Раны

      Достоевскому почти всегда везло выходить из всех передряг целым и невредимым. Порой, это восхищало. Когда здание, в котором пару минут назад Демон читал очередную не особо интересную книжку, вспыхнуло, а после взорвалось и разлетелось на щепки, мужчина был мало того, что цел, так даже одежда на нем была как с иголочки. Все такой же красивый, нетронутый, смертоносный. Почти всегда ускользающий от любой угрозы. Почти.       Сегодня ему повезло меньше. Попасть под шальную пулю, а после ещё и кучу мелких, ноющих ссадин заработать не входило в планы Достоевского. Впрочем, проблем особо серьезных это не доставит. Завтра у него день свободный, так что есть время отлежаться. Тем более, когда под боком вот уже несколько лет преданная, любящая омега.       Ночь октября, как и весь месяц, была грязной, мокрой и холодной. Улицу вот уже час накрывает сильнейший ливень. Барабанит по крышам, скрывает за своими струями свет фонарей, но при этом даёт какое-то странное ощущение безопасности.       В отличие от улицы, дома было как всегда тепло и уютно. Гнездо крыс никогда не казалось своим обитателям отрадным, в отличии от незваных гостей, считавших это место «Чертовой дырой между кругами ада». Мягкая, хоть и потрёпанная, мебель, деревянный пол, старое фортепиано где-то в глубине убежища. В самой комнате приятный глазу полумрак, закрывающие окно шторы и, возможно, не самая мягкая постель. Но им и этого достаточно.       Достоевский сидит, чуть сгорбившись и опустив полуприкрытые глаза в пол. Из одежды на нем только пижамные штаны. Вокруг, на светло-серой простыни, разбросаны бинты и бутылек антисептика, вроде, зеленка, но Федор не приглядывался. В это же время у самого уха раздается приятный, бархатный голос. —Хозяин, что уж вы.. хорошо, что пуля не задела органы. —Я не был причастен к перестрелке, просто пуля-дура. На это Гончаров тихо хмыкнул, не убирая с лица знакомой, привычной уже улыбки. Омега проводит ладонью по худому телу, взглядом цепляясь за каждую ранку, ссадину и каплю высохшей крови. Все это настолько неприятно видеть на красивом теле своего альфы, что хочется взвыть.       Приподнявшись на коленях, Гончаров осторожно касается губами царапины на самом изгибе, где шея переходит в плечо, а после проводит по все ещё отдающей запахом крови ранке языком. Фёдор выдыхает, но никаких возражений не имеет.       Почувствовав, как альфа отреагировал, Иван ненадолго замирает, надеясь не услышать просьбу оставить своего Хозяина, но, ничего не услышав, продолжает. Опускается чуть ниже, иногда оставляя на красивой, бледной спине влажные следы от поцелуев, переходит к очередной ссадине, зализывая её на манер кота. А потом к следующей, уже чуть ниже лопатки. С каждым прикосновением неприятная боль, будто фантомная, покидает тело, оставляя лишь приятный холодок, когда омега отстраняется и переходит к следующему повреждению.       По правде говоря, Гончаров сейчас по-настоящему счастлив. Его Господин, его Бог, его Хозяин позволяет касаться своих ран, залечивать их, оставлять на бледной коже нежные, теплые поцелуи, отголоски которых вызывают мурашки. Вкушать приятный, чуть терпкий аромат. Похоже на смесь ромашки, темного шоколада и крепкого черного чая. Такого, который омега каждое утро, где бы Достоевский не был, приносит и подаёт ему в одной и той же белой кружке. Судя по календарю и слегка усиленному запаху, у альфы со дня на день начнется гон. Поэтому лучше задобрить Федора, пока есть такая возможность. Конечно, он никогда не превращался во вспыльчивого и агрессивного зверя, но все равно в эти дни шанс нарваться на неприятности возрастал. Но Федор не срывался на свою омегу. Повода не было, да и желания тоже. —Все, хватит. Достоевский махнул рукой, после чего Гончаров сразу же послушно отстраняется. —Благодарю. Хоть он не видит, но уверен – Иван лишь сильнее улыбнулся, вставая с кровати и убирая зелёнку и бинты на место. Федор заползает под одеяло, чувствуя неприятный, тяжёлый холод. Это пройдет, нужно просто немного подождать.       Когда Гончаров, решив, что теперь Хозяина лучше не тревожить, собирается было уходить, тот приподнимается и подзывает омегу. —Иван. —Да, мой Хозяин? Достоевский чуть отодвинулся, подняв одеяло и похлопав по месту рядом с собой. Гончаров ненадолго замирает, будто не веря, а после мелкими, но быстрыми шажками подбирается к кровати и ложится рядом. Холодные руки тут же оплетают омегу, прижимая к себе, а сам Федор вкушал слегка ослабленный запах. Что-то приятное, сливочное и сладкое. Невольно альфа облизал пересохшие губы, осознавая, как долго он не чувствовал запах пары. —Вы так много работали последний месяц, что я почти забыл ваш запах, Хозяин. Достоевский негромко усмехнулся, рукой нащупав выключатель и погасив свет лампы. —Теперь ты можешь дышать мной сколько захочешь.       Они слишком долго находились поодаль. Последний раз они так лежали, прижимаясь друг к другу, месяц назад. Запах их связи почти ушел, но сейчас они вновь чувствуют себя всецело любимыми, родными. Может, это то, чего им не хватало.