***
– Пиздец вы вспыльчивые, конечно, – сказал брюнет с легкой улыбкой, после чего сел рядом с девушкой, доставая из кармана пачку сигарет. – Будешь? – Я не курю.***
Сегодня понедельник. Двадцать третье мая, две тысячи триста восьмидесятый год нашей эры. Этот день уже нельзя было назвать обыденным или серым, потому что вчера друзья Винтерхальтера дали свое согласие на побег, что давало громкое «да!» всем их планам и революции. Ландоберкт оказался в затруднительном положении. Он не был в курсе, как его друзья собираются спастись, что их ждёт в дальнейшем. План действий? Снаряжение? Сбережения? Никаких ответов. Все, что от него требовали – дать ответ на вопрос. Ему надо было решить, пойдет ли он с ними и на это была дана неделя, потому что в воскресенье они собирались бежать. Ландоберкт действительно не знал, что сказать друзьям. Он понимал, что, скорее всего, согласится ради них, но родители будут в опасности. Вот только парень хочет согласится, но не знает почему. Мозг слишком тяжело обрабатывал информацию, головные боли и потоки странных мыслей стали обыденностью, к которой ему пришлось смириться. Только Ландоберкт не знал своего истинного ответа. Он готов был согласиться, но это сторона его прошлого, а настоящий “он” ничего не знает. Винтерхальтер решил, что обдумать надо чуть позже. Именно с такими мыслями он шел на урок по анатомии. Это было первое занятие у них с Джонсоном сегодня, по которому тот всегда получает summa laus, которая в электронных дневниках ставится отметкой SL. Винтерхальтер же по этому предмету получал не выше орtime, которая писалась обычной буквой О. Но сейчас Винтерхальтеру впервые было все равно на свои отметки. – Ты что, об этом думаешь? – донесся до ушей вопрос Филиппа. Он не слушал друга, потому рассеяно уставился на него, понимая, что прослушал всю его речь. – А ты про что? Прости, я отвлекся, – признался Винтерхальтер, прижимая свой планшет к груди и слегка опуская голову. Впервые в жизни ему стали интересны свои белые берцы. – Я думаю, в чем нам пойти в город на этой неделе. Предлагаю в фронтовой форме, – повторил свою речь Джонсон, по его взгляду стало ясно, что он понял, почему друг переспросил. Ландоберкт даже не стал стараться понять, обиделся ли тот. – Я не знаю, – честно ответил Винтерхальтер, все ещё идя за своим другом. Он просто смотрел под ноги. – Прости. Филипп лишь резко остановился, а после тяжело вздохнул, наконец-то поворачиваясь к другу, и смотря на него снизу вверх: – Успокойся, я понимаю твои чувства и проблемы, ещё есть время подумать. Ландоберкт ничего не ответил, просто кивнул в ответ на эти слова. Филипп прав, у него ещё есть время, потому что он понимал, какой даст ответ. Ему осталось лишь решиться на это. Ландоберкт хочет ответит «да». Кричать это «да» во все горло и он не может этому противиться. Винтерхальтер не хочет этому противиться. Вывела из раздумий рука друга, схватившая его ладонь, и повела в сторону кабинета анатомии, до которого они все никак не дойдут. Ландоберкт искренне ненавидит размеры академии, потому что дойти с общежития до кабинета – это будто идти с одного города в другой. Тепло чужой ладони успокоила бушующий ураган внутри Винтерхальтера и тот наконец-то начал думать трезво: сначала анатомия и остальные предметы, а потом, когда он будет в общаге, то подумает над ответом. Джонсон будет на дополнительных занятиях по изучению языков. Для Ландоберкта это отличная возможность побыть одному и хорошенько подумать. Подумать о том, как решиться сказать «да», потому что он хочет вернуть себя прежнего. Подумать не как «прошлый я», сейчас есть только «нынешний я» и Ландоберкт понимал это слишком отчетливо. Кабинет анатомии для четвертого курса находился на четвертом этаже левой части академии. Кабинет был таких же противных бело-голубых цветов. Везде так ярко, что глаза режет. Отличал кабинет лишь некоторые органы в формалине и немного неприятный запах. Иногда везло и они могли подержать органы в руках, но из-за многочисленных фронтов ни один солдат этого не желал. Они просто не видели смысла в том, что видят каждые полгода. Филипп сел позади друга, потому что парты были одиночные, а Джонсон сразу прознал место, где можно спрятаться от глаз преподавателей. Хоть Ландоберкт и был худым, с не особо широкой спиной и плечами, но Филипп каждый раз умудрялся прятаться за ним, хотя сам превосходил его в телосложении. Занятие ещё не началось, потому все что-то бурно обсуждали. Поправив хвост сзади, которым Филипп собирал передние пряди, он похлопал друга по голому участку спины. – Что такое? – повернулся Ландоберкт, смотря на довольное лицо друга, который лишь протянул ему планшет со стилусом, где уже было написано то, на что надо было дать ответ. «Я тут подумал, что нам надо будет куда-то перевести все деньги.» Винтерхальтер посмотрел на друга, который, как всегда, широко улыбался, а после тот взял стилус и начал снова что-то писать. Мелкие и заковыристые буквы постепенно появлялись на белом экране, а потом предмет снова протянули Ландоберкту. «Я понимаю, что не надо тебя пока трогать, но я должен с кем-то посоветоваться, а Коллинсов не могу напрягать.» Ландоберкт лишь тяжело вздохнул, но все же взял стилус, и начал писать ответу другу. Его почерк сильно отличался от Джонсона, тот был более аккуратным, да и писал парень почти печатными буквами. «Можно взять банковский браслет моих родителей и перевести все деньги туда. Банк ничего не сделает с этим, если вы переведете сначала деньги мне, а я им.» Филипп лишь вопросительно посмотрел на него. Он не знал, как работает система обеспечивания семьи у солдат. Его родители умерли, когда он был ещё совсем маленьким. Уже будто по привычке, Ландоберкт тяжело вздохнул и написал на немой вопрос Джонсона ответ. Если воспоминания верные, то по закону солдаты имеют право переводить деньги друг другу и обеспечивать ближайших родственников, так же ты можешь пользоваться квартирой и сбережениями своих родителей. Филипп лишь выхватил свой стилус с руки Винтерхальтера и быстро написал свой вопрос: «Ты уверен, что им ничего не будет?» Да, Ландоберкт уверен, тот постоянно пересылал родителям большие суммы денег. Точнее, для обычных граждан это были огромные средства, а для солдат лишь копейки. Сны о забытом Винтерхальтера давно дали понять, что он пытался родителям переводить больше, но те всегда отказывались. – Да, уверен. Филипп лишь одарил друга легкой улыбкой. В этот раз искренней, а в глазах на долю секунды появилась искра жизни. Ландоберкт вдруг осознал, что Джонсон тут сидит из-за обещания выжить. Он выжил ради него. – Я говорил, что ты лучший? – спросил со смехом Филипп. Ландоберкт лишь слабо улыбнулся, показывая на лице хоть какую-то эмоцию, после чего коротко кивнул. – Ты часто говоришь, что я самый лучший друг во всей известной вселенной, – посмотрел тому в глаза Винтерхальтер, после чего повернулся к парню спиной, ведь прозвенел звонок. Урок был довольно нудным. Точнее, преподавательница вела его так. Это была женщина двадцать семи лет, хоть и выглядящая на все сорок, но на это никто не обращал внимание. Все знали, что, возможно, ей осталось недолго, ведь пару органов уже замещены протезами. На анатомии ничего не происходило. Они лишь изучали участок мозга телепатической мутации, писали лекции и Ландоберкт благополучно получил оценку optime, а Филиппа не спрашивали, хотя он и не пытался привлечь внимание, сейчас его голова была занята другими делами. Все обыденно. Домашнюю работу задали такую же, как и всегда, довольно обширной. В этот раз им надо было зарисовать все кровеносные сосуды на объемном макете руки в планшете, так ещё и выучить их все Ландоберкт решил, что попросит помощи у Джонсона, который и без учения все это знает, потому что мутация ему выбора не даёт. Филипп знает каждый сосуд в теле человека до миллиметра. Взяв планшет и стилус в руку, Винтерхальтер пошел за другом, который молча выходил из класса вместе с ним. Сейчас у них должна быть математика, которая была такой же нудной несмотря на то, что преподаватель не работает тут и года, а было ему двадцать лет. Молодой в цифрах, но старый для их мира. Даже четверо друзей уже были старыми, хоть ещё и учились. Все они понимали, что из-за использования мутаций им осталось жить лет десять, пока обычные граждане могут дожить до сорока. Для ребят не пользоваться мутацией равносильно тому, что быть без рук, потому они все знали, что дожить до тридцати – сущая удача. Солдаты редко доходили до этой отметки, либо умирали естественной смертью, либо их убивали. В отличии от остальных, у военных самая короткая жизнь и большую её часть они учатся. – На самом деле, идея хорошая, – резко подал голос друг, растягивая гласные, все так же улыбаясь. – С браслетом твоих родителей. Банк будет считать, что это траты кого-то из них, а не наши. Ландоберкт лишь кивнул. Он ещё не дал ответ, но Джонсон тоже понимал, каким тот будет, потому и спрашивал. А ещё он с ним советовался, потому что кроме близнецов и Винтерхальтера у него никого не было. Ландоберкт был его самым близким человеком, но он ему не рассказывает, что произошло на фронте и носит маску Филипп Джонсон очень одинокий человек, который боится доверять свои проблемы, считая, что не достоин помощи. Он привык помогать другим, но не себе. Винтерхальтер вздохнул, уходя от этих мыслей. Он напомнил себе, что другу надо время. Тот всегда ему все рассказывал, но спустя время. Половина дня прошла совершенно однотипно. Уроки, перемена, чтобы дойти до другого конца этажа или до другого крыла. Потом снова урок и перемена. Они мало с Джонсоном общались, потому что по тому видно, что он о чем-то думал, но не решался сказать, а Ландоберкт не лез, чтоб не мешать. Возможно, Филипп сегодня что-то скажет, раз обдумывает это. После четвертого урока они пошли на обед в столовую, где снова встретили Коллинсов, которых не видели ещё с завтрака. Риан что-то возмущенно говорил сестре, а та лишь тихо смеялась над ним. – Арин, это не смешно! – стукнул он её по плечу, на что та слегка пискнула, после чего недовольно отвернулся, не притрагиваясь к супу. – Что у чихуахуа случилось? – улыбнулся Филипп, садясь напротив близнецов. Ландоберкт за ним повторил, слушая смех друга над недовольным лицом Риана, который не стал ничего отвечать, а лишь что-то проворчал себе под нос. – Ему по латинскому terribilis поставили, – с улыбкой ответила Арин и видя недоумение на лицах у обоих друзей, продолжила. – Он отвечал все правильно, но поставил не туда запятую, а этот дед старый ему скандал устроил. – Я так рад, что он у нас уже не ведет, – слегка посмеялся Джонсон. – Я до сих пор помню, как даже староста и я бегали ему отрабатывать весь третий курс. Ландоберкт не помнит такого, он не знает, про кого они говорят и кто этот вредный старик, потому вопросительно посмотрел на друзей. – Один из учителей латинского на третьем курсе. Довольно вредный мужчина, которому недавно тридцать исполнилось, он тебя тоже гонял, – ответил Филипп, после чего Винтерхальтер немного понял, но все равно не вспомнил эти обрывки жизни, потому снова почувствовал эту дыру в своей памяти. Его мозг постоянно пытался вспомнить что-то другое, но не жизнь своего носителя. – Ладно, – подал голос Риан, поднимая голову и взяв ложку, начал говорить. – Мы тут с Арин узнали про хранилище…предметов. Все сразу поняли, про что он. Хранилище оружия на первом подземном этаже, возле спортзала. Там хранилось оружие и для учебы, если придется оборонять академию от резкого нападения. Винтерхальтер знал, что оно им нужно и ребятам придется покупать огнестрельное в преступной части города, но это могло бы обойти их стороной, если они смогут проникнуть в хранилище. Только слова Риана дали понять, что ничего достать они не смогут: – Слишком сильная охрана. Нужна ключ-карта, чтоб открыть дверь, но это половина беды. Там в каждом углу камеры, да и роботы стоят. Филипп лишь тяжело выдохнул и помолчал пару минут, давая друзьям просто поесть, помассировав переносицу, он наконец-то смог дать ответ: – Тогда поедем с пустыми руками, а нужное купим в городе. Коллинсы лишь кивнули на это, понимая, что тот прав. Им всем было тяжело, а добыть про информацию охраны тоже нелегкое дело. Близнецам буквально пришлось проследить за тренерами военной подготовки, а ещё очень поверхностно расспросить тех, кто был в той комнате. После этого они все молчали. Все думали о своем, ведь осознанно шли в другую жизнь, но если этого не сделают, то Риан умрет уже в начале следующей недели. Всего пару дней, за которые им надо придумать план досконально: начиная от побега и заканчивая местом ночлега, где они будут думать о том, что делать дальше. Только Ландоберкт думал лишь о том, как осмелиться сказать слово из двух букв, которое даст понять, что он поменяет свою жизнь. Винтерхальтер понимал, что если он ответит «нет», то продолжит жить спокойно в академии, пока его друзья будут предателями родинами и в опасности. Ландоберкт хочет с ними, а если судить логически, то по словам Арин, это идея принадлежит ему и Филиппу, а значит прошлый он этого хотел. Если тот так хотел поменять мир, то настоящий он согласен на все, чтобы стать прежним. Друзья хотят свободную Пангею без войны. За это время амнезии Ландоберкт этого тоже захотел. Ему не нравилась жизнь без свободы. Винтерхальтер согласен на эту авантюру. Только расплатиться своей кровью он ещё не готов, ведь боится смерти. Он знает, что за свободу придется платить либо своей, либо чужой кровью. Ландоберкт разговор особо не слушал. Он улавливал суть, и что ребята собираются делать. Например, Коллинсы должны были выведать где-то в библиотеке карту города, потому что если Винтерхальтер согласится, то он не знает весь город. Города, особенно если это столица, слишком огромные, а на центральный район нарваться нельзя. Ещё поговорили о том, что лучше идти в фронтовой одежде, так как она была предназначена для полевых условий, которые в Пангее отличались загрязненной атмосферой и низкой температурой. Как Ландоберкт понял, договорились они встретится в среду в общежитии близнецов и уже там обсудить все окончательно, а пока все просто учатся, узнают разную информацию и ждут ответ Винтерхальтера. Это все кажется таким обыденным, если не знать, что в воскресенье они нарушат не только правила академии, но и закон. Ребята станут преступниками, а если поднимут революцию, то и террористами. Добровольное решение стать вне закона. Смешно, но все же лучше этот исход, чем смерть друга и потеря важного доказательства. – Ланд, с тобой все хорошо? – раздался вопрос Арин, когда они все поднялись со стола и пошли относить подносы, но вместо движения, все смотрели на него. Он понял, что промолчал почти весь разговор, поэтому на него устремились взволнованные взгляды друзей. – Да, просто… – начал Ландоберкт. Ему хотелось сказать о своем согласии, рассуждении о том, что придется платить за это решение, но он решил промолчать. – Ладно, забудьте. Все нормально. По взгляду троицы было ясно, что парню они не поверили и поняли, что тот снова погружается в свои мысли. Говорить они ничего не стали, а лишь вздохнули, и только Джонсон все время слабо улыбался, что немного поддержало Ландоберкта. От волнения у него случился слабый приступ, и все снова начало казаться сном, а голова разболелась сильнее. Ландоберкт решил об этом промолчать, да и прошло это быстро, когда Арин взяла его под локоть. Вторая половина дня была такой же рутинной, как и первая. Обычные уроки, оценки, смех и голос Филиппа, который держал всех на плаву и приносил толику счастья Винтерхальтеру, а после они разошлись. Ландоберкт ушел в общагу, а Джонсон на урок по языку. Именно в момент, когда спина друга пропала в лифте, парень почувствовал одиночество и бурю эмоций внутри себя. Обращать внимание на такое он не стал и решил сходить в больничное крыло. Ему надо готовиться к их побегу, У него здоровье слишком слабое и надо с собой взять таблетки, а в его аптечке их мало. Надо взять ещё. В больничное крыло он добрался, на удивление, быстро. Из-за начавшегося урока коридор был почти пустой. Везде были только роботы-смотрители, какие-то учителя и солдаты, у которых тоже кончились уроки. Благодаря этому лифты были свободны большую часть времени и этим было тяжело не воспользоваться. Больничный этаж был таким же, как и месяц назад, когда Ландоберкт только очнулся из комы. Не особо хочется вспоминать этот момент жизни, потому что та неделя была самой тяжелой для него. Ландоберкт вспоминал лишь технические воспоминания, которые связаны с учебой или фронтов. Были пару воспоминаний о друзьях, но ничего о нем. Ландоберкт узнавал о себе по рассказам друзей. Ему приходилось учиться заново жить, да и привыкнуть, что тебе уже не пятнадцать, а семнадцать. – Здравствуйте, – поздоровался с девушкой на регистратуре Ландоберкт. – Я бы хотел взять талончик на новые лекарства. Девушка лишь улыбнулась и кивнула, начав печатать на прозрачно-голубой клавиатуре на столе. Спросила имя, и найдя юношу в базе данных и рецепт его витаминов, попросила браслет с руки. Ландоберкт послушно снял его и отдал. Бумажных носителей в их мире уже слишком мало, а люди привыкли к технологиям, потому было неудивительно, что она перенесла информацию в браслет Винтерхальтера, а после отдала владельцу и отправила в аптеку, которая была в нескольких шагах. Да, он мог бы их купить в городе, но в академии их давали бесплатно, что все же лучше и экономнее. Ландоберкту стало смешно, что он, будучи солдатом с высокой зарплатой, думает об экономии. Винтерхальтер успокоил себя мыслью, что он собирается купить лекарства родителям, да и им нужны будут деньги для жизни. Снова поздоровавшись, уже с парнем, он протянул браслет, который даже не стал надевать, тут попросят его снять, чтобы посмотреть рецепт. – И, если можно, снотворное тоже дайте, – снова подал голос Винтерхальтер. Он уже устал от плохого сна, потому решил пока попить таблетки. Надо выспаться, ведь тени под глазами начали давать о себе знать. Фармацевт лишь кивнул на это, и уйдя за большие полки лекарств, оставил юношу одного со своими мыслями, но ненадолго. Ландоберкт, ожидая свои таблетки, читал электронные вывески и цокал языком какую-то мелодию. Через пару минут он вернулся, держа огромную горсть витаминов по две пачки каждых и пачку снотворного. Ландоберкт понимал, что в руках он не донесет, ему надо будет нажимать на кнопки лифта и открывать двери, потому он попросил переносную корзинку. Она была голубого цвета и маленькой, но туда поместилось абсолютно все, что очень радовало. Увидев название некоторых препаратов, Винтерхальтер подумал, что когда-то его родители работали день и ночь, чтобы купить ему хоть что-то из этого... Отчасти Ландоберкт рад, что стал солдатом. Он мог обеспечить себя и родителей, а ещё познакомился со своими друзьями, которых безумно любит. Дошел до общежития без проблем, потому что урок еще не закончился, и толпа студентов была либо на занятиях, либо уже у себя в спальнях. Ландоберкт уже просто хотел выпить таблетки и лечь спать, хоть и надо было закончить задания, которые задали преподаватели по своим предметам, но некоторые он уже сделал на прошлой учебной неделе, а остальные были устными, потому почитает перед уроком. Зайдя в общежитие, парень выгрузил все лекарства на стол кухни, а после взял пачку снотворного и пошел с ней в спальню. Он сразу решил лечь и отдохнуть от мыслей в своей голове, хотя обещал себе подумать, как сказать свое «да» друзьям, а ещё решить, будет ли это правильным решением. Как бы парень этого не хотел, ему нужен правильный выбор. Только вот он боится, что если скажет «нет», то пожалеет, да и ответ был решен уже сразу. Ему лишь надо понять, искреннее ли это желание. Ему надо просто отдохнуть, подумает он об этом чуть позже, решится тоже чуть позже. Сейчас он выпьет снотворного и ляжет спать, желательно, до завтра. Когда Филипп зашел в общежитие, то сначала удивился, что в главной комнате нет друга, а из ванной не слышно душа. Первым делом он подумал, что тот куда-то ушел, но после вспомнил про спальню и пошел туда. Ему всё равно надо было снять уже ненавистную белую форму. Ландоберкт нашелся именно там. Спящим. На тумбочке стояло лекарство и подойдя, Джонсон взял баночку в руки и посмотрел название. Снотворное. Филипп знал, что у друга проблемы со сном, тот постоянно просыпался, да и внешний вид уже говорил, что он не высыпается. Честно? Филиппу бы тоже не помешало принять эти таблетки и поспать нормально. Только от кошмаров его ничего не спасет. От прошлого даже смерть не спасет, и Филипп был этому не рад. Все, о чем он сейчас мог мечтать – забыться. Иногда он винил себя за мысли, что хочет амнезию на пару лет, как у Ландоберкта. Он чувствовал себя ужасным другом, раз завидует проблеме самого близкого человека. Распустив маленький хвост, которым он собирал передние пряди волос, Джонсон укрыл его, а Ландоберкт снова во сне сбросил одеяло на пол. Филипп убрал улыбку с лица. Его сейчас никто не увидит и смысла натягивать её уже нет, потому снимал он форму уже без такой привычной маски на лице, погрузившись в свои мысли. Филипп устал от всего, что его окружает, и, возможно, если бы не его друзья, которые приносят ему толику радости в жизнь, то он бы уже давно покончил с собой и не стал выбираться из Глизе. О фронте на Глизе он даже думать не хочет, это именно те полгода, которые Джонсон мечтает забыть навсегда. Именно этот промежуток времени парень не может рассказать друзьям. Солдат понимает, что теперь его имя будет знать каждый, и что он совершил невозможное, а еще теперь у него звание героя, и что ему скоро должны вручить медаль. Но для себя он решил, что лучше сбежит, чем получит кровавую награду в свои руки. Награду, которая будет напоминать весь тот ад и грязь его души и тела. Потрусив головой и положив форму в шкаф, парень взял первую попавшуюся футболку и нижнее белье, а после пошел в душ, по пути захватив планшет и включив его. Зайдя в галерею, он включил одно из видео, которые уже давно поклялся удалить, но рука не поднимается это сделать. – Хе-е-ей! – на экране показалась молодая девушка, у нее были кудрявые черные волосы, а кожа слегка смуглая. На виске маленький кружок красного цвета, а одета та была в обтягивающую майку с военными штанами. – Я лечу на свой первый фронт! Она слегка посмеялась, а потом резко отвела взгляд в сторону и её глаза темно-карего цвета, которые и так были полны жизни, засверкали ещё ярче. – Ой, смотрите! – она повернула камеру в ту самую сторону, где показался Филипп, который был одет точно так же и шел из душа. – Это наш капитан Джонсон! Я так рада, что мой первый фронт с ним. Кстати, мы летим на Глизе и через два дня будем там! Филипп помахал в камеру все так же со своей улыбкой. У него ещё не было на левой стороне лица шрамов, да и был он чуточку счастливее. После в кадре появляется другой парень, который тоже шел с душа. Он был уже чуть выше Джонсона и имел рыжие, кудрявые волосы. Тот тоже помахал в камеру, кладя другую руку на плечо капитана. – На самом деле, зная репутацию Глизе, я очень волнуюсь, – уже более грустно сказала девушка, поворачивая камеру к себе. – Но капитан сказал, что сделает все возможное, чтобы мы выбрались оттуда живыми! А после Джонсон выключил видео. Он хранил все видео своего экипажа, даже какие-то мелочи. Например то, как они едят, что нашли на корабле и просто записи с камер видеонаблюдения вне спален. Филипп считал, что так почтит память о них, несмотря на то что ему было стыдно на них смотреть. Ему было совестно, и он считал, что не имеет права даже думать об этих ребятах. Как капитан Филипп Джонсон полностью ужасен, раз не смог выполнить обещание, что спасет их. Все они мертвы и лежат на той ужасной планете. Грязные и с опороченной честью. Парень не стал брать с собой планшет в душ, да и свой привычный набор скальпеля и бинтов тоже решил не брать. Ещё порезы недельной давности не сошли, а он уже сделал новые. Не травмированного участка на коже уже нет: либо шрам, либо его порезы, которые парень скрывает бинтами. Они никогда не носили эстетического характера, а выполняли прямое назначение: перевязка ран , но сейчас парень понимал, что не хотел никаких прикосновений к себе. Филипп поймал себя на мысли, что не имеет никакого права на жалость и сочувствия, на касания и поддержку. Да и он считает, что его проблемы просто ничто. У близнецов и Ландоберкта все куда хуже. Зайдя в ванную комнату и уже там сняв с себя всю одежду, он зашел в душевую кабинку. Душ в академии был довольно удобен для любого: высокий и просторный, а панель управления находилась не особо высоко, но и не низко. Панель была сделана из сенсорных приборов, а передавалось все через связь. Шнуров не было для безопасности. На нем были совершенно разные настройки воды: температура, сила подачи и даже функции на установление антибактериальных или увлажняющих добавок в воду. Филипп всегда пользовался первой функцией. Быстро установив настройки, парень встал под струи воды. Ему ничего не хотелось, кроме как навсегда закрыть глаза. Парень понимал, что находится в невыгодном положении. У Коллинсов было своих забот выше крыши, а его близкому другу необходима поддержка и внимание. Ландоберкт не мог позаботиться о себе, что уж говорить о Филиппе? Тело того, кто мог о нем позаботиться уже кремировано. Намылив голову и тело, Джонсон все смыл, но уходить из душа не стал. Ему надо было быть побыть в том месте, где его не тронут. Для всех солдат это место являлось душевой кабинкой, некое место уединения. Джонсон спустился по стене вниз, не выключая воду. Он смотрел на то, как капли бьются о белый кафель. От этого цвета уже тошнило. От своего жалкого существования уже тошнит. Филипп пытается бежать от воспоминаний, но это никогда не выходит.***
– Запомни, сынок, – сказала женщина, которая выглядела не так молодо, как была. Ей было всего двадцать пять, но жизнь солдатки её изрядно помотала. – Чтобы не случилось, ты не должен причинять вред себе. Твоя мутация и так приносит слишком много боли. Филиппу тогда было пять. Ему было пять, когда он специально себя порезал, чтобы увидеть мутацию в действии и понять, как она работает. Он постоянно видел, как отец что-то создавал из своей крови и просил его этому научить, но тот отказывался, говоря, что ему ещё рано познать отрицательные стороны этого. Мужчина всегда говорил, что научит его, когда тому будет пора в академию. Только он его ничему не научил, ведь родители погибли в бою, когда ему было семь. Парень учился всему сам, потому он одновременно ненавидел и любил свою мутацию. У Филиппа Джонсона внешность матери, но мутация и глаза отца.***
А после он вспомнил всех солдат, которых потерял на Глизе. Вспомнил все их крики, слезы и потухшие глаза, которые смотрели на него и говорили, что будут терпеть, но Филипп должен молчать до последнего. Джонсон молчал, пока они умирали ради этого. Парень вспомнил мужской низкий голос, который разговаривал почти шепотом. Голос, который он больше никогда не услышит. Отвлекла его от всего резкая боль в правой руке. Повернув ту, он увидел, что ногтями разодрал вчерашний порез, которая начала кровоточить. Неосознанно он изменил свертываемость крови, и та пошла сильнее. Ему нужно было совсем немного крови, когда же нужное количество собралось в другой ладошке, он вернул в своем теле прежнее состояние жидкости, а ту, что было в руке, кристаллизовал в форму звезды. Его отец так делал, если мальчик просил ему показать «фокус». Филипп скучает по родителям, хоть и не особо показывает этого, ещё он полностью облажался, раз занимается селфхармом, хотя матушка просила этого не делать. Филипп Джонсон считает себя ужасным сыном. Он вообще во всем ужасен. Вернув крови жидкое состояние, он смыл её с руки, а после выключил душ и вышел из кабинки. Филиппу надо ещё посидеть над учебой и придумать план, хотя ему совершенно не хочется этого делать, но просто надо. Вытиравшись полотенцем, он надел белье и схватил футболку, которую взял с собой в душ. Только сейчас Филипп понял, что она принадлежала Ландоберкту, как раз была специально куплена огромных размеров. Ландоберкту она чуть выше колена, а для Джонсона она будет, как платье, а не футболка. Выйдя в главную комнату и взяв планшет со стилусом в руки, Филипп сел за ненавистную ему математику, которую надо решить, и уж потом садится за план. Ужасный вечер с ужасными планами на него. Джонсон надеется, что в его жизни что-то поменяется, когда он сбежит из этих ненавистных ему белых стен. С понедельника прошел уже день и сегодня была среда. Именно в этот день ребята согласились встретиться вечером в общежитии Коллинсов, чтобы обсудить то, какая у них имеется информация, но до этого момента надо было дотерпеть. Дождаться на скучных уроках, а особенно на латинском, который вели слишком нудно. Его преподают настолько скучно, что Ландоберкт уже возненавидел свой родной язык, но все же учит. К счастью урок подходил к концу, стоило взбодрится от дремоты и вспомнить, что он последний за сегодняшний день. Что ещё лучше – у Филиппа сегодня не было его дополнительных уроков по языку, а это значит, что у Винтерхальтера есть больше времени списать некоторые предметы, по которым у него есть проблемы из-за амнезии. Ландоберкт даже рад, что Джонсон ему не отказывает и даёт списывать, так ещё и объяснит что-то. Что насчет ответа друзьям? Ландоберкт посвятил этому весь вчерашний день и все же понял, что оставаться таким, какой он сейчас, не желает, да и друзей он бросать не хочет. Его истинное желание – быть рядом с друзьями, а где именно – наплевать. Он согласен перевернуть жизнь с ног на голову и стать вне закона, чтобы быть рядом с близкими ему людьми, да и "внутреннее я" требует свободы. Вздохнув, Ландоберкт понял, что снова потерялся в пространстве. Если честно, приступы начали надоедать. Он понимал, если они были в общежитии, где он мог резко подбежать к зеркалу и понять, что это все ещё он и его тело, но посреди коридора такое сделать было невозможно. Парень остановился, мимолетно смотря на все, что его окружает: спина Филиппа, который резко остановился, когда понял, что того рядом нет, разные студенты вокруг, белые стены, пол и потолок, смотрящие роботы и голубые двери в кабинеты. Ландоберкт понимает, где находится, но не ощущает своего тела. Привело его в чувство чужая рука, которая схватила его ладонь. – Все нормально, Ландоберкт, – послышался голос Филиппа, который выделил его имя особенно сильно, ведь за все время успел выучить, что Винтерхальтер даже имя забывает в такие моменты. – Твое тело твердо стоит и это все ещё ты, успокойся. А после его резко потянули в общагу, и Ландоберкт пришел в чувства, когда сделал пару шагов. Приступ ушел и все встало на круги своя, а паника отступила. Все стало прежним и все хорошо. – Прошло, – выдохнул Ландоберкт, говоря это другу, который кивнул ему все с такой же улыбкой, но руку не отпустил, говоря, что это для страховки. Так они и дошли до своего места жилья, больше не сказав друг другу и слова. Им не надо общаться, чтобы быть рядом и понимать друг друга. Они научились читать друг друга по телу, взгляду и эмоциям. Им большего и не надо. – А когда мы пойдем к Коллинсам? – спросил Винтерхальтер, кидая планшет на черный диван в главной комнате и снимая ненавистный пиджак, оставаясь в одной водолазке с высоким горлом без рукавов и вырезом на всю спину. Если и говорить, то и пиджак у него тоже с вырезанной спиной, его позвоночник просто рвет такую одежду. – Вечером, у них ещё есть занятия, – ответил Филипп, снимая берцы, после чего облегченно выдохнул. Ребята уже давно привыкли к этой неудобной обуви: она натирала и совсем не давала дышать коже ног, да и бинты под носками, которые они обвязывали вокруг ступни (спасает немного от мозолей), усугубляли ситуацию. – Да и тебе надо списать домашнее на завтра. Ландоберкт на это лишь кивнул, показывая, что согласен с последним. Переодеваться Винтерхальтер не стал. Он просто остался в длинных шортах формы и водолазке, пока Джонсон, отдав ему свой планшет, ушел брать домашнюю одежду. Ландоберкту хотелось бы с ним поговорить о том, что они оба чувствуют, но решил пока промолчать и списать домашнее по латинскому, а после перерисовать анатомию. Этим он и занимался последние часы, пока Филипп обрабатывал абсолютно все раны на своем теле, тихо напевая какую-то мелодию себе под нос. Это приносило какой-то уют и спокойствие, которого в их жизни так не хватает. Почему-то обычная рутина заставляла почувствовать себя самым обычным человеком, который не имеет мутаций и живет не во время войны. Все современно, обычно и спокойно. – Слушай, – резко начал Филипп, когда Ландоберкт закончил со своим занятием и отдал ему планшет. – А если бы ты боялся что-то рассказать, как бы ты решился на это? Винтерхальтер сначала не понял, что ему ответить, а после вспомнил о недавнем случае, когда он признался в своей дереализации. У него была такая же ситуация, которую сейчас описал его друг. Немного отведя взгляд в сторону, он ответил: – Не знаю. Как-то само пошло. Наверное, повлияла моя истерика, но думаю, что, когда придет время – оно само скажется. Филипп на это лишь кивнул, все так же улыбаясь, но все же отведя взгляд в сторону: – Ясно, – Протянул последнюю букву он, не поднимая взгляда на друга. – Спасибо, что ответил. – А зачем тебе? – напрямую спросил Винтерхальтер. Он понимал, что это относилось к тому, что обдумывал Филипп в понедельник и ему начало казаться, что он все же готов что-то рассказать. Только вот его надежды исчезли, когда Джонсон все же ответил: – Да так, ничего, – прикрыл глаза тот, а после вздохнул, продолжая фразу. – Хочу рассказать, но пока не готов. Ландоберкту дважды повторять не надо, чтобы тот понял. Он не стал его дальше докучать вопросами, а просто подошел к сидящему на диване другу и обнял того так, что лицо Филиппа уткнулось ему в живот. Тот пока не стал надевать футболку, да и обработку ран он не закончил, потому был полностью без бинтов. Все участки его торса были голыми, что встречалось довольно редко. Филипп облегченно вздохнул, но позже резко напрягся и попытался оттолкнуть Винтерхальтера: – Иди переодевайся, а то меня от этой формы уже морозит. – Ты заслуживаешь прикосновений, – почему-то вырвалось у Ландоберкта. Он не понимал, почему это сказал и с чего он взял, что Джонсону надо это услышать. Да, они знакомы уже давно, но парень не помнит и половину их дружбы. Подсознательно он все знает, ведь прошлый он живет в нем. Прошлый он знает Филиппа Джонсона, как пять своих пальцев. – Ты слишком много на себя берешь. Всегда. Винтерхальтер понял, что наговорил, когда друг перестал как-то двигаться, потому кинул взгляд на его лицо и только тогда осознал, что у Джонсона сошла даже улыбка, а его взгляд устремился куда-то в сторону. По глазам было видно, что те наполняются слезами и те собираются выйти наружу. Только вот они не вышли, и Филипп снова натянул улыбку. – Успокойся, – слегка посмеялся тот, выйдя из объятий друга и взяв трясущимися руками бинт. – Иди переодевайся, скелетон. Ландоберкт Винтерхальтер понял, что своими словами что-то задел внутри Филиппа. Кинув взгляд на трясущиеся руки, которыми он обвязывал свои плечи, он заметил, что у того ногти ещё не отрасли. Но он не стал зацикливать на этом внимания и все же пошел переодеваться. Заморачиваться над одеждой особо не стал: как всегда очень свободный свитер зеленого цвета и серые спортивные штаны, которые ему чуть выше щиколоток. Больше они с Джонсоном не стали разговаривать, Ландоберкт боялся навязаться, а тот был слишком занят своими бинтами и мыслями. Видимо, он все же готов рассказать, но что-то ему мешает. Он боится чего-то, и Винтерхальтер понимает это по его лицу и скованным движениям. Через час, когда уже прозвенел отбой, они пошли к близнецам обсудить все, и лишь Ландоберкт понимал, что у него осталось слишком мало времени, а он все ещё не уверен, что его решение верное. Комната Коллинсов все ещё была такой, как и в последний раз, лишь пару вещей было разбросано больше обычного, но это было в духе друзей и не особо бросалось в глаза. Тут всегда было комфортно. Ландоберкт снова принял свою привычную позу на диване, поджав ноги к груди. Он не хотел встревать в разговор, потому решил молчать и внимательно слушать. – Что делать с финансами? – задал вопрос Риан, садясь на стол. Его волосы были мокрыми, а на голых плечах висело полотенце. Да и, если честно, он сам был весь голый, но всем присутствующим было на это все равно. – Наши браслеты и банковские счета отключат сразу, как взорвутся чипы. – Ланд сказал, что можно воспользоваться банковским браслетом кого-то из его родителей, – ответил Филипп, сидя возле Винтерхальтера и запрокинув голову назад. – Но у них маленькая зарплата, – подала уже голос Арин, стоя возле брата, но та ещё не сходила в душ и была одета в рубашку и брюки из формы. – Нам на четверых не хватит. Там и на одного не хватило бы. – Скелетон, – потянул обращение Джонсон, смотря на друга с широкой улыбкой. – Объясни. – Вы знаете, что солдаты имеют право отправлять свои деньги между собой, – начал Винтерхальтер, поменяв позу тем, что опустил ноги на пол. Получив у близнецов положительный кивок, он продолжил. – Среди тех, у кого есть близкие родственники есть разрешение на обеспечивание своей семьи. Я могу хоть все свои деньги кому-то из родителей отправить и мне ничего за это не будет. – Я немного не понял, – перебил того Риан, вопросительно смотря на своего друга. – Что ты имеешь в виду под этим? – Если вы все отправите мне деньги на счет, то я могу в день побега сходить к родителям и забрать у кого-то браслет, а потом перевести все туда. – Это нас спасет, – уже сказал Джонсон, смотря хищным взглядом на друзей. – Надо посчитать, сколько у нас средств в общем и выяснить, на сколько нам этого хватит. – Ну мы мало получили, потому у обоих где-то сорок пять тысяч панге, – задумчиво ответила Арин, садясь возле Джонсона. – В общей сумме, у нас девяносто тысяч. – Не хотелось вспоминать, но за Глизе я получил премию, – широко улыбнулся Филипп, прикрывая свои глаза. – У меня сто семьдесят тысяч, Ланд? – Я бы хотел родителям лекарства купить, но сейчас у меня на счету семьдесят две тысячи – зачем-то ответил на вопрос Винтерхальтер. Только потом он понял, что, фактически, дал согласие на побег. Собирался в пятницу, но вышло раньше о чем Ландоберкт решил не переживать. – Хорошо, ты купишь им лекарства – улыбнулся Джонсон, поняв, что друг все же согласен на это авантюру, а признаться самому себе просто боится. – По-сути, на четвертых нам хватит. – Что с планом? – задал новый вопрос Риан, снова смотря на Джонсона. – Мы думали над тем, где можно переночевать и то, что нам придется найти новую одежду. Фронтовая форма слишком заметна. Филипп подал свой планшет, на котором было написано все, что он смог придумать. Коллинсы перекинули это себе на гаджеты и сказали, что немного дополнят где-то, а в обговорённый день встречи все расскажут. На этом разговоры решили закончить, потому они договорились в пятницу встретиться в последний раз и обсудить все окончательно, убрать все волнения и переживания, а также узнать ответ Ландоберкта. Тот понимал, что, если он ответил бы нет – ему пришлось бы пойти, чтобы взять браслет кого-то из родителя. Только он решил, что все же пойдет с ними на все. Ему страшно, и он понимал все риски и опасность. Только Винтерхальтеру было все равно на это. Он пойдет и сделает то, чего он действительно хотел и хочет сейчас. Снова держа руку Филиппа в своей и идя за ним по пустым коридорам, Ландоберкт окончательно принимает свой ответ и понимает, что именно этого он хочет, а какой именно он – уже не важно.