«Ты осмотрела северный район Монда?» «Да, тот донос оказался ложным» «Ты проверила этих людей на наличие жалоб со стороны полиции?» «Да, Джинн. Один из них был судим за кражу» «Ты полила бегонии на окне в архиве?» «Конечно– Постой, что?»
В борьбе с демонами Люмин могла забыться хотя бы на час-второй, пока вспарывает охотничьим ножом чужую изуродованную огромными взбухшими венами шею. Чужой уродливый труп вызывает отвращение только у людей, не привыкших видеть подобную картину, для девушки же это не больше, чем галочка в ежедневнике. В жуткой агонии демонические костлявые пальцы пытаются нанести охотнице последний удар в спину, но в таких ситуациях её напарник одним четким выстрелом окончательно обрывает чужую жизнь, с некой брезгливостью стряхивая кровавые ошмётки с одежды. Дайнслейф всегда в глазах Люмин был немного с придурью: в один день ввалился в только-только открывшееся бюро и тут же попросился в охотники, ссылаясь на свои благие намерения. Молчаливость и излишняя загадочность не играли ему на руку, но даже спустя какое-то время агентству не удалось найти хоть что-то, что могло бы тут же уничтожить его репутацию. Джинн, видя в глазах Дайна неподдельный интерес к персоне Люмин, решила отдать его под её крыло. Он тянулся к охотнице так, словно она — последний его оплот надежды, последний луч солнца перед тем, как он погрузится в мутный океан своей новой работы. На большинство вопросов Дайн пожимал плечами, и каждый, кто мог, назвали его «вчера родившимся». Такое незнание доходило до полнейшего абсурда, ведь он даже не знал, когда у него день рождения и есть ли у него ближайшие родственники. Запросы на проверку у других регионов тоже не дали особых плодов: в Ли Юэ его видели лишь раз на каком-то Фестивале, от Иназумы и Сумеру пришел вовсе отрицательный ответ. Все были почему-то уверены, что Дайн хотя бы снимает комнату в каком-нибудь дешёвом хостеле, но этот миф тут же развеялся, когда Люмин увидела его дремлющим за зданием бюро, где обычно располагается различная макулатура на утилизацию. «Ты же понимаешь, что сейчас вызвал у меня еще больше вопросов?», — девушка недовольно вздыхает, глядя на то, как Дайнслейф вновь сонливо пожимает плечами. Резко дёргая его за ворот рубахи, она пытается его поднять с нагретого места, выкрикивая что-то в духе: «Уговорил, уговорил, у меня будешь жить!», на что Дайн еле заметно улыбается.«Но помни: если со мной что-то случится в пределах моей квартиры, с тебя живьем снимут кожу и заставят раскаяться»
Несмотря на то, что в бюро Дайнслейф работает не так долго, его навыки впечатляют: рассекая воздух, новоиспеченный охотник отлично справляется с холодным оружием; нанесённые им удары всегда настолько четкие, что в Люмин закрадываются сомнения в том, что он новичок в этом деле. Подобные навыки вкупе с немногословием настораживали старожил этого дела, однако девушка уверяла их, что постарается выудить из напарника хоть какую-то информацию. Аура Дайна была отталкивающей, тяжелой, но Люмин, хоть и нехотя, старается раскрыть дверцы чужой души. Проблемой было то, что каждый из них всегда работал один. Напарничество тогда для них было словно заумная книжка — прочитать прочитали, а вот понять не смогли. Люмин злобно рычит, когда Дайнслейф вмешивается в её уже отработанную схему; Дайн, в свою очередь, кидает хмурые взгляды на коллегу, когда та удирает резко вперёд для очередного удара. У них не было никакой синергии: Люмин ломилась в бой, забывая обо всем на свете. Дайнслейф, в свою очередь, наоборот медлил, стараясь выработать хоть какую-нибудь стратегию. Демоны — существа непредсказуемые, в большинстве своем непохожие друг на друга, из-за чего одна ошибка может стать роковой. Видеть чужую кровь неприятно, особенно если она принадлежит не твоему врагу, а напарнику, крик которого забудется явно нескоро. Так было и у них: чудище рассекло одним скользящим ударом бок Люмин, когда та замахнулась для добивающей атаки. И тогда, впервые за все время, Дайнслейф раскрыл себя с совершенно другой стороны, неизвестной никому ранее. Она понимала, что добить кровожадную тварь для него — дело пустяковое, тем более когда оно находится на грани жизни и смерти. Он пачкает руки в чужой гнилой крови, срывает уже грязные перчатки и помогает девушке хоть как-то остановить кровь, используя подол рубашки вместо бинта. В темно-голубых глазах плещется нескрываемое волнение, которое он раньше умело прятал за ширмой своего скрытного характера. Почему-то именно ранение Люмин послужило ключом к замку тайн Дайнслейфа. Отчитавшись об успешном выполнении задания Джинн, оба направились в сторону дома. Охотница имела одну довольно плохую привычку — скрывать любые свои ранения и переживания под вечно ехидной маской, и потому Гуннхильдр порой даже не догадывалась о том, что с её сотрудницей происходит на самом деле. В тот день Дайн ей подыграл: соврал, что в бок Люмин влетела уж очень напуганная присутствием нечисти собака, оставив небольшой синяк. Девушка лишь поддакивала ему, допустив мысль о том, что её наставница довольно наивная, раз поверила в подобную глупую ложь. Окровавленную блузу не было видно только благодаря пальто Дайна, которое он накинул на девичьи плечи, на что получил тихое «спасибо». И только дома он смог нормально обработать рану: прочистил перекисью, найденной в аптечке, и наложил швы. Боль была ужасная, Люмин искусала все губы, но не закричала, и уж тем более не заплакала. Вопросов у девушки к своему соседу теперь было еще больше, ведь не каждый знает, как правильно накладывать швы. В тот вечер Дайнслейф впервые пошел на контакт, раскрывшись Люмин. Он назвал себя скитальцем, ищущим то, что потерял из-за собственной слабости. Дайн не понимал, что это могло быть: время беспощадно стирало давние воспоминания, оставляя лишь непонятные ему обрывки эмоций и ощущений. В поисках того самого мимолетного момента, он проходил сквозь огонь, воду и медные трубы; обстоятельства вынуждали ещё совсем юного парня учиться сражаться и обороняться. То, что он искал, казалось ему теплее самого солнца, но в то же время холоднее самых высоких пиков Драконьего Хребта. Чем дольше Дайн скитался по различным городам и деревням, тем больше осознавал, что ни один предмет на свете не может обладать подобными качествами; чувство чужих нежных рук все чаще отпечатывались на его плечах, и до него наконец-то доходит, что ищет он самого настоящего человека. Теряясь в бесконечных поисках, он сумел обойти добрую половину Тейвата, каждый раз ставя свою жизнь в угрозу и после разочаровываясь, что этот риск не принес никаких плодов. В Мондштадт, город свободы, Дайн прибыл в самую последнюю очередь — общий лик города по какой-то причине отталкивал его, словно его «цель» не могла находиться в таком ветреном месте. Под покровом ночи улочки во всех городах всегда были пустынны, но именно здесь, в Монде, Дайн впервые увидел охотника на демонов, выполняющего свою работу. В чужих золотых глазах искрила бесконечная ненависть к бесформенно-огромной груде мышц, но Дайнслейф увидел в них то, что начал еще искать совсем юнцом — то солнечное тепло. Дайнслейфу чужда такая открытость, ведь ранее ему не приходилось ни с кем делиться историями из жизни; Люмин же наоборот облегченно вздохнула, ведь прекрасно осознаёт, что такой человек не способен настолько глобально соврать. Её рука мягко треплет белокурые волосы, как заботливая мать, показывающая, что бояться вовсе нечего.«Это ты мне так завуалированно в любви сейчас признался?» «Вполне возможно»
Дайну кажется, что после этого разговора у них двоих есть целая вечность; в Люмин было то самое чарующее тепло, за которым он, казалось, охотился вечность. В её руках — затупившийся, но неизменно верный охотничий нож, ладони измазаны стухшей густой кровью, но даже так девушка пленит его своим видом. «Что же делает меня такой особенной в твоих глазах?» — Люмин видит и чувствует чужой интерес всем своим существом, но в ответ получает лишь кислое молчание. Для Дайнслейфа оно наполнено множеством не озвученных чувств, которые выливать сейчас неуместно, пошло и некрасиво. Время шло, менялся и сам Дайн: быть может, он не стал более открытым по отношению к Джинн и другим сотрудникам, но абсолютно точно начал доверять своей напарнице. Ночные посиделки стали для обоих своеобразным ритуалом, когда все тайное и не очень становилось явным. Эти факты из его жизни казались Люмин уж очень странными и забавными: Дайн, например, не очень любит вкус брокколи, считает Праздник Морских Фонарей глупой растратой государственного бюджета и думает, что Мондштадтское вино куда слаще, чем кажется. В такие моменты можно увидеть его истинное лицо — подобен ребенку, которому нужны живые уши для его насыщенных рассказов о своих скитаниях по миру. Дайнслейф повидал многое, что скрыто от глаз обычного гражданского; и смерть, и голод не обошли его стороной, и он клянется Люмин собственным сердцем и душой, что защитит её от самых страшных мучений. Она не считает его романтиком, но эта фраза из его уст звучала уж очень необычно. Такая детская откровенность вызывала у девушки беззлобный смех, и краснеющие уши мужчины лишь подливали масла в огонь зарождающихся чувств. На собственной щеке Дайн чувствует легкое касание чужих губ и понимает, что этот разговор — их точка невозврата. Вздувшееся тело неприятно трещит под натиском заточенного ножа; Люмин не любит вскрывать эти забитые гноем и слизью мышцы, но некоторых демонов можно уничтожить лишь точным ударом в их сгнившее сердце. Кожа таких тварей толстая и грубая, из-за чего пули попросту не достигают своей конечной цели. На искривленных суставах зияли глубокие надрезы, не позволяющие чудищу и пальца поднять. Секунда — и враг полностью повержен, оставляя на лице девушки ещё больше разводов ярко-алой грязи. В её бесстрастном взгляде Дайн ловит ноты удовлетворения своей работой; протягивает девушке руку, сжимает покрепче и тянет на себя, позволяя встать с сырой земли. В ответ Люмин лишь слегка приподнимает уголки губ, строя скромную улыбку, но у Дайнслейфа от такого жеста сердце прорастает тысячами бутонами роз. — Неплохо сегодня поработали, не находишь? — в девичьей ухмылке мужчина слышит задор. — Я бы даже как-нибудь отметила такой успех. Но в иссиня-голубых глазах плещется лёгкая досада и негодование, слова её не ранят, но и не радуют. К импульсивности напарницы Дайн приспособился уже давно, что вынудило его научиться думать и анализировать быстрее. То, что он раньше не мог назвать внутренним пониманием наконец-то стало им: в резких порывах Люмин он был тем, кто надёжно прикроет спину; был тем, кто защитит от удара изуродованной тяжелой руки. Она не была той хрустальной девой, что рассыпется в миллионах трещинах от неправильного касания, но Дайн искренне боялся за неё так, будто каждая их битва — последняя, решающая. Люмин каждый раз хвасталась, что она крепче самого вольфрама, но Дайнслейф спорит, утверждая, что даже самый крепкий материал может сломаться. — Наш успех — это те задания, где я не принимал особого участия? — он чуть улыбается, видя, как Люмин теряется и отрицательно машет руками, в попытках как-либо оправдать себя. — Не перегибай, не перегибай! Сегодня я просто увлеклась! Ну-ка убери эту кислую мину и лучше глянь, что мне удалось вытащить из его туши. В свободной руке вместо ножа красовался небрежно сломанный рог: несмотря на свой непрезентабельный вид, он излучал, переливался темно-золотистым светом, подобно благородному янтарю. Под холодными лучами ночной луны «артефакт» отражал их, создавая тем самым на стенах медные кляксы. На лице Люмин Дайн замечает самодовольную улыбку, словно они словили самый большой куш в их жизни; в глазах его застыл немой вопрос, на что девушка ехидно усмехается и убирает добычу в сумку, предварительно завернув в холщовый мешочек. Даже за столь плотной тканью свет, хоть и слегка, но пробивался, из-за чего Дайнслейф невольно сравнивает этот рог с каким-нибудь пером птицы феникса из сказок. Люмин всегда думала, что её напарник знает куда больше, чем любой другой человек в бюро, но и сейчас она крупно ошибалась. — Чего так пялишь? Неужели Джинн тебе не рассказывала ничего? — полученный кивок заставляет Люмин обречённо вздохнуть, но она, не теряя былого энтузиазма, продолжает. — Ну, знаешь, подобное явление на моей памяти довольно редкое, возможно поэтому она не стала грузить твою голову подобными вещами. Этот рог — своеобразный артефакт, который уж о-очень ценится в кругах охотников за этой дрянью. Из него, вроде как, можно более сильное оружие выковать?.. Я, честно говоря, никогда не интересовалась тем, что с ними происходит позже, но одно я тебе сегодня гарантирую — заплатят нам в два раза больше, а значит охоту действительно можно считать успешной. Купим чего-нибудь вкусненького, Дайн, не куксись! В бюро Джинн недоверчиво косится то на Люмин, то на этот самый рог, задавая параллельно какие-то уж больно очевидные вопросы. Гуннхильдр никогда не сомневалась в силах сотрудницы, ведь она собственными глазами видела её боевой потенциал, и где-то внутри под ребрами всегда таился страх увидеть девушку в гневе. Дело было, скорее, в не самой лучшей удаче Люмин: за всё то время, что она работает в Мондштадтском бюро (а это, на минуточку, больше трёх лет точно), это был второй раз, когда она притащила в лабораторию агентства что-то по-настоящему ценное. Джинн с заумным взглядом рассматривает сокровище под лупой, периодически постукивая молоточком по шероховатой поверхности. Пока Люмин расплывается в фантазиях о крупных деньгах, Дайнслейф внимательно слушает некоторые вердикты, исходя из поверхностных наблюдений. Брови Гуннхильдр кривятся в легкой досаде, словно она сейчас проиграла всё, что у нее было за душой. Перед Люмин возникает пачка купюр, и та с огромной радостью выхватывает её, ехидно смеясь и радуясь такому успеху. Её улыбка в сердце Дайна отпечатывается чем-то теплым и солнечным, но сейчас он старается отогнать эти сладко-приторные мысли. Пока на улице собирался неприятный ледяной дождь, Люмин на пару с Дайном отогревались дома под фоновый шум какого-то радиоэфира. В их планах было хотя бы часик прогуляться по пустынным улочкам Мондштадта, пока их не заполонили шумные жители города, но непогода разрушила все их планы, заставляя свернуть все свои дела. Их путь теперь стал еще короче: купить в магазине чего-нибудь вкусного, а после топать в сторону дома. Люмин кусает дольку кисло-горького апельсина, задорно рассказывая истории из её детства, и Дайнслейф вновь ловит себя на мысли, что ради таких моментов готов свернуть горы. Глаза её сияют ярче самого солнца, но под властью гнева становятся ничуть не хуже до жжения холодной луны. На душе его — невероятное облегчение и осознание того, что его личное сокровище здесь, рядом, весело смеётся и даже не думает унывать. Держать легкую девичью руку в своей увесистой приятно; Дайн утыкается в плечо Люмин носом, вдыхая легкий апельсиновый запах, на что девушка удивлённо охает и чувствует, как уши стремительно краснеют. Из старенького радиоприемника доносится знакомая обоим песня, и девушка, не выдерживая неловкости ситуации, вскакивает с нагретого дивана, притягивая Дайна к себе. — Видел бы ты себя сейчас, маленький щеночек! — Люмин не позволяет ему возникнуть, закидывая одну руку на плечо, а другую вытягивает вместе с чужой в сторону. В её жилах бурлит азарт, и, прикусывая губу, девушка старается закружить своего соседа в безумном ритме танца, пока их любимая песня слышится из динамиков радиоприёмника. Даже здесь, в четырех стенах, Дайн чувствует её импульс, её энергию и силу; в своей медлительности он впервые видит плохую сторону, понимая, что совсем не поспевает за Люмин, то путаясь в своих ногах, то случайно наступая на её стопы. Этот бешеный темп приглушает каждое тихое извинение Дайна, каждый судорожный вздох и выдох. «Люмин, танцевать-то я совсем не умею», — эти слова застряли где-то под языком, не позволяя разрушить девичью радость. Её слова ни разу не ранят ведь, в конце концов, это та верность, которую он ощущает по отношению к своей напарнице. Их песня затихает, а вместе с ней напор Люмин стремительно ослабевает, однако Дайн не стремится отпускать её руки. В её усмешке слышится лёгкая подколка, ведь она прекрасно понимает, что Дайнслейф не был готов к этой её трехминутной «авантюре». Зачем девушке читать чужие мысли, если она отлично умеет читать эти неловкие движения? Выпутывая ладонь из чужой хватки, Люмин шепчет Дайну что-то про уроки танцев, а после аккуратно целует в щеку, словно они откатили время на несколько месяцев назад, когда болтали о тех самых глупых брокколях и Мондштадском вине. Пунцовый румянец неприятно щиплет щеки обоим, и Дайну хватает смелости прижаться своими губами к горячему лбу Люмин, оставляя практически невесомый поцелуй.«Когда-нибудь мне хватит смелости, но не сегодня»