только ты останешься

Оби-Ван смотрит на него больными глазами — море непонимания, тихое горе за потемневшей радужкой предгрозовых туч — и Вейдеру хочется разве что ухмыльнуться. Их связь им зверски оборвана, вырвана с мясом и кровоточит. Эти эмоции так знакомы — взгляд матери, крики таскенов, песок между пальцев — но он их не чувствует. Лишь видит. Как сквозь визор — воспринимает чужой мир, чужие эмоции. Лава грохочет где-то внизу, сера заполняет лёгкие. Трудно дышать, но ярость гонит по телу кровь. Они так далеко зашли. Они всё ещё стоят на месте. Оби-Ван прикрывает в страдании глаза — обгорелые ресницы трепещут — и опускает взгляд. Его брови ломаются. Он зовёт его мёртвым именем. Он говорит пустые слова. — Прости меня, Энакин. Вейдер зло усмехается, прокручивает меч в руке. Он как в броне, от которой отскакивают слова-бластеры. Это должно быть больно. глупо, бесполезно. Они на краю взаимного убийства, и это уже никак не исправить. — Уже поздно извиняться, учитель. Пришла пора платить по счетам. Оби-Ван словно не слышит — не броня, пустота, куда уходят слова. Куда-то вдаль, в другую галактику, другое время, к другим людям. Оби-Ван смотрит на Энакина сухими глазами — слепыми, лавой выжженными, смотрит и видит. Вейдер бесится от того, что кого-то другого. — Прошу тебя, остановись. — Попробуй остановить! Оби-Ван не двигается с места. Он качает головой — детские выходки, выговор от Совета, хихиканье Асоки, тяжкий вздох — и выключает меч, еле его держа. Закрывает глаза, словно вид Вейдера ему противен. Внутри рвётся разочарование, рвётся крик. Неправильно — безоружные дети таскенов, падающие клоны, что мы будем делать, мастер скайокер? — но его новый учитель будет доволен. Вейдер замахивается для удара — Оби-Ван не открывает глаза. Он размыкает губы. Вейдер не слышит. Не понимает. Мир — на миг — погружается в тишину. Через миг — перед ним невидимая стена, в которую он впечатывается. На Вейдера рушится рой из тысяч голосов. — Стой. Он стоит. Окаменев, не в силах пошевелиться. в голове бьётся тонко-тоненько изумление. Туника Оби-Вана тихо тлеет от дрожащего в сантиметре меча. Оби-Ван поднимает к его лицу взгляд цвета дождевых облаков и снова открывает рот. — Опусти меч, — визгливо-рокочуще кричит-шепчет со всех сторон. Вейдер хочет рассмеяться, но меч уже отскакивает по металлическому полу. Вейдер чувствует, что горит. Сгорает в ярости, как запечатанный намертво вулкан. Он рычит — дрожь рук, пульсация вены на шее, он пружина, которую сжали — бурит джедая взглядом. — Твои майнд-трики не сработают на мне! Он лжёт, он так безумно лжёт — поджилки трясутся от страха и злобы. Оби-Ван выдерживает его взгляд. Не отступает. Лишь глотает слезы, ставшие комом в горле, и поднимает отчаянные глаза на Энакина. — Это не они, — хрипло, тихо. Его родной, обычный голос — энакин что ты опять натворил? энакин! — звучит почти отрезвляюще. Но что-то — страх? невозможно — всё ещё держит Вейдера на месте. Они стоят так близко — рука в полуметре от шеи. Вейдер тянется к силе — чёрный дым ярости, наркотик отчаянья — и тянется к Оби-Вану. Оби-Ван смотрит плачущими тучами, когда вокруг него разряжается гроза. — Спи, Энакин. Последнее, что Вейдер чувствует, — руки у себя под спиной.

***

Он хорошо помнит детство — почти дословно. Память точно огранённый кристалл, тверда и подчинена, только крути грани и смотри: рыжие мамины кудри, послушный отец, мох на разбитой коленке, глаза, подсвеченные синевой, посмотри на меня, оби-ван, посмотри и позволь страху пойти сквозь тебя, пусть там останешься лишь ты и выжженная земля, на которую ты оглянешься. Она никогда не говорила ему, откуда эти слова и почему они им следуют. Она учила его вещам, о которых больше никто не знал, которых больше никто не умел, и шептала ему по ночам ох мой мальчик ты особенный мы с тобой особенные таких как нас больше нет не в этой галактике мы единственные и ими останемся мы не джедаи нет милый мы сильнее у нас есть только мы и больше никакой силы мы достигаем их могущества через тренировку разума наша сила лишь наша. Щёку опаляет пощёчина, когда он, устав после многих часов тренировок, вместо выбора интонации тянется к огоньку внутри себя. Потом мама плачет, уткнувшись ему в плечо. Он старался никогда не использовать её уроки в ордене. Возможно, пытался забыть? безуспешно. Теперь уже всё неважно. Теперь это единственное его спасение. Энакин с той стороны липнет к прозрачной стене, не в силах её преодолеть. За транспаристилом его дети. За транспаристилом Падме, прижимающая их к себе. Старающаяся не оглядываться. Она смотрит с нежностью на два маленьких красных комочка и — оборванный взгляд через плечо, закушенная губа, изломанные брови — поднимает на Оби-Вана глаза. Он приобнимает её несильно за плечи — пустой израненный взгляд между лопаток — прежде чем выйти из палаты, столкнувшись с застывшим Энакином. — Оби-Ван, я… — Энакин не знает, что сказать. Он совершенно разбит. — Джедаи падали на тёмную сторону и до тебя, это не преступление. — Оби-Ван усилием воли не добавляет «зато никто не упадет после тебя». Возможно, кто-то ещё остался. — Преступление не сражаться с ней. Энакин мрачно кивает, и Оби-Ван только и может что тяжело выдохнуть. Он ещё может спасти жизни. Он должен был сделать так раньше. Прислушаться к разуму, а не к сердцу. Оби-Ван чувствует, как под черепом зарождается свербящая боль.