имел ни права голоса, ни собственной воли. Дядя звонил ему, а он приходил, чтобы им воспользовались. Сидеть между разведёнными коленями было привычно и уже не так жутко. За столько лет регулярно повторяющейся практики Кацуки научился абстрагироваться, уходить в себя или из себя. Тело его двигалось само, как будто было марионеткой. Дядя погладил под подбородком, смотря сверху с похабной ухмылкой. — Давай, котёнок. Спрячь коготки и зубки и сделай папуле хорошо. Как же сильно Кацуки ненавидел себя в этот момент. Давясь членом, он проталкивал его глубже в глотку, желая только поскорее со всем этим расправиться. Поскорее уйти отсюда. Сделать вид, что этого человека не существовало. Поверить собственной лжи. Реальность можно было подменить, и он делал это. Двигая головой, он чувствовал, как массивная ладонь давила на затылок, вроде поощряя, а больше всё же вынуждая взять ещё. Из глаз бежали слёзы, он не мог дышать и сглатывал вокруг головки, не чувствуя вкуса. От ритма сжимающейся глотки мужчина низко постанывал и мелко толкался вперёд, мерно поскрипывало рабочее кожаное кресло. Дыхание дяди сбивалось, было тяжёлым. Кацуки вдохнул поглубже, готовясь к самой мерзкой части. Но даже когда всё закончилось, и он открыл рот, вываливая язык, чтобы показать пустой рот, дядя не отпустил его. Наклонился и прохрипел: "Ты красивый мальчик, Кацуки. Очень способный. Просто воспитать тебя надо". Он сказал: "Смотри, сегодня я подготовился". Он понизил голос: "Встань, закрой дверь". Он улыбнулся: "Я хочу, чтобы ты разделся". "Ложись на стол". Кацуки себя ненавидел. Кацуки себя ненавидел. Кацуки себя ненавидел.ххх
Мать что-то говорила в трубку. Что-то про то, что дело обещали вырулить более-менее благоприятно для Динамита, при этом не обидев пострадавшую сторону. Конечно, не без убытков для агентства. Хохотала, радостная. Кацуки было всё равно. Ему нельзя было выходить из дома лишний раз. Только в полицейский участок — и всё. Продукты домой ему доставляли. В этом вонючем заточении он бы, наверное, с ума сошёл точно. Но он не был один. Или, точнее, был один не полностью. Новый телефон щебетал голосом матери, а он не слушал. Изуку держался подальше, стараясь не спалить и этот телефон тоже. Тренировался прикасаться к вещам. Давалось ему тяжело. Кацуки наблюдал за ним, за его попытками поднять смятую салфетку, валяющуюся на краю журнального столика, или перевернуть страницу в раскрытой книге. Тараторящий монолог смолк на зависшем в воздухе "сучоныш". Экран вспыхнул, показывая длительность вызова, и потух. Кацуки выключил его, кинул за подушки. Развёл колени, игнорируя боль внутри, и облокотился на них. — Эй, дурная башка. Разве ты уже не перемещал вещи? Изуку поднял голову. От усилий он терял энергию и мигал, как перегорающая лампочка. Был растрёпанным. — Когда? — Когда укрыл меня. — А… — Призрак зарылся в волосы рукой, неловко встрепал на затылке, ставя пряди торчком. Был похож на встрёпанного воробья. Кацуки прикрыл глаза, спокойный просто мертвецки. Внутри снова всё было выжжено. Новые раны от взрывов, которые он себе нанёс сам, приятно перетягивали на себя все плохие мысли, томящиеся в голове. — Прости, Каччан. Я не помню. — Не пизди. Изуку вздрогнул. Кацуки подался чуть вперёд, внимательно разглядывая его. Краем глаза видел бинты на предплечьях и мастерски их игнорировал. Привык. Призрак нахмурился, стоило только усмехнуться. Он ничего не понимал. — Слышал, нечисть не любит маты. Хотел проверить. — Как грубо, Каччан. Я не нечисть, — Изуку задумчиво обхватил пальцами подбородок, как делал, да, будучи живым. Привычка Кацуки казалась забавной, но он упрямо внушал себе, что его это бесило. Привычка оказалась упрямее и нравилась снова. — Думаю, я больше сущность. Призрак? Или, наверное, точнее, неупокоенная душа. Фантом, может. — Да хоть Рождественский Кролик, — Кацуки махнул рукой и откинулся на спинку дивана, сминая подушки. — Ты ведь прекрасно понимаешь, о чём я говорю, а, Деку. Изуку не хотел об этом говорить. В прошлый раз это привело к ссоре, которая взорвала лампочку на кухне, а потом пару дней у Деку не было сил показаться. Всплеск энергии, которой он вроде как и был, именно так на нём и сказался. Пара дней в абсолютной тишине для Кацуки была ужасной. В этом он, конечно же, не собирался признаваться. — В прошлый раз я этого очень захотел, — неохотно поделился Изуку. Его взгляд был обращён на страницы книги, в которых речь шла о травмах головы. — Не сердись, но ты… выглядел очень плохо. Я был шокирован, мне было ужасно больно видеть тебя таким. Я хотел хоть как-то тебе помочь, но плед и дверь — максимум того, что я смог. Я не помню, как это вышло. Кацуки хмыкнул, глядя теперь в потолок. Мысли лениво перекатывались в голове, а он не пытался ни за что конкретно схватиться. В комнате было прохладно из-за Деку и его усилий. Вся квартира, хоть и обогревалась, всё равно выстуживалась, стоило только призраку материализоваться в ней и начать активничать. От него по зеркалу в ванной шла изморозь, хотя Кацуки запретил ему туда заходить. От него шалил свет, трещала проводка. От него вышибало пробки и лопались лампочки. От него кисло молоко и сбоили часы. А вообще, разве зеркала не были ловушками? Изуку говорил, что они были проходами. Вместе с ним в квартире было ощутимо присутствие кого-то ещё. Кацуки прислушался к себе и понял, что ему это начинало нравиться. Приходилось дополнительно тратиться на глупого призрака, но он же скрашивал дни бездействия. На него можно было отвлечься. Это было легко. — Каччан, — Изуку сложил руки на краю столика, как если бы действительно мог это сделать. Он хотел. В первый раз кисти, как обычно, прошли сквозь. Во второй он действовал вдумчивее, осторожнее, хотя вряд ли чувствовал, что трогал стекло. — В последнее время ты на себя не похож. Тебя что-то беспокоит? Есть что-то, что я могу сделать? Кацуки было интересно, что он ощущал, когда по-своему трогал какие-то предметы. Когда проходил через них или они проходили через него, запущенные раздражённым подрывником через всю гостиную. Он хотел бы об этом спросить. Он не стал. Кацуки качнул головой и забрался на диван с ногами, чтобы завернуться в плед, лежащий на спинке. — Ты можешь отвалить. — Каччан… — Не твоё дело. — Каччан. — Призрак прошёл сквозь стол и завис рядом с диваном, в десяти сантиметрах от тонкой ткани. — Расскажи мне, пожалуйста. Это как-то связано с дядей, да? К нему ты ходишь? — Не лезь ко мне. — После того, как он тебе позвонил, ты стал таким. Он что-то тебе сказал? Кацуки раздражённо вздохнул и пнул придурка. Нога прошла сквозь, конечно же, а Изуку отшатнулся, поражённый — как каждый раз. — Я сказал, чтобы ты отвалил. Что тебе непонятно? Иди практикуйся. Или вот тебе вариант на миллион: свали-ка нахер. Изуку не двинулся с места, упрямый и решительный. Его глаза горели, переполненные всем тем, что не должно было быть у мертвеца, а в живом не могло быть. У Кацуки вот не было. Он был раздражён. Хренов плед запутался в ногах и не собирался распутываться. Изуку поджал губы. Кацуки злобно сверкнул глазами. — Отойди. Холодно. — Прости. Изуку протянул руки. Кацуки подумал, что сейчас его пальцы снова пройдут сквозь, и он ощутит их замогильный холод под кожей. Но Деку неожиданно коснулся пледа, потянул складки и помог распутаться. Приподнялся, накрыл Кацуки так же, как в прошлый раз, слегка небрежно, и отплыл за стол. Подрывник проводил его напряжённым, пылающим взглядом. — Теперь-то у тебя всё, мать твою, получилось. Деку посмотрел на руки и пожал плечами. — Понятия не имею, как. Кацуки повернулся к нему спиной.ххх
Как же ему было плохо. Пальцы не давали закрыться рту. Фиксировали челюсти, пробравшись внутрь, больно жали в жевательные мышцы. Слюней было много — текли по подбородку. Уздечка тяжёлого члена натирала язык и давила на корень, проскальзывая в глотку. Кацуки попытался сглотнуть, и тут же получил по лицу. — Я сказал тебе не зажиматься. След горел на щеке. Подрывник судорожно вздохнул, а пальцы сжались на подбородке, потянули вверх. — На стол. Давай поживее, Динамит, у меня мало времени. А тебя нужно проучить. Кацуки вжался в столешницу лбом и нервно сглотнул. Изнутри тело била дрожь, сидела в мышцах и не давала дышать. Он слышал, как дядя звякал пряжкой, стягивая штаны. Как шумно дышал, подбираясь ближе. Его руки грубо задрали ногу Кацуки, закинули на край стола и раскрыли. Мужчина облапал ягодицы, плюнул между ними и грубо вставил сразу два пальца. — Если будешь сопротивляться, я сделаю так, чтобы ты отсюда ползком вышел. Он вошёл в несколько натужных толчков, с шипением преодолевая спазм мышц. Кацуки вцепился в нижнюю губу зубами, прокусывая её. Стиснул кулаки так сильно, как будто хотел переломать самому себе пальцы. Дядя рыкнул сверху и от души съездил ладонью по напряжённой ягодице. — Я сказал тебе не зажиматься, сучоныш! Кацуки беззвучно закричал от боли. Он хотел расслабиться, знал, что будет лучше. Всё его тело было в протесте. Он просто не мог. Ему было мерзко, он ненавидел всё это, но был скован по рукам и ногам, и петля на шее затягивалась только туже. Дядя брал его со спины, грубо проталкиваясь сквозь сжимающиеся мышцы. Сжимая заднюю сторону шеи подрывника, вжимал его лицом в стол. Кацуки не смог сдержать нескольких маленьких взрывов в ладони и получил за это по заднице — было больно, очень. В этот раз глотать звуки не получалось. Из горла летели рваные стоны и задушенные всхлипы. Кацуки был унижен — даже с собаками обращались лучше — и кто? Родной дядя, брат матери. От этого было гаже всего: семья не была семьёй, когда в ней были такие уроды. Когда дядя рывком вышел, Кацуки показалось, что вслед за его членом на выход отправились и кишки. В панике, он схватился за живот рукой, и тут же вцепился в кулак другой зубами. Ремень оставил поперёк ягодиц горящую полосу. Слёзы бежали по щекам так же горячо. — Одни проблемы от тебя, ублюдок! — задыхаясь, мужчина бил снова и снова, не щадя жертву. — Выродок! Бельмо! Стараешься для него, а он характер показывает! Шваль! — Ремень полетел на пол, а пальцы вцепились в волосы и дёрнули. Кацуки стиснул челюсти, жмурясь; шея отозвалась болью. — Тот пацан, которого ты покалечил… Лучше бы ты его добил. Меньше было бы мороки. Он рывком вжал Кацуки в стол лбом, но в этот раз, поражённый словами, подрывник даже не среагировал. Внутри стало холодно, как будто Изуку пробрался туда. Ему показалось, что только сейчас он понял во всей красе, насколько его дядя был ужасным человеком. Сколько таких, как он, Динамит спас? А сколько более достойных людей погибли, пока он делал это? Мужчина шлёпнул по ягодице и сделал шаг назад. — Переворачивайся. Хочу видеть твоё сладкое личико, котёночек. Кацуки медленно задвигался. Спустил ногу, уперся в стол руками и приподнялся. Колени подогнулись, мышцы отозвались резкой вспышкой. Он смог устоять, но не понимал, для чего. А видя лицо склонившегося над ним родственника, отчаянно не хотел больше и этого тоже. Быть стойким. Он чувствовал, как уходил в себя. Тело оставалось мясом, куском плоти, который терзал другой человек. У них обоих не было лица, даже боли больше не было. Кацуки смотрел на них будто со стороны. На царапины, появляющиеся у него на груди. На синяки, рассыпавшиеся на бёдрах. На следы от руки поперёк горла. Вот чем была его жизнь. Вот такую цену он за неё платил. Был ли хоть один человек во вселенной, кому было бы его жалко, если бы узнал? Сначала в кабинете стало прохладно, хотя кондиционер был выключен. За закрытыми окнами медленно сгущался вечер. А потом Кацуки увидел, как замигала лампочка. И внезапно он понял. Изуку был здесь.ххх
— ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ!! От ярости Изуку дрожали стены. Зеркало в коридоре заледенело и пошло трещинами прямо у Кацуки на глазах, замигали лампочки. Голос призрака звучал рыком отовсюду, из невидимых щелей и тёмных углов. А Кацуки стоял посреди коридора и смотрел на то, как его крошечная, безопасная жизнь рушилась. — Почему я должен был? Он был обессилен. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько отвратительным и ничтожным. Быть чьим-то уничтоженным идолом было мерзко. — ПОТОМУ ЧТО ТАК ТЫ НЕ БЫЛ БЫ ОДИН!! По стене пошёл небольшой раскол, и тут уже Кацуки включился. Он решительно вступил в вымораживающее пространство мертвеца и оскалился. Сейчас ему как никогда прежде хотелось врезать заносчивому придурку по башке. — Хватит ломать мою квартиру, ублюдок. Свали отсюда нахрен. Изуку и правда немного успокоился. После его срыва коридор был погружён в темноту, в проводах звенело подскочившее напряжение. Сейчас они были венами Изуку, его жилами. Его пульс звучал вокруг Кацуки, как сжимающийся кокон. Разом Изуку стал меньше. Не был таким огромным и могущественным. От него не исходили волнами энергии злоба и отчаяние, которых в самом Кацуки было более чем достаточно. Теперь Деку смотрел на него с той болью, которой не было в нём даже до Прыжка. — Как ты мог, Каччан, — глухо произнёс он и протянул руку, будто хотел коснуться тёплой щеки, но не стал этого делать. Только стиснул кулак и опустил напряжённо вниз. Заставлял себя. — Как ты можешь позволять кому-то поступать так с тобой… Кацуки тяжело вздохнул. Защищаться не хотелось — да и зачем? Придурок всё и так прекрасно видел. Чудо, что не спалил тогда всю проводку, не выбил окна. Или что ещё он там мог сделать. Ладонь встрепала непослушные волосы, накрыла заднюю сторону шеи – в студёной квартире ощущалась горячей. Появилась мысль реально прямо сейчас закончить это всё. Кацуки отмёл её. Он не собирался так бездарно затухать. Для него был единственный выход: он готов был пасть только в битве, и битва эта была не с трудностями на пути к свету. Он чувствовал, как пульсировали следы от удушья. Дядя перестарался в этот раз, но если честно… Если честно, Кацуки решил, что это будет последний раз. Больше они вот так не встретятся. С этой мыслью он посмотрел в холодные зелёные глаза и ухмыльнулся. — Это моё дело, что и кому я позволяю, усёк? Не суй свой нос. И так уже достаточно повидал. Даже хорошо, что мёртв — никому не расскажешь. — Если бы я был живым, я бы тебе врезал. Кацуки откинул голову и издал каркающий смех. И правда было смешно. — Как будто тебе хватило бы силёнок. — Почему ты это делаешь? Подрывник наконец-то повернул задвижку и прошёл в квартиру. Кухня была тёплой, её ещё не успело хорошо проморозить. Он включил газ и приподнял руки над огнём. Танцующие лепестки пламени завораживали, и он смотрел на них, не торопясь отвечать. Изуку ждал. Конечно, куда ему было спешить. — Когда ты умер, — заговорил Кацуки, и ему понравилось то, как призрак вздрогнул, — виноватым сделали меня. Я не был удивлён, тц, да никто не был. Упыри и их упырята наоборот тыкали пальцами. Дядя замял дело. Не знаю, что он там сделал, но в итоге от меня отвалили, я смог доучиться и поступить в Академию. А взамен… Он красноречиво замолчал. Продолжать было не обязательно — он видел понимание в глазах того, кого давно похоронил, но кого не готов был отпустить. Поэтому Изуку был тут? Не мог упокоиться — из-за Кацуки? Опять страдал, и опять по его вине? Изуку снова хотел прикоснуться. Казалось, он ощущал почти физическую потребность в том, чтобы тронуть его. Но снова этого не сделал. — Почему? Кацуки оскалился в улыбке. Его плечи задрожали от смеха. Он был сломленным и перекрученным. Он был уничтоженным. — А сам подумать не хочешь? Кто бы, по-твоему, не хотел трахнуть Динамита? Это же так круто — натягивать этого "непокорного героя" на хер. Многие ведь только и мечтают об этом. Видел форумы? Нет? Ха, я покажу. А пока они хотят, этот мужик делает. Такой же, как они. — Неужели Мицуки-сан не знает? Веселье кончилось здесь. Любое. — Ей не надо об этом знать. Никому, блять, не надо. Изуку поджал губы и стиснул пальцы на груди, как будто там ещё было чему болеть. Кацуки склонил голову, размышляя над тем, что могло быть внутри. Плазма? Белое свечение? Чистая энергия? Была ли там боль? — Мне жаль. — Мне не нужна твоя жалость. — Знаю. Я не жалею тебя. Мне грустно от того, что это происходит. С тобой. Кацуки небрежно пожал плечами и отвернулся. — Дерьмо случается. Я ещё жив. Он буквально почувствовал, как давление, о котором он даже не подозревал, немного спало. Как будто на него вся разом давила боль Изуку, его злоба и досада, а теперь он это всё с него снял. Квартира снова затихла. Перестала жужжать проводка. Когда он повернулся, Изуку смотрел на него с теплом в глазах и нежной улыбкой, мягко изгибающей его губы. Всё это звучало как "я рад, что ты живой". Кацуки дёрнул плечами, скидывая с себя это наваждение. — Лампочки из-за тебя опять покупать. Ты реально задрал. — Ох, да, эм, — Изуку смущённо почесал заднюю сторону шеи и улыбнулся шире, опуская взгляд. — И квартиру тебе выморозил. И стекло разбил. Прости, пожалуйста. — Ещё раз это сделаешь, я тебя солью напичкаю. Изуку засмеялся. Кацуки не чувствовал себя одиноким. Но ему было тошно от того, что кто-то знал — и этим кем-то был Изуку.ххх
Это ничего не поменяло. К счастью или нет, Кацуки было плевать. Просыпаясь, он обнаруживал конфорку рабочей. Кухня была прогретой к моменту, когда он выползал из комнаты. В ванной из крана бежала тёплая вода, если он не включал только холодную специально. Молоко перестало киснуть. Цветы не вяли, а красиво цвели на подоконниках. Проводка не трещала, электричество работало без перебоев. Изуку сопровождал его каждое утро по квартире. Болтал с ним, пока Кацуки лениво перекидывался с ним ничего не значащими фразами, прогружаясь для очередного дня. Как только проблемы с тем мальчиком были урегулированы, агентство сняло с него домашний арест. Наконец-то он смог вернуться к работе. Правда, в одиночку ходить не имел права, и на каждый патруль к нему был привязан кто-то. А если никто не мог, он вынужден был торчать в офисе за бумагами. К тому моменту синяки ещё не прошли. Раны от взрывов, что он себе наносил, или от лезвий на внутренней стороне бёдер, болели. Никто не спрашивал его ни о чём. На бинты не обращали внимания — он в них и без того всегда был. Так или иначе, жизнь налаживалась. Очередной спад прошёл, чёрная полоса закончилась, и он жил, как привык. Только теперь в квартире у него жило чёртово дружелюбное привидение, ждущее с работы, как послушный пёсик. Дома. Изуку не мог много. Кроме того, что сжигал лампочки, он едва-едва научился переворачивать страницы, не вырывая их и не проваливаясь сквозь. Иногда игрался с полупрозрачным тюлем, трогал цветы, рисовал на зеркале в коридоре всякие дурацкие рожи и писал пожелания, которые Кацуки не читал. Всё шло своим чередом. В этот день он возвращался с патруля вместе с Шото, когда ему позвонила мать. В последнее время она часто это делала. Они давно не виделись, но Кацуки не чувствовал, что скучал по ней. — Слышал новости? — это было первым, что она сказала. — В квартире твоего дяди что-то взорвалось, — второе. — Он в больнице, состояние тяжёлое, — третье. Они пытаются его спасти. Кацуки застыл посреди коридора и слегка склонил голову к плечу. Шото вопросительно-равнодушно посмотрел на него, но дожидаться не стал. Они уже были внутри офиса, так что тут нянек Динамиту не было нужно. Это было кстати. Кацуки чувствовал, как терял контроль над собой, когда слышал про дядю. Знала ли мать про то, что с её сыном делал её же брат? — И что? — Чё?? Чё значит "и что"?! Ты не слышал, что я сказала?! — Ведьма! А от меня ты какого хрена ждёшь?! — Ты, неблагодарный сукин сын! Сходи к нему! Он столько для тебя сделал! Кацуки ощутил тошноту в горле. Желудок болезненно сжался, в груди сдавило. Не блевануть в коридоре он смог только благодаря неведомому чуду. Она не знала. Она ни о чём не знала. Он привалился к стене спиной и прикрыл глаза. Маска хорошо прятала выражение его лица и то, насколько бледным оно стало. — Этот старый хрыч и без меня на тот свет отправится. — Что ты такое говоришь, Кацуки?! — Сходи к нему сама. Вдруг расскажет, сколько всего он сделал. Хотя вряд ли она была близка к нему настолько, насколько был он сам. На тот свет, хах. Там его давно уже ждали. В раздевалке Шото в очередной раз вопросительно на него посмотрел, а Кацуки в очередной раз его проигнорировал. Как бы ни хотелось ему не думать о случившемся, а мысли наводнили голову. Вились, как паразиты, присосавшиеся к мозгу. Когда он вернулся домой, квартира была пуста. Изуку в ней не было.ххх
— Каччан, ты в порядке? Кацуки вздрогнул. В темноте единственным источником света для него сейчас была конфорка в кухне. Он грелся, завёрнутый в плед. До этого момента. Он обернулся. Никакого знакомого молочного свечения позади не было. Это заставило его в недоумении нахмуриться. Вся кухня была пуста, в коридоре тоже никого не оказалось. Был только он один, единственный огонь в кухне и взъерошенные отражения в зеркалах. Он чувствовал, как тело его выталкивало. — Хренов Деку, — получилось дрожаще. Вдруг он и правда поехал кукухой? И тут же вздрогнул снова: голос раздался совсем рядом с ухом. — Я здесь, Каччан. Пожалуйста, не пугайся. Кацуки оглянулся, но по-прежнему никого не видел. Его эти приколы порядком подзаебли. Он тихо зарычал, искры заплясали в раскрытой ладони. — Вылезай, твою мать. Хватит со мной играть. — Не могу. — Ха?! Изуку — невидимый сейчас, почему-то — тихо вздохнул. Ему не нужно было дышать. Кацуки почувствовал, как мурашки побежали у него по коже, как встали дыбом волоски на задней стороне шеи и на предплечьях. Фантомное прикосновение отметило кожу над ключицами, там, где только-только начали сходить следы от удушья. Отметило и исчезло. Осталось слабым ощущением потусторонней прохлады. Кацуки сделал шаг в сторону, ни в коем случае не назад. Чувствовал себя тупо, разговаривая с пустотой. Но всё равно спросил: — Это ведь ты сделал? В ответ ему прозвучала только тишина. Напряжённая, звенящая. Нигде ничего не искрило и не трещало, но Кацуки ощущал вибрацию остаточной злости, не принадлежащей ни ему, ни кому бы то ни было вообще живому. Почему ему было так смешно? — Да. — Хах… И не видно тебя потому, что..? Изуку издал короткий звук, похожий на те, которые он производил в обозначении смущения или неловкости. Сейчас он бы, наверное, ещё запустил руку в волосы и встрепал бы их на затылке. Из-за этого они торчали бы в стороны ещё сильнее, под какими-нибудь особенно смехотворными углами. — Я потратил слишком много сил. И теперь не смогу… — он резко выдохнул. Зачем? — Не смогу поддерживать образ для тебя. Кацуки нахмурился, склонил голову вперёд. А потом до него дошло. Всё это время он знал, каким был настоящий облик Изуку. Знал, что тот сохранился таким, каким покинул мир. Переломанным, разбитым и истекающим кровью. Но для Кацуки он надевал маску, чтобы не пугать его, адаптировал под возраст по типу "каким бы я был в 25". Кацуки этого было достаточно. Он тихо сглотнул и поднял голову. — Покажи мне. Тишина изумлённо звенела. Казалось, будто из-за пределов реальности доносился сюда тихий звон, давил на перепонки. Кацуки ждал. В гостиной тихо-тихо тикали наручные часы. — Каччан, ты… — Изуку звучал тихо, так же тихо, каким был звон, каким было тиканье. — Ты уверен? — Нет. Нет, но, чёрт возьми, я хочу увидеть. Медленно, Изуку появился перед ним. Сначала показались тусклые глаза: один вывалился из сломанной глазницы, другой был затянут туманом. Склеру залило кровью. Потом из тьмы выплыло остальное лицо: выбитая челюсть, пошедшая трещинами скула, разбитая кожа, обнажающая плоть мышц и костей. Переломанное тело предстало перед Кацуки таким, каким не было на похоронах. Танатокосметологи постарались придать ему более-менее подобающий вид, но здесь, за лицом смерти, он не скрывал уродство, в которое обратил своё тело. Здесь он показывал вдавленную грудную клетку, внутри которой лёгкие просто лопнули. Показывал руки, выгнутые в разные стороны пальцы. Ноги — одна была сломана, вторая цела, но на ней не было ботинка. В подпалённых с левого боку волосах были осколки черепа. В расколах черепа были мозги. Изуку показался ему таким, мёртвым, таким, каким Кацуки не видел его в кошмарах, потому что образ юноши, уложенного в гроб, видимо, был ему ближе. Казался естественнее, хотя в такой смерти естественного не было ничего. Кацуки смотрел. Он хотел запомнить. — Я выгляжу ужасно, — прошелестел Изуку. Подрывник хмыкнул. — Ты мёртвый. Это не твоя вина. — И не твоя, Каччан. — Моя. Изуку промолчал, а его молчание было обо всём на свете. Кацуки и так знал. Ему не нужно было, чтобы призрак ему что-то пытался доказать. Он качнул головой и отошел к плите, где всё так же мерно горел огонь. Поднёс к нему руки, давая ладоням согреться. Изуку обронил: — Я тебя не виню. Кацуки мрачно улыбнулся. Интересно, а видели ли призраки в темноте? — Твоё дело. — И ты не вини. — А это не твоё. — Каччан. Кацуки фыркнул, раздражаясь. Его терзания не касались каких-то там мертвецов, которым полагалось загорать в раю или ещё что ещё где ещё с кем. Он посмотрел на полупрозрачный труп в своей кухне, скривил линию рта. И увидел, что Изуку улыбался. Улыбка его была тёплая и лёгкая, едва заметная. — Я его не убил, — сказал он. И тут же добавил, — прости. Кацуки хотел сказать, что больше к нему не пойдёт. Хотел сказать, что буквой "ю" ему на это всё, на какую-то там сделку и прочие дела. Хотел сказать, что завтра у него выходной, и он не против провести его дома, наблюдая за попытками Изуку манипулировать предметами. Хотел, но не сказал. "Спасибо", — не сказал тоже. Изуку всё равно услышал.ххх
— Чувак, ты в порядке? — Заебись. Киришима на том конце напряжённо молчал. Ожидал, что разговор продолжится, или ещё что, хрен знает. Кацуки вытянул ноги, сполз ниже по дивану и перевёл взгляд в окно. Там, за стеклом, день горел. Солнце светило ярко, слепило глаза. Кацуки казалось, что в этом дне его самого одновременно и не было, и было слишком много. Окна были закрыты. Если бы кто-то и заговорил про Динамита, он бы не услышал ничего нового. Сейчас мир гудел о том, что он был жертвой насилия. Поэтому Киришима звонил. Чтобы сообщить о новостях и спросить, правда ли это. Глупо было с его стороны. В сети ведь были видео-доказательства. Только конченный лентяй их ещё не видел. После взрыва в квартире дяди, конечно, устроили обыск и изъяли всё, что только можно было изъять. Все возможные улики, все более-менее уцелевшие папки с делами, которые он хранил дома. Проверили офис в целом и кабинет в частности, а там… Оказалось, что дядя очень любил хоум-видео. И что неплохо зарабатывал, продавая их особенным людям. Кацуки немного вырвало, когда он об этом узнал. От мерзости. От ненависти. От чувства грязи, прилипшей к нему изнутри, там, где обычная мочалка не дотянется. Так или иначе, у полиции оказались весьма компрометирующие записи со скрытых камер из кабинета прокурора. Фрагменты видео слили в сеть. Пусть никто не знал, откуда пошли первые отрывки, это не было удивительным. Кацуки никогда не верил в то, что это будет длиться вечно. В свою безопасность. В честное слово дяди. Звонки от матери он не хотел принимать. Она позвонила всего дважды, отца хватило на несколько дополнительных звонков и на одно сообщение: "Держись, сынок". Могло бы показаться, что мир рушился, но нет. Кацуки ходил в агентство и выходил на патрули — ему пришлось пройти очередную комиссию, чтобы доказать, что он, блять, в порядке. Что он адекватен. Пресса давила со всех сторон, но он умел избегать навязчивого внимания. В его жизни с этим было давно уже налажено. В свободное от геройства время он находился в своей квартире, по которой курсировало туда-сюда становящееся всё более и более отчётливо видимым привидение. Силы возвращались к Изуку, и он снова спрятал все свои переломы и мясо. Он выглядел встревоженным и виноватым. Выламывал пальцы. Жевал губы. Иногда от него фонило во все стороны так, что невозможно было работать за ноутом или смотреть телек. Тогда Кацуки его прогонял. Призрак уходил и появлялся снова. — Прости, — Изуку боялся смотреть ему в глаза, как будто что-то теперь можно было с ним сделать, — я поступил опрометчиво. Из-за меня ты пострадал. Я не знал про записи, Каччан. Мне очень жаль. Нужно было сначала поговорить с тобой. Или понаблюдать за ним побольше. А Кацуки не чувствовал, чтобы Изуку было жаль, или чтобы ему самому было хоть что-то как-то. Было пусто. Он как будто опять смотрел на события издалека, не был собой. Тело двигалось само, точно получало команды. Он не был зол. Он вообще не был. — Теперь мы квиты, — только и сказал он. Изуку поднял глаза. Они яростно вспыхнули. — Я не хотел тебе мстить. — Я не о мести говорил, тупица, — Кацуки ухмыльнулся и закинул руки за голову. Обнажённые ступни покалывало морозом от близкого присутствия призрака. — Твоя жизнь была загажена, моя вот слегка теперь тоже. Почти на равных условиях, а? — Но ты жив! А значит… — Хех, да. Я могу исправить всё. — Кацуки вскинул взгляд, проследил за дугой, по которой метнулся солнечный зайчик вдоль потолка. — Дерьмо случается. Но я живой. Изуку подался ещё чуть ближе. Поднял ноги, чтобы не морозить его сильнее, завис напротив лица. От него пахло горными вершинами, очень разряжённо и тяжело, яростной молнией. Кацуки обожал этот запах, когда в детстве забирался с отцом в горы. Обожал. Сейчас оно в нём отзывалось спокойствием. — Я боялся, что ты будешь уничтожен, — признался Изуку. Он снова выгнул пальцы, а Кацуки шлёпнул по ним ладонью. Они оба удивились, что у него получилось к нему прикоснуться. — Ой… — Больно? — Нет, я просто… Как будто по нерву. — Блин. Жаль. Изуку улыбнулся. Кацуки не был на него зол. Откровенно говоря, пусть и странным образом, но теперь ему было легче. Когда все эти воспалённые гнойники наконец-то вскрылись, и реки дерьма полились ему на голову, он чувствовал себя гораздо свободнее. Изуку сказал: — Я просто был очень зол, очень. Кацуки чувствовал, что за него заступились. Это было приятно и унизительно в равной степени. Первое его удивило, а второе разозлило. Он не был беспомощным мальчиком. И то, что призрак вступился, тоже не прибавляло шарма ситуации. Но. Но Кацуки не был один. Петля на шее, может, ещё и была, но уже не затягивалась. Шатающийся табурет кто-то страховал. Жители и злодеи смотрели на него, а видели кого-то, кем воспользовались. Они ожидали, что его стало легко сломать, но оказались неправы. Динамит держал спину прямо, а голову гордо поднятой, рычал и скалился, торжествовал, спасал и защищал. Оставался собой — наверное, в какой-то степени даже лучше. Он был сильным. Они ждали, что он начнёт идти трещинами. Он не мог их так порадовать. Группа юристов агентства взяла на себя ответственность за произошедшее. Вскоре после того, как прокурор пришёл в себя, ему было выдвинуто обвинение. Шантаж, и насилие, и нанесение увечий, и распространение материалов порнографического характера, а зарабатывание на этом… Карьера его явно была уничтожена. Одним из вечеров, держа пакет с замороженными овощами у лица, Кацуки облокотился на спинку дивана, на котором сидел свернувшись. В квартире было прохладно, но в этот раз Изуку был зол совсем немного. Его задевало, что кто-то смог задеть Динамита, а Кацуки было весело от этого. Поглядите-ка, у него теперь было привидение-фанат, отчаянно болеющее за своего кумира. Он наблюдал за тем, как Изуку перебирал листочки у фикуса, который в последнее время здорово вырос. Его успокаивало то, что он мог касаться чего-то, и что оно при этом не погибало. Вдохновляло. Может, однажды он сможет даже показаться ещё кому-то, кроме Кацуки. Может, сможет вместе с ним гулять по улицам, ходить в супермаркет. Может, даже сможет быть героем. Кацуки подпёр голову рукой и прикрыл глаза. — Ты не ходил к матери? Изуку замер, напряглись его плечи. Медленно, расслабились снова. Голова опустилась. — Нет. Я бы не хотел, чтобы она видела меня. Это разобьёт ей сердце. — А сам её увидеть не хочешь? — Очень! Больше всего на свете. — Изуку сжал пальцы в кулак, щёлкнули суставы. Кулак разжался. — Но тогда я не смогу сдержаться. Не могу позволить этому случиться. Кацуки хмыкнул. В тишине квартиры было слышно тихое тиканье часов, слабый намёк на звуки с улицы. Где-то у соседей шумела музыка. Кто-то собирался выгуливать собаку. Изуку зарылся пальцами в землю в горшке с фикусом и поворошил её. Кацуки качнул ногой. — Эй, Деку. Это было больно? Изуку поднял на него взгляд и непонимающе нахмурился. Тогда Кацуки решил конкретизировать вопрос. — Что ты чувствовал, когда умирал? Тебе было больно? — Ах, вот ты о чём, — Изуку поджал губы, стал задумчивым. — Было. Когда читаешь все эти книги и смотришь фильмы, веришь, что смерть после такого мгновенна, да? Ну… это не так. Несколько секунд после случившегося я ещё был жив. Тогда я этого не осознавал. Теперь вот осознаю. — А сейчас? — спросил Кацуки. — Постоянно, — ответил Изуку. И прижал холодную ладонь к его подбитой скуле.ххх
Кацуки не на что было жаловаться. У него была карьера, которую он не планировал заканчивать. У него была хорошая квартира, в которой его никто не доставал. У него были хорошие отношения с матерью и отцом, которые поддерживали его и, конечно же, встали на его сторону на суде. У него были друзья, которые грубо отбивали любые нападки на Динамита, если кто осмеливался что-то в его сторону сказать. У него случались чёрные дни, но были и белые. У него был призрак дома, который провожал его на работу и встречал с неё. А по выходным они смотрели что-то, говорили о чём-то и ухаживали за небольшим садом на балконе и подоконниках. Всё было просто и вполне понятно. На исходе зимы Изуку спросил: — Можно мне остаться с тобой? — И вот это было непонятным. Зачем он этого хотел? На вопрос он улыбнулся — тепло, тепло, так, как не улыбался при жизни. Он был взрослым, хоть и погиб совсем юным. Призраки не менялись после смерти, так откуда же в нём была эта мудрость? Кацуки не видел её за слепящим эгоцентризмом? Не хотел видеть, потому что боялся того, насколько сердце его бывшего друга детства было огромным и горячим? Изуку опустил взгляд. Робкий мальчик под маской взрослого юноши, или наоборот. Смял края футболки с дурацкой надписью, о которой говорил, что купил её, но не успел ни разу надеть. Она была ему большой тогда, а сейчас оказалась впору. — Когда мы были маленькими, я очень этого хотел. Чтобы мы были рядом, и чтобы героями тоже стали вместе, и чтобы злодеев побеждали — вдвоём. Были крутым дуэтом. Я так и не выбрал себе геройского имени, они все были глупыми, сейчас я это понимаю. Когда я появился, ожидал, что ты будешь всё тем же. Но ты другой. Лучшее в тебе осталось: ты всё ещё не сдаёшься. Мне нравится тебя видеть таким и… знаешь, сам ты тоже. Очень. Я-я бы хотел остаться с тобой подольше, пока… пока ты позволишь. Пожалуйста? Он неуверенно, боязливо посмотрел на Кацуки, как будто тот ударил бы его. А Кацуки был немного обескуражен, но драться ему не хотелось. За столько времени — боже, прошли уже месяцы — он успел привыкнуть к постоянному присутствию Деку рядом, к его голосу и глупым шуткам, к играм со светом, теплом и изморозью на зеркалах, которая, тая, превращалась в бесячие пятна. Это было иронично. Они были знакомы с рождения. А когда Изуку был жив, Кацуки не пытался его узнать по-настоящему. Ему нужно было восхищение, обожание и признание, хотя Изуку и так с лихвой давал ему всё это. А вдобавок протягивал чёртово сердце. В этом человеке были мечты и жажда знаний. В голове у него вились мысли и формулы анализа. Он был ходячей энциклопедией обо всём, что происходило в городе, о каждом герое, о тех, с кем он рос. Наверняка он видел, какими они все будут. Как он мог не сожалеть о том, чего лишился? Кацуки лишил его этого. Он понимал, что решение было за Изуку, но последний толчок был именно его рук делом. Его собственных. А Изуку всё так же смотрел на него глазами чистыми и живыми, искренними. Смотрел с восхищением, и теплом, и обожанием. Его вдохновляло то, что Динамит делал. Кацуки не говорил ему, что в основном Динамит такой из-за него. В честь него. Ходячий монолит. Надгробный памятник. Сам по себе он бы наверняка вылепился во что-то намного более кровожадное, а не отчаянное. Он бы стремился побеждать, а не спасать. Кацуки ухмыльнулся. Внутри него было тепло. — Ты же не к месту привязан, да? Изуку качнул головой. — Нет. — Значит вариант с переездом не канает. — Ах. Каччан, неужели ты хочешь меня бросить? — призрак застонал. Дурачился так легко. — Ты прав. Я смогу появиться везде, где будешь ты. — Так у меня, получается, есть задрот-сталкер. — Каччан! Впервые, наверное, в жизни Кацуки так легко смеялся. Он махнул рукой нарочито небрежно. — Хрен с тобой. Оставайся. Но если ещё раз лопнешь мне лампочку или запачкаешь зеркало, откопаю твой труп и сожгу. Изуку содрогнулся, очень явственно. — Пожалуйста, не надо. Кацуки не стал уточнять, что шутил. Он бы не стал этого делать. Трупы не пугали его, хоть это и не означало, что он хотел бы их трогать. Но… этот конкретный… Он был особенным. Единственным, которого он хотел бы избежать. Единственным лично его. — Поначалу я думал, что ты здесь, чтобы забрать меня, — он подпёр голову рукой и слабо пнул призрака в бедро. Теперь Изуку был материальным довольно часто. Становился лучше с каждым разом. Он был бы прекрасным героем. Изуку перехватил его ладонь, сжал лодыжку и вжал подушечку большого пальца в мякоть ступни между пяткой и плюсной. Слушал. И Кацуки говорил. — Всё ждал, когда это уже случится. Но ты не забирал, так ещё и помогать собрался. До сих пор не понимаю, что тобой движет. Настолько ли ты добрый и простой дурак или в твоей башке уже есть целый план по тому, чтобы убить меня наиболее извращённо? Глаза призрака сверкнули. Взгляд потяжелел, радужки стали темнее. Цвет ушёл в более глубокий. Но холод не рос, оставался сконцентрированным внутри тела Изуку. Он не был зол, хотя слова его, казалось, немного всё же задели. — Я не планировал забирать тебя, Каччан. Мне не нужна твоя смерть. Я бы хотел видеть, как ты живёшь. — Так ты просто великодушный тупица. Ни капли не поменялся. — Уж простите. Если бы Кацуки не был таким зацикленным засранцем, они бы смогли дружить. С Изуку было легко. И даже называть его по имени, не используя обидное прозвище, казалось естественным и правильным. Кацуки расслабился. Потом сощурил глаза, плотоядно улыбаясь. — И что это вообще было? Ты мне в любви признался или что? Изуку застонал и спрятал лицо за руками. Всё равно было видно, что он покраснел. — Это симпатия, Каччан… просто симпатия. — Да без разницы, — Кацуки отмахнулся, хохотнув. — Как ты себе это представляешь? — Давай не будем об этом! — Призрак замахал руками, как мельница, совсем как когда-то, когда его ещё можно было потрепать по волосам. Чего Кацуки никогда не делал. Изуку накрыл щёки ладонями и поджал губы. — Боже, как же неловко… Кацуки усмехнулся, подпирая голову рукой. Наблюдать за ним было потешно. Шутить над ним было легко. Шутить без злобы — приятно. — Никто тебя за язык не тянул. — И я уже жалею, — буркнул Изуку. Убрал руки и посмотрел из-под чёлки, делая вид, что обижен. На самом деле обиженным не был. — У тебя сегодня хорошее настроение. — Да просто подумал, что это тупо, — Кацуки хмыкнул. — Типа. Ты можешь меня прикончить и, может, это даст тебе наконец-то переродиться. Чувство удовлетворения или что там ещё. Не верю, что ты не думал о том, чтобы сделать это. Толкнуть меня под машину, чтобы потупее сдох. Или уронить что-нибудь сверху. Или столкнуть с моста. Я ведь… всё ещё… Изуку тяжело вздохнул. Казался усталым. Не нуждался в дыхании, но всё равно его имитировал. Для кого он это делал? — Я уже говорил об этом, Каччан. Я хочу, чтобы ты умер как можно позже. — Его взгляд стал жёстким и решительным, и голос тоже. — И я всё для этого сделаю. Кацуки позволил себе улыбнуться уголками губ. У него по коже мурашки шли от такого Изуку. — Да пофиг. Как только появится такая возможность, сделай это и не тупи. Ты ведь можешь? — Могу. Это было всё, чего он хотел услышать. Не для того, чтобы воспользоваться, но просто чтобы знать. Чтобы иметь это в виду. Хотя он и знал Изуку, в нём одновременно сидела и вера в его слова, и сомнение в них. Изуку мог быть благородным до мозга костей, а мог действительно просто втираться в доверие, чтобы нанести удар в самый неподходящий момент. Но он помогал. До этого всё, что он делал, было участием и заботой. Он находился с Кацуки рядом, когда ему было плохо, и молчаливо поддерживал. Не жалел. Только был неподалёку и шептался с цветами, зная, что вид их, цветущих, Динамита радовал. Он чуть не угробил дядю, хотя любая, особенно человеческая, жизнь всегда была для него превыше всего. Он даже злодеев жалел. Это могло играть и против него, ведь жизнь Кацуки была тоже вещью относительной. Он мог бы уничтожить её в один момент. Мог бы оборвать — и не делал этого. У него было очень много возможностей, и он ни одной не воспользовался. Насколько можно было ему доверять? Кацуки подумал, что сдаваться без боя не собирался. И если придурок захочет забрать его, ему придётся круто для этого постараться. Ещё круче, чем чтобы выбраться из нигде и научиться взаимодействовать с реальными материальными предметами. Он был спокоен. — Только квартиру мне не взрывай. Я её люблю. Изуку застонал. Кацуки беззвучно засмеялся, закрывая глаза. — Каччан.ххх
Новая квартира была неплохая. Кацуки даже почудилось, будто в ней дышалось легче, чем в отчем доме. Здесь, казалось, всё будет по-другому. Наверное, это было слишком самонадеянно. Призраки и не собирались его оставлять. Его звали Изуку. Кацуки знал, что он мог многое.