[несколько картин из жизни русского фаэтона]
I
В разодранных в кровь ногах Вацлав начал прозревать бабочек и коктейль чёрных точек баров Коктебеля. С Волошиным он не виделся никогда, но его строчки про демона запомнились и впились в движения.Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ! Весь хор светил — един в моей цевнице, Как в радуге — един распятый луч
В промозглое тело Парижа не хотелось. Он стучался в зеркала репетиционного зала, в станки, в самую душу... Сидя на банкетке и снимая пуанты, Вацлав начал прозревать что-то. Фокин или только его тень (выгнали же Мишеля в прошлом году) длинными вертлявыми пальцами, склонными к аффективному душению голых шей, наигрывал Шопена с механическими форшлагами, обрубками трелей – любовь, что не сбылась и которой не было. Соловью раздавили глотку. Дягилев с нажимом, сверяясь с часами, одёрнул его: «Собирайся быстрее». И запоздало, сквозь толщу проигрываемых где-то глубоко внутри движений, в ответ: «Банкет?». – Примерка.II
Они возвратились поздно, от Пуаре. Нижинский был опьянён воздухом ателье, детской приманкой конфетами: с судорожно перекатывающимся, птичьим кадыком, с прикрытыми белой парчой плечами и ключицами, что привыкли не в пример быть голыми. Глаза, блестевшие тем диким, то ли скифским, то ли арабским светом, смотрели, облачённые в чёрное. Дочеловеческие. Для Дягилева – любимые, златоносные и всё-таки заменимые. Всюду горький дым: по этажу гудит рассыпанная трупа, а Дягилев, прося вновь и вновь Вацлава повернуться, курит, выступая китайским божком сквозь дымно-жемчужное марево. Оценивает костюм: клонящиеся к земле рукава, чёрные пуговицы. – Садись сюда. И вишнёво-флорентийски пахнет макушка, душистый печальный пробор польского Пьеро. Подчёркнуты пунцово-красным яблочно-сочные в кристальной цельности губы, изогнуты брови. Попали под дождь, возвращаясь: макияж начал падать... И ещё не согретые с холода руки пахли маком и ночными объятиями, стоптанными, разодранными в кровь пальцами. По-французски: «Завтра рано вставать». И когда надоевшие Вацлаву, ненавистные, злые, но забытые губы приближаются к уху: «Je m'en fiche – наплевать».