Bloody Theatre

***

Пропуск из преступной части города Гарольд достал в срок. Сегодня было девятое июня, шесть часов утра. Ребята проснулись сами, потому что за все годы военной жизни выработали себе режим. Эйко свыклась с мыслью ранних подъёмов, проснулась и сидела на кухне. Она положила ноги на стол и курила вторую сигарету за это утро, пока трое из остальных пили кофе. Ландоберкт пил кровь, снова сгорбившись, с виноватым выражением на лице и смотрел в стакан. Он не выпил ни одного глотка, потому что в последние дни постоянно думает о будущем. Думает, что может их ждать, как изменилась жизнь, какие последствия будут от их действий? За эти дни Винтерхальтер даже вспомнил другие восстания граждан или солдат, но они быстро заканчивались казнью. Ребята первые, кто смог продвинуться так далеко, а всё благодаря выкинутым чипам. Эйко струсила пепел с сигареты в пепельницу возле себя. На ней были надеты шорты и спортивный топ черного цвета. Волосы растрёпанные, потому что та проснулась только недавно. Ребята, которые привыкли к ее собранности, ощущали уют и комфорт, видя популярную докторшу такой свободной дома. Они почти каждый день видели уставшего Гарольда, который убирал всю строгость на лице и в одежде. От него тоже веяло чувством дома. Гарольд глава мафии, но он свободен. Благодаря таким мыслям солдаты тоже становились распутными и перестали делать укладки. Только Риан собирал волосы в небрежный хвост, а Ландоберкт забрал резинку у Филиппа и начал собирать маленький хвостик на голове. Джостен оставил передние пряди волос. Арин вообще сбрила их. От этого всего тоже ощущался какой-то уют. Банально, не правда ли? От сигареты был травяной запах и раньше ребята испугались бы, думая, что Араки курит наркотик, но их успокоили. Оказалось, что привозит ей сигареты Гарольд, который может себе позволить натуральные компоненты, а не электронные и синтетические. Другие докторша просто не курила. Всё шло хорошо и стабильно эти недели. Это было странно, но казалось таким правильным, что солдаты невольно к этому привыкли. К хорошему быстро привыкаешь, ведь так? Теперь ребята этому верят, потому что сами оказались в такой ситуации. Их принимают, одобряют, помогают, и, вроде как, любят, заботятся. К ним не относятся как к машинам для убийств или послушным собакам, которых надрессировали до идеала любой команде. К ним относились как к людям, к обычным людям с несчастной судьбой. И это тоже кажется чем-то правильным, нужным. Раньше четверка не знали, как им важно обычное понимание в этом сломанном, ужасном мире войны и тоталитаризма. — Ты почему не пьешь? — прервала тишину Араки. Риан и Филипп рисовали что-то смешное на планшете второго и резко отвлеклись, смотря на девушку. Они не понимали, к кому это обращено. Арин не особо стала обращать на это внимание, сонно зевая. Только Ландоберкт повернул и наконец-то поднял голову, осматривая сначала всех, а уже потом посмотрел на саму Эйко. — Задумался, — сказал Винтерхальтер и быстро сделал глоток. Немного солёный и металлический вкус крови заполнил его рот, давая наслаждение от уталяющейся жажды, а после расслабление во всём теле. Он облизал губы. — Ты в последнее время потерянный какой-то, — сказала Эйко, сводя брови вместе и тем самым создавая складку между бровей. Она стряхнула пепел от сигареты, а после потушила её в пепельнице, но не встала и ушла. Она скрестила руки на груди и всё ещё смотрела на Винтерхальтера, ожидая ответа. — Случилось что-то? — Нет, — сразу ответил Ландоберкт, он схватил кружку и направился к себе в комнату. Ему не хотелось отвечать на вопросы и тем самым подтверждать догадки других. Хотелось раствориться и побыть одному, чтобы отдохнуть от собственного состояния, мыслей и всего произошедшего за последние недели. Винтерхальтер по пути в комнату смотрит в свою кружку, думая о том, когда его жизнь пошла не так. С того дня, как он проснулся после комы? Со знакомством с Филиппом, который ещё в четырнадцать имел революционные взгляды? С теста? Может… вообще с рождения или зачатия? Ландоберкт не знает, но точно может понять — он не сможет справиться сам. Винтерхальтер чётко понимает, что ему нужна кровь. Если можно будет, то ещё покурить, выпить и уснуть, желательно навечно. Ребята, видя, как Ландоберкт уходит, вскочили со своих мест. Джонсон посмотрел на Коллинсов и тяжело вздохнул. — Посидите тут, я сам разберусь, — устало сказал Филипп, потирая переносицу. Риан открывает рот, чтобы протестовать, но Джонсон поднял руку и прислонил ладонь ко рту друга. — Я сам, пожалуйста. Риан опустил голову и рукой Филипп почувствовал, как тот кусает губу. Арин сделала тяжёлый вдох, смиряясь с тем, что кто-то должен пойти один, а Филипп ближе всех их общему другу. Девушка положила руку на плечо брата и молча кивнула, Риан сделал вдох и тоже кивнул. Сзади послышался звук открывающего холодильника. Всё это время Эйко молчала, давая ребятам самим решить проблему с их другом. Это их отношения. Пока они могут их решить – Араки не лезет, но будет на готове. Филипп сделал вдох. Для утешения провел руками по зелёной футболке на себе, которую взял у Эйко. Он кивнул ребятам, а после быстрым шагом пошёл в сторону спальни, где был Ландоберкт. За всё время они изучили дом Эйко, но вопросов, зачем ей одной так много комнат, не задавали. Про фотографию с трещиной на кухне они тоже молчали. Ландоберкт поставил кружку на тумбочку, залезая на кровать и садясь в самом углу, обнимая ноги. Так было спокойней и легче думать. Винтерхальтер делает вдох и опускает лоб на колени. Теперь он начинает думать о родителях. За всё время армии, а это с самого теста в академию в четырнадцать лет, тот привык быть вдали от них большую часть жизни. Только раньше Ландоберкт мог с ними созвониться, увидеть их лица, улыбку. Убедиться, что у них всё хорошо, они здоровы, живы и есть лекарства. Теперь же, после побега, от них пришлось изолироваться, и ему было страшно. Страшно от мысли, что с ними могут сделать, а он не будет знать... Раньше, во время побега, он об этом не подумал и сам не знает почему, а теперь жалеет об этом. Из мыслей Ландоберкта вывел резко прозвучавший, но аккуратный, стук в дверь. — Ланд, это я, можно? — спросил Джонсон, кусая губу и смотря на закрытую дверь. Филипп сделал вдох, смотря на кнопку, открывающую дверь. Услышав положительный ответ по ту сторону двери, парень осторожно нажал на неё. Дверь тихо открылась, и он вошёл внутрь, нажимая на другую кнопку уже со стороны комнаты. Когда дверь аккуратно задвинулась за его спиной, Филипп поднял голову и посмотрел на друга. Какое-то время оба молчали, понимая, зачем Джонсон пришел, но тишину они не прерывали, собирая мысли в кучу. Нарушил тишину сам же Филипп, немного улыбаясь для комфортной обстановки — Хочешь поговорить? — спросил он, подходя к кровати Ландоберкта. Филипп сел на кровать так же осторожно и все ещё улыбаясь, устроился на постели в позе лотоса. Винтерхальтер сильнее обнял свои ноги и, смотря на друга пару секунд, закусил губу, быстро опуская голову и возвращая взгляд к своим коленям. — Всё хорошо, — отвечает Ландоберкт, решая снова соврать. Он понимает, что ему не верят, потому что Филипп молчит, ожидая честного ответа, на который парень не может решиться. Закрыв глаза, Винтерхальтер снова решает соврать. — Правда... После этого ответа Джонсон издает звук глубокого вдоха, а после по комнате разносятся уже протяжные в гласных, понимающим тоном, слова. — Ланд, я понимаю, что рассказать сложно, — начинает говорить Филипп, меняя позу и продвигаясь к другу, чтобы положить свои руки поверх рук Ландоберкта на его коленях. — Но ты же знаешь, что можешь мне всё рассказать? Я твой лучший друг. Близнецы тоже твои друзья. Не стесняйся и расскажи. Филипп улыбается чуть шире, чтобы успокоить друга. Да, он понимает, что немного надавил на Ландоберкта, но ему нужно было, чтобы тот с ним поговорил. Джонсон не хочет, чтобы его близкий человек врал о своём состоянии, а после с ним что-то случилось. Один раз Филиппу уже соврали. — Я сам справлюсь, правда, — говорит Винтерхальтер, пожимая плечами и для убедительности натягивая улыбку. Он не смотрел на своего друга. Это сыграло на руку Джонсону. У Филиппа исчезла улыбка с лица. По спине прошли мурашки, заставляя вспомнить, кто говорил эти слова в последний раз и что теперь с этим человеком. Парень вспоминает, как слёзно просил позволить ему вытащить пулю и остановить кровотечение. — Я сам справлюсь, правда, — послышался голос Натаниэля в ушах Джонсона. Филиппу от этого хочется плакать, рвать на себе волосы и изрезать свою кожу настолько сильно, что её лоскутки будут лежать рядом с его мертвым телом. Только мертвым сейчас лежит Натаниэль, как и весь экипаж на Глизе. Филипп делает вдох, успокаивая свои мысли и натягивая привычную улыбку, которой научился ещё в детском доме при военной академии, куда попал после смерти родителей. Джонсон отводит свои чувства на второй план, решая, что друг сейчас важнее, потому что Винтерхальтер никогда не был из тех людей, которые могут сами нести груз своих проблем и мыслей. — Я знаю, что ты можешь сам, — ответил Джостен, кусая губу и замечая, что его голос дрогнул на последнем произнесенной слове. — Но легче, если ты со своими проблемами не один. Ты знаешь, что я очень плохой пример, как справлять с проблемами. На последнем сказанном предложении Филипп улыбается, чтобы эта шутка обрела какой-то смысл. После этого возникло молчание на несколько минут, которое помогло Ландоберкту рассказать всё, что накопилось в его мыслях. Он знал, что его друг прав, потому что парень не мог нести эту ношу на своих плечах один. За этот месяц на него резко упало множество ситуаций, раздумий и проблем. Винтерхальтер уже не видит края, где всё заканчивается. Помолчав и постоянно кусая губу, Ландоберкт думал, с чего начать. Резкая боль в губе, а после собственная кровь на языке, дало подсказку, что лучше рассказать первым. Он решил обсудить самое интимное в своих мыслях. Обсудить то, чего стесняется и ненавидит в своем теле, в своей жизни. — Мне очень сильно хочется есть, — признался Ландоберкт, подняв голову и смотря своими красными глазами на Филиппа. Джостен открыл рот и парень, понимая, что его друг скажет, прервал его. — Я хочу человечину, Фил. Услышав это, Филипп открыл рот, но молчал, смотря с лёгким удивлением на друга. За их дружбу Ландоберкт произносит это впервые. До академии Винтерхальтер не брал человечину в рот, потому что она была слишком дорогой для родителей. Зависимости от мяса не было, но ел тогда мальчик много, чтобы заменить потребность в человечине. В академии, как бы солдат не отказывался, но хотя бы раз в неделю он употреблял нужное мясо, а так развилась зависимость. Сейчас же у него была только кровь, а этого было мало для его тела и утоления жажды. — У меня уже зубы болят, кости ломит, и… Я просто хочу большой, сырой, жирный кусок мяса в крови. Я на стену готов лезть, самого себя кусать! — быстро говорит Ландоберкт, а после проводя языком по своим острым зубам. Чисто для демонстрации. Филипп делает вдох, но ничего не говорит, зная, что это не единственное, что беспокоит его друга. Есть вещь куда важнее жажды Винтерхальтера. Вещь, которая для парня важнее куска человеческого мяса. — Мои родители, — шепотом произносит Ландоберкт, сводя седые, тонкие и длинные брови вместе, создавая кладку между ними. Вместе с этим он опускает голову и проводит языком по своим губам, увлажняя их большим обилием слюны, которое образуется из-за жажды. — Я волнуюсь за них. Я принял решение бежать, нарушить законы, не подумав о том, что сделают с ними. Когда все узнают, что мы живы... Ландоберкт замолчал, начиная сжимать губы вместе, создавая тонкую линию. Его руки тряслись. Не было ясно из-за чего: жажда, волнение или паника? Он молчит, тяжело дыша, и через мгновение его глаза начинают предательски щипать, а соленые капли слез стекли с его глаз. Винтерхальтер шмыгает носом, понимая, что уже не скроет своё состояние. Он чувствует, что делает всё правильно в этой жизни, но теперь совесть, спутанное сознание и непонимание своего тела обернулось крепкой веревкой вокруг горла, а в ушах звучал внутренний голос, который называл Ландоберкта беспомощным и тяжёлым грузом на плечах всех вокруг него. — Ланд... — шёпотом произнес Филипп, поднимая руки к лицу друга. Положив ладони на щёки парня, он поднял его голову и быстро, но осторожно, вытер мокрые дорожки на бледной, почти сероватой коже. — Насчёт жажды тебе нужно сказать Гарольду или самому выйти в город и купить нужное. Тут очень легко добыть человечину. Насчёт родителей? Я уверен, что всё будет хорошо, а если с ними что-то случится... То они понимают это. Они сами тебя отпустили, а зная их, то они знают о рисках. — Джонсон замолчал, легко улыбаясь и утешительно проводя рукой по волосам Ландоберкта. Они оба замолчали. Снова. Слова не были нужны сейчас, как и всегда в их дружбе. Винтерхальтеру стало немного легче, когда он все рассказал, но только совесть, вина и страх всё еще сжимали его сердце в кулак, не отпуская ни на мгновение. Друзья молчали, прислушиваясь к дыханию и к совсем глухим звукам за стенами. Точнее они слышали часть, но звук тяжелой и металлической двери со стороны рабочего кабинета Эйко раздался слишком отчётливо, чтобы они оба подняли голову. — Гарольд, кажется, пришел, — сказал Филипп и Винтерхальтер кивнул. Джонсон встал с кровати и второй принял его протянутую руку. Филипп, напевая себе под нос какую-то песню, пошел к выходу из спальни. Улыбка и песня позволили продолжить поддерживать образ хорошего настроения и беззаботности, что очень выгодно для Джонсона. Так к нему никто не лезет, а если понимают, что у него что-то не так, то молчат. Эта тактика отработана годами и никогда его не подводит. Ландоберкт, взяв кружку с кровью и выпив одним залпом, пошёл за другом, горбясь в спине и смотря на белую посуду в своей руке. Разглядывал оставшиеся капли, которые медленно стекали вниз. В каком-то смысле это успокаивало. Зайдя в гостиную, друзья действительно заметили Гарольда, который сегодня был одет не в строгую одежду, в которой ребята привыкли его видеть. На нём была одета свободная ветровка красного цвета из ткани лаке. Штаны тоже свободными — из той же ткани и цвета, а также были по талию. Ещё была самая обычная черная водолазка, заправленная в брюки. — Непривычно тебя таким видеть, — сказал Филипп, немного смеясь. Гарольд на это замечание только махнул рукой и недовольно закатил глаза. — Не всегда же в рубашках ходить, — сказал Гарольд, а после протянул обоим некоторые вещи Эйко. Это были обычные черные брюки и свитера с высоким горлом. Отличался только сам крой одежды. — Одевайтесь, мы идём в город. Услышав это, ребята одновременно кивнули и стали раздеваться прямо в гостиной. Шорты и футболки попадали на диван, показывая Ландоберкта в одном нижнем белье, а Филиппа в таком же виде, но ещё и с эластичными бинтами на торсе и руках. Пока они переодевались, зашли Коллинсы, которые надели вещи Эйко. У Арин была зелёная толстовка и черные брюки с множеством карманов. У Риана тоже были похожие брюки, но сверху была надета одна черная водолазка с высоким горлом. На талии второго был надет ремень, к которому прицеплен чехол для пистолета. Филипп и Ландоберкт быстро оделись, подходя к друзьям, а Гарольд пошел за ними к выходу, где стояли берцы ребят, а также кроссовки Блэка. — Вы уже всё? — вышла из кухни Араки, куря сигарету. Девушка ждала их всех, потому что собралась раньше солдат и Гарольда, который приехал, но заранее сообщил ей об этом. Увидев Эйко, четверо окончательно удивились, потому что та была одета совсем не так, как они привыкли за эти дни. Докторша всегда была одета в мешковатую одежду, реже в шорты и топ. Сейчас же она была совершенно другая: вязанный, свободный серый свитер с высоким горлом, который был аккуратно заправлен в чёрную и длинную юбку из стрейча, которая почти идеально прилегала к её бедрам. На юбке был длинный вырез, потому было видно серые бриджи, окончание которых было чуть выше колена. Обута она была в зашнурованные, чёрные берцы почти до колена. На бедре выше колена был одет ремешок с чехлом для пистолета. На руках чёрные, кожаные перчатки. — Чё уставились? — спросила Араки, нажимая на кнопку входной двери в свой кабинет, потому что выйти из дома можно только так. Конечно, у девушки есть чёрный выход, но он почти всегда закрыт и нужен для опасного случая. Ребята переглянулись, пропуская Гарольда и простояв ещё немного, кивнули друг другу, а после по очереди вышли. Лёгкий, немного холодный ветер обдувал тело и лицо. Все жители Пангеи уже давно привыкли к такому холодному и влажному климату планеты, который образовался за последние три века. Лёгкий холод привёл назад в чувства, поставил на место все мысли и переживания у ребят. Воздух Пангеи давно не был чистым, но всё же, хоть немного, но оставался свежим и прохладным. Стало как-то спокойнее, приятнее. Бывшие солдаты уже две недели не были на улице. Сейчас выход на улицы преступного Герлина казалось спасением. Глотком новой жизни, которую все четверо выбрали. Выход из военной академии ощущался не так, как сейчас. Абсолютно все предыдущие выходы из здания гласили одно правило «вернуться назад», — выбора в том, хочет ли солдат этого или нет, — не давали. На всех всегда были надеты невидимые ошейники и наручники, наличие которых напоминал чип в шее и браслеты определенного цвета, и цифры. Только последний выход из академии ощущался свободой для ребят, потому что знали, что не вернутся. Ушли и сняли те самые невидимые кандалы. — Сегодня солнечно, — сказала Арин с улыбкой, идя с остальными и на секунду поднимая голову, чтобы посмотреть на небо. За высокими и серыми зданиями с балконами было видно мало, но из-за лёгкого света, которые прорывался сквозь серые облака, было светло. Для Пангеи такая погода была редкой: чаще всего шли дожди или тучи не пропускало нормально солнечный свет. Увидеть лучи солнце, выглядывающие из серых облаков – редкое удовольствие. Не было пасмурно и это грело что-то внутри. Все шли молча. Точнее, шли молча солдаты, а Эйко и Гарольд тихо что-то обсуждали, шагая впереди ребят. На них были маски и кепки, чтобы скрыть лицо. Их выдавала одежда, подчёркивая статус. Любая одежда, кроме чёрной, считалась дорогой, ведь красителей осталось мало, как и веществ, из которых их можно создать. Нашли замену, но это дорогое удовольствие. В самом начале разработки одежда белая, а чёрных красителей было намного больше. По этой причине одежда обычных людей была чёрная. Все белые ткани спускали на пошивы формы в академиях и на одежду богатых людей. Конечно, старшие выделялись среди толпы, но им ничего не делали. Причина этому была ясна сразу, и зовут её: «Гарольд». Его не тронут. Его боятся, но и видеть, как он легко расхаживает по улице — безумие. Несмотря на все факторы, ходить пешком под взгляды других было странно и пугающе. Блэк всегда передвигается на машине и реже на мотоцикле. — А почему мы идём? — все же спросил Риан, как и всегда держа руки в карманах. Он и сестра были без кепок, показывая ярко-рыжие волосы. Парень собрал их в привычный высоких хвост. Девушка радовалась своей новой стрижке, потому что быть почти лысой оказалось удобнее, чем можно было представить. Теперь им не нужно было прятать аппараты телепатии. От светящихся неоновых кружочков на левой стороне лба остались только шрамы, которые тоже скоро исчезнут. Эйко им вводит инъекции регенерации, которые восстанавливают повреждённые ткани после операции. Скоро исчезнут и шрамы, потому телепатам ничего не будет напоминать об их прошлой жизни. — Вчера вечером вы сказали, что вам нужен хакер, чтобы добыть полную версию документа, — начал говорить Гарольд, сгибая руки в локтях по бокам от себя и немного махая ладонями. — Прекрасный хакер живёт недалёко от Эйко. Мы идём к нему. После этой фразы Блэк остановился у одного входа в высокое здание. Мимо проехал мотоцикл на огромной скорости и все шестеро отскочили в бок, пропуская транспорт. — Точнее, мы уже пришли, — сказал Гарольд и нажал на кнопку возле большой, тяжелой, железной двери. Та открылась, пропуская компанию внутрь. — Нам осталось только подняться на пятнадцатый этаж. Эйко не стала останавливаться, подходя к лифту. Тот не был похож на лифты, которые ребята видели раньше, например, в академии. Он был меньше в размерах, его двери не были идеально чистыми и сверкающими. Лифт оказался бледно-серым и громко гудел, а раздвигающиеся двери были исписаны различными неприличными словами. Сам коридор тоже не был особо чистым: всё было каменным, с трещинами и по бокам стояло только две двери, которые были входными. Единственное, что хоть немного говорило о том, что шестёрка живёт в двадцать четвертом веке — это вместо ручек на дверях большая панель для сенсора отпечатка пальцев. Всё остальное выглядело так, будто они попали на два, а то и на три века назад. Стало жутко, что мурашки пробежали по спинам солдат. — Тут воняет, — тихо сказал Филипп, сводя вместе брови и прикладывая ребро ладони к носу. Он посмотрел на друзей и те кивнули. В коридоре действительно стоял неприятный запах, похожий на трупную вонь. — Ну, это вам не академия и элитные стены Великой Державы Пангеи! — с сарказмом проговорила Эйко, заходя в лифт, который открылся, а за ней Гарольд. Оба посмеялись с её слов и повернулись внутри лифта лицом к солдатам. Эйко ухмыльнулась, решая закончить свои слова серьезно. — Тут недавно какую-то девушку грохнули, а труп ток вчера убрали. Услышав такой ответ, ребята пришли в лёгкое замешательство. На лицах не было ужаса, потому что солдаты сами не были святыми. Только вопрос состоял в другом: кого-то убили рядом с жилыми квартирами, а людям, живущим тут, было всё равно? Если верить словам Араки, то труп тут лежал несколько дней. Несколько дней мёртвая девушка лежала у дверей двух квартир и тело не убирали. Это было странно для любых районов любого города Пангеи. Было много вопросов. Ребята понимают, что будь тут солдаты, как они, им действительно было бы всё равно, что кого-то убили. Труп убрали и пошли жить свою жизнь дальше. Солдатам выжигают все эмоции, чувства вплоть до апатии. Их удивляет реакция людей. Жители преступных районов не солдаты. Они обычные люди. Тогда почему они такие чёрствые, что просто перешагивали мёртвое тело? Арин зажала нос и быстро вошла в лифт. Парни, решая тоже не задавать вопросов, повторили за ней. К счастью, что лифт оказался не сильно маленькими и вместил их шестерых. Было тесно, но зато все они добрались до нужного этажа вместе. Лифт гудел и чудо, что не упал. Только ребята не верили в чудо, ни в Бога, которого пропагандировали всякие фанатики, а последние были вне законов, потому что любая религия в Пангее запрещена. Смысл в это верить, когда уже всё доказано, а в этом мире нет ничего светлого? Дверь в нужную квартиру выглядела более благоприятной и походила чем-то на дверь Эйко. Все шестеро подошли к ней, а Гарольд нажал на маленькую кнопку на панели. После этого из стены вышел микрофон и Блэк, немного кашлянув, начал говорить в него: — Здравствуй, Павел, открой дверь, это Гарольд Блэк. — Твёрдым и строгим тоном проговорил Блэк, а после снова нажал на кнопку, ожидая ответ. Все они замолчали, смотря на дверь пару минут. Смотрели, пока та не отодвинулась в одну сторону, открывая проход в квартиру. К ним вышел мужчина. На вид он был средних лет, а зная их мир, ребята мысленно прикинули, что ему не больше двадцати пяти. Выглядел он старше всех шестерых: высокий и худой с острыми чертами лица. Русые волосы отдавали уже лёгкой сединой и были растрёпаны. — Давно не виделись, мистер Блэк, — сказал Павел с очень хриплым голосом. Он совсем тихий, но тоже отдает сарказмом, а на губах растянулась лёгкая ухмылка. Гарольд, посмотрев на мужчину, немного посмеялся, закрывая глаза и опуская голову на пару секунд. Оставив улыбку на лице и подняв голову, Блэк посмотрел на хакера, который уже отошёл в бок, чтобы вся шестёрка могла войти. — Им твоя помощь нужна, — сказал Гарольд, большим пальцем указывая на четверых позади себя. Никто из них не вошёл, оставаясь на месте. Солдаты не дали договорить Павлу. Слегка толкнули его в грудь, заставляя зайти внутрь, чтобы последовать за ним следом. Блэк и Араки остались снаружи, слабо улыбаясь, а сами смотрели на кнопку закрытия двери. Их дело привести сюда, а четвёрка пусть сама решает нужную проблему. — Какие вы наглые, — с сарказмом и тихим смехом сказал Павел, махая рукой в призывном жесте пойти за ним. Ребята последовали в комнату. Внутри неё была стена, которая полностью покрыта полупрозрачными, светящимися синими экранами компьютера. Под ними стоял длинный стол, где была голограмма клавиатуры такого же цвета, а также сенсорный экран внутри стола рядом с ней, отвечающий за компьютерную мышь. — И что вам надо? — спросил Павел, садясь за своё крутящееся, мягкое кресло возле стола. Он оттолкнулся ногой, кресло повернулось — мужчина оказался сидячим лицом к ребятам. — Нам нужно, чтобы ты добыл одну информацию, а после занёс её сюда, — сказал Филипп, доставая из кармана флешку и не позволяя ребятам и слова сказать. Он встал впереди них, следя за тем, чтобы в сторону его друзей не смогли сделать ни единый неправильный шаг. Увидев, как Павел поднял вопросительно бровь, Джонсон продолжил. — Информация из правительства. После этих двух слов послышался свист, который издал мужчина. — Нихуевая просьба, — сказал Павел, широко улыбаясь и опустив голову, посмеялся. — Я смогу это сделать, но такая хуйня займет больше, чем пару часов. Сутки минимум. Ребята, услышав такой вердикт, замолчали. Ландоберкт открыл рот, чтобы сказать хотя бы слово, но сразу же закрыл, не найдя нужных. Риан, который начинал чувствовать по этому поводу негодование, не смог сдержать свой агрессивный нрав, так как не любит ждать так долго. Конечно, все солдаты были приучены к ожиданиям, поэтому молча согласились со словами Павла. Только Коллинс всё равно не любил ждать, ведь вместо траты времени он мог полежать в кровати и поспать. Телепат ценил свой сон и свободное время. — Почему так долго? — возмущённо спросил Риан, сдвигая брови вместе и сжимая кулаки в карманах. Конечно, он понимал, что дело крайне тяжёлое, но ожидание его раздражало. — Ну, извини, базу наших пидрил сильно защищают, — отвечает Павел, пожимая плечами и оттолкнувшись ногой, стул вместе с ним повернулся. Парень оказался лицом к экранам и, потянувшись, ожидал, когда ребята что-то скажут. — Ладно, хорошо, — говорит Арин, помассировав переносицу и достав из кармана браслет Риана, положила его на стол новому знакомому. — Тут есть маленькая часть бумажного документа, которую надо достать в электронном виде. На лице Павла было удивление, когда он увидел светящийся зелёным браслет. Он понимал, что если четверо пришли с Гарольдом, то они какие-то важные люди. Только хакер и подумать не мог, что к нему домой приведут солдат. К кому-то приходят домой люди, которых учили убивать официально на уровне государства? Нет, но к Павлу пришли. Он думает, что жизнь у него действительно веселая. Вот те раз — «везунчик». Последнее в кавычках. Хакер кивает головой, беря в руки зелёный браслет и начиная осматривать. Конечно, он слышал и читал про строение и управление, но вживую никогда не видел. — Хорошо, — отвечает Павел, кладя браслет на стол, и снова смотрит на ребят, — с вас будет две тысячи панге. Услышав это, ребята вздохнули и не стали спорить. Решив остальные вопросы, когда и зачем прийти — Арин отдала ещё и флешку с распределением на тест. Все решили, что Павел перенесёт найденную информацию туда. Конечно, парень сказал, что он ничего не обещает, потому что взломать правительскую базу — это дело сложное и никому не удавалось, хотя многие пытались. Филипп взял его сарказмом на вызов: раз уж Гарольд сказал, что Павел — лучший хакер, то он обязан взломать. К удивлению, это подействовало. У их нового знакомого проснулся азарт. Ребята попрощались и развернулись, чтобы уйти. Остался на месте только Джонсон, всё так же легко улыбаясь, посмотрел на друзей, которые сразу заметили, что Филипп с ними не пошел. Они остановились, ожидая его. — Идите, я выйду через пару минут, — ответил на молчаливый вопрос Филипп. Ландоберкт хотел спросить, что случилось и что ему надо ещё от Павла, но Арин взяла Винтерхальтера за руку и повела за собой, прихватив ещё и брата, который тоже оставался на месте, ожидая от Джонсона развёрнутого ответа. Филипп молчал, пока не раздался звук закрывающейся входной двери. Как только Джонсон убедился, что все вышли, оставив его и Павла наедине, он повернулся ко второму, который уже ожидал ответа на всё тот же немой вопрос, мучавший всех ушедших отсюда. Джонсон молчал несколько секунд, кусая губу и переставая улыбаться, показывая всю усталость на своем лице. Он прикрыл глаза, вдохнув, и решился попросить что-то лично для себя, понимая, что тайну кто-то узнает. От этого в груди становится тяжело, будто на плечи упал огромный груз, но Филиппу важнее узнать ответ на свой вопрос, а значит, защиту кого-то можно немного убавить. Джонсон заводит руки на свою шею и расстегивает аккуратную тонкую серебряную подвеску с всё той же латинской буквой Н. Украшение лёгкое, совсем не ощущается на шее, но сняв её, кажется, что Филипп лишился тяжёлого мешка с камнями. Только этот мешок он носит добровольно и хочет надеть назад. — Это спрятанная флешка, — прямо говорит Филипп, смотря на ювелирное изделие у себя в руке. Впервые он говорит о сокровенных вещах и его начинает терзать совесть, что рассказал он это не друзьям, а обычному хакеру. Совесть, что вообще кому-то рассказал. – Содержание этой флешки нельзя увидеть, пока не перенести карту памяти в другую. Её нужно разбирать. Павел кивнул, протягивая руку, чтобы взять подвеску, но только Филипп её не дал, сжимая в своем кулаке. Спустя долю секунды Джонсон понял, что он сделал и, натянув улыбку, положил дорогую для себя вещь в чужую руку. — За это я заплачу отдельно, — сказал Филипп и когда Павел назвал сумму, кивнул. Джонсон сделал вдох, решая пойти. Он повернулся спиной к хакеру и сделал два шага к выходу, но только остановился, поворачиваясь лицом к Павлу. — Сделай это сейчас, чтобы я забрал через пару часов. На последнее заявление хакер вопросительно поднял брови и открыл рот, но поняв просьбу, кивнул. Заказ Филиппа действительно займет часа два максимум. Павел уже множество раз разбирал и собирал флешки, переставляя карту памяти в другое место. После своих слов Джонсон не ушел, смотря на хакера, который развернулся на своем стуле к экрану, желая уже приступить к работе и закончить ее быстрее. Только мужчина сразу же обернулся снова, когда раздался голос беглеца сбоку от него: — Забыл сказать… — начал говорить Филипп спокойным тоном, растягивая, как и всегда, гласные. Он не убрал улыбку и не сменил добрый тон голоса, произнося следующие слова. — Если на ней появится хоть малейший дефект, то я тебе прострелю голову. Павел не знает, отчего ему стало не по себе: от угроз из-за дефекта на какой-то цепочке или от того, как были произнесены эти слова. Хакер решил не думать об этом, считая, что ситуация сама по себе жуткая. Выйдя из квартиры, Филипп улыбнулся и кивнул. Арин задала вопрос, что ему нужно было, но Джонсон его проигнорировал, сделав вид, что не услышал. Так же Гарольд сказал, что теперь они все идут покупать солдатам новую одежду, и за это будет платить Блэк. Ребята, конечно же, отказывались, но спустя уговоры, где Гарольд говорил, что они позорят его имя своим внешним видом и что четверка не может вечно носить свои обноски. Солдаты не понимали, почему тому так важно, чтобы с ним выглядели подобающе, но Эйко, которой это все надоело, напрямую сказала друзьям короткое предложение твердым тоном: — Он глава мафии и на него тут смотрят все. Эта фраза прямо намекнула, что Гарольд и окружающие его люди должны выглядеть с иголочки в любое время. Ландоберкт цокнул языком и пошёл вперёд, а остальные, видя соглашение одного, последовали его примеру. Блэк довольно улыбнулся, идя с Эйко впереди. В знак благодарности Гарольд кивнул подруге. Выйдя из здания, ребята сделали глубокий вдох, радуясь, что больше не ощущают трупный запах, который раздражал, заставляя глаза слезиться не от жалости к кому-то, а из-за вони. Был день, потому за третьей стеной города, а именно в преступных районах, было тихо. Тут все ведут ночной образ жизни, а значит, что сейчас работают какие-то заведения и магазины. На узких серых улицах всё ещё людно, но не так, как ночью. Люди встречались в разных углах узких улиц. Кто-то выходил из очередного магазина, где продавали оружие или запрещённые вещества в Пангее: сигареты, алкоголь и наркотики. Именно здесь всё это было в открытом доступе и ничего с этим не делали. Только солдаты, которые родом из другой стороны жизни их государства не знали, что такое продавалось открыто. За стенами, которые в высоту составляют примерно три километра, не достать и намека на ту сигарету, а если оно и есть, то за огромное количество панге. Гарольд и Эйко обсуждали о месте, где лучше прикупить хорошую и практичную одежду для ребят. Четвёрка сзади шла молча, мимолётно осматривая незнакомые улицы; вывески освещались неоном, было пыльно и грязно. За углом одного магазина они увидели, как какой-то молодой парень отсасывает какому-то мужчине. Противное зрелище, отчего их немного перекосило. По пути они увидели даже какую-то девушку со шприцом-ручкой, которая сидела на ступеньках возле входа в жилое здание, вкалываясь в вену. Не тяжело догадаться, что находилось в шприце. Это не жутко. Солдаты видели вещи и хуже. Тело не дрогнуло, но в мыслях было осуждение такого действия и образа жизни. Противно, что в этих стенах люди так живут из-за такого капитализма в их стране, точнее, это можно больше выразить словом «выживают». Противно от мысли, что именно здесь собрана вся антисанитария, грязь и унижение их века. Здесь людям всё равно, кто правит, кто воюет и кто побеждает. Здесь людей волнует только то, чтобы выжить ещё один день и забыться. Мурашки прошлись по коже от того, что тут только иллюзия свободы, к которой стремились друзья. — Мне вот интересно стало, — начала говорить Арин, ускоряя шаг и становясь в одну линию со старшими. — Здесь за поведением вообще не следят? — Малышка, – начала говорить Эйко, немного помахав рукой так, будто просила Коллинс отойти от неё подальше. — Ты за стенами преступной части, здесь всем похуй на то, кто что делает. Коллинс ничего не сказала, а лишь вздохнула, повторяя за братом и засовывая в руки карманы. Она слушала разговор Араки и Блэка, которые, спустя недолгий спор, выбрали нужный магазин. Так же решили, что за всё будет платить Гарольд, чтобы ребята покупали лишь самое необходимое на их сбережения. Разговор двух друзей и тишину Арин прервал протяжный голос Филиппа, который до этого момента шел совсем тихо, слушая все вокруг и следя за тем, столы рядом с ним ходили его друзья. — А мне нравится, — сказал Филипп, пожимая плечами, а после немного помолчал, обдумывая, как можно пошутить. — Свободно, экстремально и пахнет чем-то тухлым, а ещё, возможно, мы ходим сейчас по чьей-то сперме. Риан и Ландоберкт резко остановились, смотря непонимающе на улыбающегося Джостена. Эйко и Гарольд тоже остановились, чтобы не потерять своих друзей, которые в преступных районах ещё ничего не знали. — Это была плохая шутка, — сказал Риан. Винтерхальтер кивнул на эти слова, осуждающе смотря на Филиппа. Эйко и Гарольд посмотрели на всю ситуацию и, подумав, всё же немного посмеялись. — А мне нравится, — сказал Блэк, хлопая подругу по плечу, — никто ещё такую правду не говорил в форме шутки. После этих слов четверка замерла на время, смотря друг на друга. Они не знали, как реагировать. Было только лёгкое непонимание, потому что жёсткая дисциплина академии и фронтов все ещё были в их сознаниях. Ребята молча простояли, а после улыбнулись и догнали старших. Было непривычно и, возможно, противно, но от этого всего ощущалась некая форма вольности. Возможно, что это и есть понятие «свобода». Не самая лучшая, конечно. Можно было вдохнуть полной грудью и это радовало. Ребята не заметили, как уже дошли до магазина, куда повели Эйко и Гарольд. Время прошло слишком быстро. Блэк, щёлкнув пальцами, позвал четверку внутрь магазина с розово-неоновой вывеской. Уже вечером все сидели на кухне. Каждый отнёс новые вещи в свои комнаты, а пропуска положили в гостиной, благодаря которым они завтра смогут проникнуть в город. Блэк действительно позаботился обо всём, подкупив некоторых охранников у одного выезда, а значит, что ребят пропустят. Осталось только дождаться завтра и утром забрать флешку у Павла со всей информацией. — Может не стоит? — спросил Ландоберкт, смотря на то, как ему в кружку с кровью Гарольд наливает натуральную водку. Старшие решили раскрепостить маленьких солдатиков (именно так выразилась Эйко). — Ещё как стоит, — сказал Блэк с улыбкой, а сам отставил бутылку в сторону. Они все сидели за столом. Кроме Филиппа, который пару минут назад отошёл в душ и сказал, что скоро вернётся. Ландоберкт сдвинул брови вместе и поджал губы, образуя тонкую линию. Выступы позвоночника выросли на пару сантиметров, а так как Винтерхальтер был с голым торсом, это увидели все. Парень смотрел, как ему пододвинули стакан с кровью, от которого чувствовался запах алкоголя. — Пей, — сказала Араки воодушевлённым тоном и кивнула. Она взяла стакан Винтерхальтера и поднесла его прямо к лицу парня. Коллинсы не стали вмешиваться, потому что сами смотрели на свои стаканы с алкоголем, который не разбавили ничем. Брат и сестра немного скривились в лице, ощущая запах напитка, который им не понравился. Ландоберкт принял участь и кивнул, беря в руку стакан, и посмотрел в него. Увидел кровь, которая отличалась от обычной: была светлее и водянистее. Винтерхальтер закрыл глаза и быстро выдохнув, поднес край стакана ко рту и быстро выпил всё содержимое. Ландоберкт вжал голову в плечи и зажмурился от привкуса алкоголя во рту. Сам вкус изменился благодаря крови — разбавила жгучий спирт. Винтерхальтер посидел пару секунд, ощущая, как алкоголь проходит по его пищеводу и попадает в желудок, оставляя после себя ощущение жжения и жара. Винтерхальтера передёрнуло и он начал причмокивать ртом, пытаясь убрать горечь на языке. Открыл он глаза, когда Эйко протянула ему тарелку сырой курятины, которую заранее нарезала. Ландоберкт сразу же взял вилку и засунул квадратный кусочек себе в рот, быстро прожёвывая и глотая. От этого неприятный спиртовой вкус на языке исчез, а в пищеводе и желудке пропало ощущение пожара. После тишины раздался резкий кашель Арин, которая тоже выпила половину рюмки и начала быстро засовывать себе в рот печенье, которое стоит на столе. От этой картины Риан решил не пить своё, уже боясь ощущений от напитка, который никто из четверки раньше не употреблял. — Фу, блять! — возмутилась Коллинс. Гарольд и Эйко посмеялись, а Риан и Лаандоберкт посмотрели на девушку. — Какая мерзость! По кухне прозвучал громкий смех двух людей, а после усилился, потому что засмеялись ещё трое. Было так громко, что даже Филипп в душевой кабинке услышал их. От этого звука внутри потеплело, а сам парень искренне улыбнулся. Было приятно от мысли, что в этом доме им хорошо, и они могут так искренне смеяться. Джонсон, отвлекаясь от звука вне ванной комнаты и душевой кабинки, подвинулся в угол, чтобы стекающая вода не попадала на него. Он не стал выключать воду, чтобы создавать шум. Парень только сел на пол душа и держал флешку в руке. Они давно были водонепроницаемые, а их свечение, показывая содержимое, не намокало, потому что капли воды проходили сквозь проекцию содержимого. Филипп нажал на кнопку, кусая губу. Волнение проходило по его телу, потому что мысли о том, что хранилось на цепочке, наконец-то, будет ему показано. Самое сокровенное, что хранил прошлый владелец украшения, потому было так надёжно спрятано. Только Джонсон и так знал всё самое сокровенного того человека, но ему нужно было узнать, что так яростно оберегалось. Посмотрев на экран, Филипп не увидел ни фотографий, ни папок. Ничего. Только одно видео на пять минут. Посмотреть хотелось слишком сильно, но парень знал, что этого делать не стоит. Пришло понимание, что после этого он окончательно сломается и не сможет проконтролировать боль утраты, что его слабость вылезет наружу. Осознавая всё это, Джонсон нажал на видео и то открылось. Он сильный. Потеря родителей ещё в семь лет дала ясно понять, что люди умирают без исключений и с этим нужно смириться. Филипп смириться с этим не мог: смерть родителей, экипажа, а если что-то случится с друзьями – он окончательно сойдёт с ума. На видео показался парень с коротко стриженными тёмно-рыжими волосами. На его лице было множество веснушек, которые выглядели тёмными на бледной коже. Из-за оттенка кожи выделялись тени вокруг глаз, а взгляд был уставшим, что давало понять их происхождение. Губы пухлые, бледные и искусаны, а глаза янтарные. У его глаз настолько насыщенный оттенок, что, кажется, они светятся золотом. Одет парень в самый обычный бежевый свитер, а на фоне была дорогая спальня, украшенная большим количеством электронных фотографий. Вся спальня была в бордовых оттенках. На руке светился красный браслет, который попал в кадр, когда он убирал руку от камеры. — Привет?— сказал парень на видео, немного улыбаясь. Филипп отчётливо знал, что это смущённая улыбка. – Я Натаниэль Томас Адамсон. По моей фамилии и второму имени уже все ясно, да? Думаю, что да. Парень на видео сделал вдох и пожал плечами, а Филипп улыбнулся, вспоминая привычку Натаниэля поднимать плечами, когда он волнуется. — Я… это мой первый видеодневник, а его никто и не увидит. Сегодня семнадцатое мая, две тысячи триста семьдесят седьмой год. Неделю назад мне исполнилось шестнадцать, а вчера я стал солдатом классификации А. — парень на видео закусил губу. Джонсон сразу понял, что это знак того, что Натаниэль думает. Сейчас на видео Адамсон выглядел иначе, чем Джонсон видел его в последний раз. В девятнадцать лет у него были немного отросшие и кудрявые волосы, совсем лёгкие морщины вокруг глаз и на лбу. Ещё было множество пирсингов: по одному на каждой брови, на нижней губе два пирсинга, рядом с углами рта, перегородка носа, туннели в ушах, ещё по два прокола хрящей каждого уха. Только сейчас на видео Натаниэль был подстрижен под «ёжик». Не было морщин и пирсингов. Он не настолько уставший, как в последнюю встречу и при последнем вздохе. — Я не могу рассказать это кому-то. Нет ещё такого человека, которому я могу доверять. Я хочу рассказать, что делает мой отец. Рассказать, что прячется за доброй улыбкой на телевизорах и титулом примерного семьянина. Рассказать о настоящей смерти моей матери и… просто сказать, что мой отец — это чёртов психопат, помешанный на мутациях! Филипа передёрнуло. Он сразу понял, что за информация будет в записи. Сердце на мгновение остановилось, когда на записи взгляд зацепился за Адамсона, так как Джонсону тяжело смотреть на его взволнованный вид. Однажды Филипп слышал от него эту историю, которая оставила тяжесть, непонимание и боль за Натаниэля. — Я… — Натаниэль на время замолчал, опуская голову, и Филипп точно знал, что парень на видео смотрит на свои пальцы, которые перебирает и сгибает между собой. Так Адамсон делал всегда, когда боялся или говорил что-то личное. — Мой отец не закончил академию, потому что в пятнадцать лет встал на пост главы армии Земли, тогда же он и женился на девушке Натали, которая и является моей матери. Она была телепатом с изменением структуры предметов, а мой отец — видоизмененный, который из кожи выделяет жидкие химические элементы. Он помешанный психопат, который всегда собирался создать идеальную мутацию и солдата. Я и есть плод этих… экспериментов. Голос Натаниэля дрогнул, и он на секунду сжал губы вместе, а после сделал глубокий вдох и продолжил свою речь. Было видно, что она даётся ему крайне тяжело. — Томас путем искусственного оплодотворения прибегал к созданию эмбриона. Он подкупил лучших врачей, которые молчали о его экспериментах дома. Выбирал лучшие гены и соединял их, надеясь, что телепатия и видоизменение создаст новый вид мутации. Ему было всё равно, что дети от браков между двумя разных видов уже были множество раз. Он пытался… — на пару секунд парень говорить перестал, оборачиваясь назад и смотря на дверь входа в спальню. Он смотрел совсем немного, будто чего-то или кого-то ожидая. Сделав вдох, Адамсон повернулся к камере и продолжил говорить все то, что так сильно хотел рассказать, — на четвёртом месяце беременности становится известна мутация. Если она его не удовлетворяла, то Томас уничтожал эмбрион, а после моя мама беременела снова без отдыха. Филипп сделал вдох, когда на видео вздохнул сам Натаниэль. Солдат на видео положил руку на шею, снова показывая красный браслет. Он опустил голову, а по привычке сдвигать брови вместе, а плечи сжимать. Джонсон знает, что эту историю Адамсону рассказывать тяжело и волнительно, потому что это слишком тяжёлое воспоминание. После молчания в длительные секунд десять, если судить по плееру видео, Натаниэль продолжил говорить, убирая руку от шеи и поднимая голову чтобы смотреть в камеру. — Уже в семнадцать она выглядела потрёпанной и намного старше. Ей было запрещено выходить из оборудованного под домом огромного подвала, где была неё комната. Она беременела десять раз. Каждый эмбрион был убит. Врачи сказали, что одиннадцатый раз станет последним, потому что организм Натали умирает. Она потеряла множество яйцеклеток. Томас решил оставить одиннадцатого ребенка, хотя мутация его не устраивала. Натаниэль замолчал и посмотрел назад в сторону двери, будто выясняя, нет ли там кого-то сзади. Только Джонсон знал, насколько Адамсон безупречный солдат и если бы кто-то проник в комнату, то парень услышал. Это означало, что на самом деле Натаниэль просто пытался спрятать слезы. — Я и есть одиннадцатый ребенок. Натали смогла добиться, чтобы Томас назвал меня в её честь. В девятнадцать лет она умерла. Он продолжал держать её в изоляторе и приносил меня только покормить. Приходил не сам, а отправлял андроидов. Один из них помог спрятать цепочку, — сказал парень и он слабо улыбнулся, но искренне нежно. Натаниэль достал цепочку, которая висит на его шее и была спрятана под свитер. Цепочка была слишком знакомой для Филиппа: серебряная латинская буква Н, покрытая кристалликами. Адамсон посмотрел на нее сам пару секунд, улыбаясь, а позже снова спрятал ее под свитер, делая вдох для продолжения своей речи: — Спустя время Натали сошла с ума: перестала контролировать мутацию, вырывала на себе волосы и сдирала кожу, буквально уничтожила одного андроида, который принёс меня на очередное кормление. У неё стало пропадать молоко, а меня перестали приносить. Один раз меня принесли, но Натали отказалась меня отдавать, защищая от Томаса. Тогда отец её застрелил. Ей было девятнадцать… Филипп сделал тяжёлый вдох, ставя видео на паузу и на всплывающей панели увидел, что посмотрел уже половину. Самое тяжелое будет дальше, но и историю семьи Натаниэля больно слушать. Дальше будет ещё жёстче. Джонсон закусил губу и посмотрел на Натаниэля на экране, вспоминая их первую встречу, чтобы отвлечься от видео. Успокоившись, парень продолжил просмотр. Для этого нужно было только щелкнуть пальцами. — Для меня всё ужасное началось в четыре года, когда мутация начинает себя проявлять. Моя мутация — это создание предметов из своей кожи и жировой прослойки, — закончив последнее слово, Натаниэль замолчал. Улыбка пропала с веснушчатого лица, а его голос задрожал. — Мне не больно, не остаётся ран. Кожа просто растягивается и так создаётся предмет. Я его достаю из себя, а кожа сразу приходит в норму, быстро замещая потраченные жировые и эпителиальные клетки. Проще говоря: моя мутация действительно является смещением двух, но для отца она ужасна. Натаниэль на видео сделал вдох и замолчал на пару секунд, кусая губу. — Он делал из меня идеального солдата. Я тренировался пять часов в сутки между уроками дома. Мой день начинался в четыре утра. Около получаса я уделял зарядке, позже душ строго на пять минут. Только холодный душ. После завтрак, который является обычной кашей на воде без специй или каких-то добавок. Мой отец ел много и изысканные блюда, пока я не имел право питаться нормально, поэтому ел скудно. Он следил за этим. Иногда давал мне просто чай, так же специально чёрствый и синтетический хлеб… После этой длинной речи последовало молчание, а Филипп, глядя на лицо Натаниэля точно знал, что тот хочет плакать. Адамсон поджал губы и опустил голову, снова смотря на пальцы. Его челюсть сдалась сильнее, что можно было понять по движению щек. Парень поднял руку с браслетом и аккуратно пальцами вытер уголки глаз, вытирая слезы, которые ещё не скатились по щекам. Подняв снова плечи и сделав очередной вдох, Натаниэль закрыл глаза и выдохнул, плечи опустились, и он начал выглядеть расслабленно. Подняв голову, Адамсон продолжил говорить: – После завтрака обязательно растяжка и уже после, при отце, тренировка мутаций пять часов. Мне больно? Наказание. Я устал? Наказание. Я не умею? Наказание. Я что-то сказал? Наказание. Наказывал он серьезно: мог ударить, но редко. Чаще всего оставлял без еды на один день или сажал в тот самый изолятор на сутки. После были уроки до десяти вечера, холодный д… Филипп выключил видео, не в силах больше такого смотреть. Джонсон вернулся спустя десять минут, когда его друзья уже ушли спать, потому что они опьянели после двух рюмок. Гарольд и Эйко сидели одни, обсуждая сегодняшний день. Блэк выглядел так, будто прямо сейчас заснет. Он очень медленно моргал, и иногда опускал голову, будто засыпая. — Как ты? — сразу же спросила Эйко, когда Филипп зашёл на кухню, одетый в одни шорты без единого бинта на теле. Араки сразу же осмотрела его шрамы, подмечая выделяющееся от остальных на руках. Вопросов задавать не стала, хотя поняла, откуда длинные и тонкие шрамы на предплечьях. — Нормально, — сказал Филипп, натягивая улыбку и кивая, повернулся к старшим спиной. — Я спать. Джонсон ушел, помахав рукой. Гарольд тоже уснул, положив голову на стол. Будить друга, чтобы тот лег в кровать, Эйко не стала, потому что это был первый раз, когда Блэк смог уснуть за всю неделю. Она пошла к себе в спальню и взяла плед, чтобы укрыть плечи Гарольда. — Спокойной ночи, — сказала девушка и поцеловала парня в лоб. Нежно и аккуратно, чтобы не разбудить. Блэк обязан был поспать пару часов. Эти часы он заслуживает больше всего, потому что мутация не оставляет ему выбора. Араки посмотрела на спящего друга и, взяв баночку пива, которую не допила, пошла в свою спальню, решая, что поспать ей тоже будет полезно. Завтра тяжёлый день и всем нужны силы, а особенно четверке. Эйко чувствовала за них волнение, видя и понимая, какое состояние у её друзей. Девушка понимает, что те многое скрывают про их жизнь. Это не было каким-то наблюдением, а просто было логическая мысль: каждый из них что-то скрывается. Единственное, что Араки заметила точно — это поведение Филиппа. С каждым днём оно все более нервное и неестественно счастливое. Последние глотки пива доставили лёгкое головокружение и расслабление в теле, тем самым давая шанс, чтобы быстрее заснуть и не думать разные мысли в своей голове, которые отодвинут желаемый отдых... Думать перед сном Эйко не любила, потому что в голову приходили не самые лучшие мысли. Кровать была мягкой и теплой, пахла свежестью после стирки, а под одеялом было спокойно. Завернувшись в него и пождав ноги к груди, девушка уснула, надеясь, что сможет проспать до обеда, потому что из-за солдат она просыпалась рано, а из-за работы засыпала под утро. За эти недели она начинает привыкать спать по два или три часа, но хотелось поспать подольше. Будильник не дал ей поспать больше четырех часов. Она посмотрела на настенный диод с часами и поняла, что сейчас уже пять утра. К этому времени к ней должен прийти один парень, которому пару дней назад она поставила протезы глаз. Нужно просто проверить их, взять деньги и снова лечь спать. Дело не больше получаса и это успокаивало, но заставила встать с кровати. Араки села на кровать, издав уставший стон, и протёрла глаза, а после поморгала, заставляя протезы глаз снова сфокусироваться. Девушка немного подвигала протезами пальцев, понимая, что всё работает и организм проснулся. Эйко встала на ноги и быстро надела свободную футболку и шорты черного цвета. Нужно было расчесаться и умыться, а после уже идти в кабинет и надевать халат. Идти не хотелось из-за желания поспать весь день и отдохнуть. Девушка расчесала волосы и пошла в сторону ванной комнаты, но не дошла до своего места назначения. Дверь в её рабочий кабинет открыта, а свет включен. Там кто-то был. Араки сдвинула брови вместе и прищурилась, думая о том, кому понадобилось заходить в её кабинет без разрешения. Эйко зашла в открытую дверь операционной, надеясь, что это не Гарольд, который ищет адреналин в приступе после сна. Блэк не мог спать нормально, а когда он просыпается, то хочет снова уснуть, но мутация ему не позволяет этого сделать, потому ему нужно вкалывать адреналин после сна, чтобы организм и сознание не мучились. Девушка надеялась, что её друг проспал больше двух часов. Надежды оправдались. Зайдя в кабинет, она увидела очертания знакомой фигуры, которая роется в нужных шкафчиках, ища адреналин и антимутаген. Она увидела лужу крови под холодильником. За ним кто-то скрывался, кого она не смогла разглядеть, так как он был скрыт от любопытных глаз. Эйко проницательна. Её опыт позволял быстро оценивать ситуацию. По её меркам на белом полу было примерно три литра крови. Она услышала всхлипы и поняла, кто это, потому что другой человек не выдержал бы такой потери крови. Эйко тихо закрыла дверь на внутренний замок, чтобы никто не смог войти. Девушка вытащила руки из карманов, идя к нужному холодильнику. — Филипп? — позвала она парня, Араки подавила желание и пыталась не кинуться к нему, когда увидела друга в ужасном состоянии. Тот сидел на полу, опустив голову и крепко держа скальпель, который, как Эйко убедилась, он достал из шкафчика. Он был без бинтов и с голым торсом, показывая все ужасные шрамы на своем теле. Джонсон выглядел так же, когда ушел спать, и именно тогда Араки увидела полосы на предплечьях. Их перекрывали шрамы для мутации, но всё же короткие, менее глубокие и розоватые участки кожи она могла заприметить. Могла отличить их, потому что видела их множество раз. Сейчас её интересовало другое. Это страх за близкого человека. Руки, на которых не было бинтов, кровоточили слишком сильно. Эйко была уверена, что парень перерезал себе вены в нескольких местах на обеих руках. — Филипп? — повторила она уже чуть более обеспокоено, когда друг на неё не среагировал и продолжал сидеть неподвижно. Эйко хотела сесть рядом с ним на корточки, но резкий и охрипший голос с командным тоном подавило это желание. — Уходи. — Твёрдо сказал Джонсон. По голосу девушка поняла, что тот напряжен. Голос был охрипшим, а глаза красные. Складывалось ощущение, что он плакал. Араки не двигалась с места, зажимая челюсть, чтобы сдерживать себя, и продолжала спокойно смотреть на друга. Ей хотелось его поднять, ударить или накричать, чтобы привести в чувство и вывести из этого состояния. Только это может лишь усугубить ситуацию. Поэтому Эйко спокойно ии неподвижно стояла, смотря на Филиппа сверху вниз. — Уходи! — повторил Филлип чуть громче, но Эйко продолжала стоять, замечая, как у парня начал дёргаться глаз. Он точно на грани. Араки не двигалась, но спохватилась, когда Джонсон схватил скальпель на полу и повторил фразу громким криком. – Уходи! Под этот истеричный крик она пригнулась, потому что острый скальпель полетел в неё. Тот пролетел мимо и упал на пол, а Джостен встал, подбегая к столу и хватая первое, что попалось ему под руку: железную коробку с салфетками. — Я сказал уйти! — крикнул он. Эйко уже увидела слезы на его глазах. Она молчала и не подходила к нему, позволяя ему кричать и рушить ее кабинет. — Уходи, как это сделал он!!! Араки забыла, что через полчаса придёт пациент, а кабинет она не успеет убрать. Ей всё равно, потому что состояние друга намного важнее очередного преступника и денег, которые он ей даст. У Джонсона истерика, а еще, судя по его словам, Эйко начинает понимать причину его состояния. Эйко дёрнулась от последних слов. — Что ты смотришь?! — в истерике спросил Джонсон. По щекам полились слезы и послышался первый всхлип. Его предложения потеряли общий смысл между собой. — Он не вернётся! Он мертв! Натаниэль мертв!!! Со стола полетели ящики с лекарствами и препараты, которые Эйко оставила на столе, чтобы перебрать утром после пациента, но сейчас все они лежали стеклом на полу и образовали общую лужу прозрачного цвета. — Он обещал, что справится сам и теперь мёртв! Он не вернётся! Это я виноват! — кричал Филипп, отворачиваясь от Араки. Парень наклоняется и быстро хватает стекло с пола, поднося его к своей шее. Филипп не думает и в любую секунду готов перерезать себе в горло, чтобы перестать чувствовать боль внутри своего тела. Девушка подбежала к нему, выхватила стекло и, пользуясь состоянием солдата, одной рукой схватила его запястье, а второй обнимая и уже думая о том, как вколоть Джостену успокоительное. Филипп вырывается и Эйко понимает, что не сможет долго его сдерживать. Тут нужны ребята с военной подготовкой, а нее худое тело. — Так, дыши, солнце, дыши… — говорила Эйко, прижимая Филиппа к себе и одновременно оглядывая глазами кабинет в поисках ближайших шприцов, в которых было успокоительное. Джостен начал бить подругу по спине, прилагая силу, а это было больно. Араки была уверена, что останутся синяки. Филипп продолжал вырываться. Девушка поняла, что нужно как-то от него отойти и дотянуться до шприца с нужным лекарством. Шкафчик с ними был рядом, но отпустить парня сейчас — смертный приговор. Эйко решила действовать словами, отвлекая друга, тем самым давая себе время. Совсем немного, но все же время. — Солнце, смотри на меня, — тихо сказала Араки, беря Джонсона за щёки и поднимая его голову, чтобы он могу посмотреть ей в глаза. Её пальцы всегда были холодными из-за металла протеза, она надеялась, что это немного успокоит парня, давая коже на лице остыть. В приступах это помогало Блэку и успокаивало на время. Может, и в этот раз получится? — Филипп, смотри на меня и глубоко дыши. Филипп смотрел на нее, начиная дышать ртом, и он весь дрожал. Джонсон смотрел на подругу. Эйко внутренне порадовалась, что холод протезов немного помог успокоить парня. Араки неуверенно опустила руки, смотря на него, и сделала осторожный шаг назад. Убедилась, что он пока просто стоит на месте и плачет, опуская голову и вытирая слезы. Всё ещё смотря на Филиппа, девушка делала медленные шаги назад, подходя к нужному столу. Она не отрывала взгляда от парня, чтобы в случае чего быстро к нему подбежать и остановить. На ощупь она нашла нужный шкафчик и открыла, взяла оттуда шприц. Сейчас Эйко была благодарна, что знает всю свою операционную наизусть и ориентируется тут вслепую. Араки начала делать такие же медленные шаги назад в сторону Филиппа. Парень не двигался, продолжая рыдать. — Это я виноват! — сказал Джонсон, падая на пол, и Араки быстро подбежала к нему, боясь, что он снова возьмёт осколок и направит к своей шее. Только Филипп не взял острый предмет, чтобы снова попытаться с собой что-то сделать. Он прижал ноги к своей груди, уже запястьями вытирая слезы. Кровь оставалась на его лице, потому что тёплая жидкость осталась на его предплечьях. Только кровь у себя он не спешил останавливать. Араки села возле него и аккуратно взяла его руку, чтобы вколоть в вену препарат, но сделать она этого не сможет, потому что лекарство вытекает вместе с кровью. Филипп уже выглядел бледным и начали быть видны синие полосы сосудов, давая понять, что ему не хорошо от такой кровопотери. Эйко встала и взяла жгут со стола, но все же ей хотелось, чтобы друг воспользовался мутацией, останавливая истекающую кровь. — Филипп, солнышко, — ласково и тихо сказала девушка, начиная осматривать свежие порезы и их глубину. К счастью, Джонсон не так глубоко резал, чтобы кровь сильно вытекала. Конечно, текла она совсем слабыми струйками, но могло быть хуже. Посмотрев на кровь, Эйко поняла, что у Филиппа она густая. Гуще, чем у остальных. У друга она скорее вязкая и темно-алая. Это явно связано с его мутацией. Филипп сделал глубокий вдох ртом и поднял голову на подругу, смотря на неё. У него сильно кружилась голова, а тело дрожало, особенно руки. Глаза болели от слёз, руки от ран, а сердце и душа от потери и болезненных воспоминаний. Джонсон плохо видел, потому что перед глазами плыло, но он отчётливо почувствовал и страх, когда увидел укол. Джонсон вырвал руку и начал быстро отодвигаться назад, упираясь спиной в шкафчики под столом. — Не надо… — сказал Филипп. Араки удивилась, увидев его таким напуганным. Она была в замешательстве от такой реакции Джонсона на обычный укол. Боится иголок? Совсем не подходит статусу солдата. Эта мысль не может прижиться в голове, как норма или обычный фактор человека. Такое кажется чужим. — Филипп, используй мутацию, пожалуйста, — спокойно сказала девушка, смотря на парня. Джонсон тяжело дышал ртом, жадно хватая воздух, а слёзы продолжали стекать по его щекам. В железную входную дверь раздался стук, а после звонок. Филипп резко повернул голову и посмотрел на неё, будто чего-то ожидая. — Это ко мне пришли, но я не выйду, — сказала Араки, продвигаясь к парню, который перевёл взгляд с двери на неё. — Останови у себя кровь, пожалуйста… Джонсон смотрел на нее и кивнул, а через пару секунд кровь перестала капать с его рук, а над его порезами появилась корка струпа. Араки на это кивнула, беря шприц-ручку и садясь к Филиппу на расстоянии протянутой руки. Она взяла шприц в руку, а парень дернулся, вытирая быстро слёзы и пытаясь быстро отодвинуться назад, но тумбочки за спиной не позволили. — Что там? — охрипшим голосом и с паникой спросил Джонсон, смотря на предмет в руке подруге. Он зажал руки в кулаки, опуская их на пол и переводя взгляд с руки со шприцем на лицо Эйко. — Если там антимутаген… — Там успокоительное, — ответила Араки, протягивая свободную руку к парню и не понимая, почему тот так содержимого шприца. Он же солдат, а там быстро привыкают к уколам из-за частых ранений. Если подумать, то такие люди не должны пугаться уколов, но у Филиппа был виден чистый страх невооружённым глазом. Стук и звонок в дверь прекратились, давая понять, что могут прийти уже завтра, но со всем этим девушка забыла о них. Услышав ответ Эйко, Филипп протянул дрожащую руку ей, а та аккуратно взяла её и поставила укол. Она посмотрела на друга, откидывая шприц в сторону, где была лужа крови вперемешку с лекарствами и стеклом. Араки села напротив него, смотря на друга и протягивая руки, чтобы помочь ему встать, но резко убрала, когда Джонсон начал говорить. — Это я виноват… — шепотом повторил Филипп. Араки замолкла, думая, что сказать, но Джонсон постоянно повторял эти слова, словно сошёл с ума. Он повторял это сейчас снова и снова, будто это какая-то мантра, молитва в церкви, где ему нужно искупить все грехи. Эйко сделала на это, протягивая руки, чтобы помочь другу встать и дойти до комнаты, где нужно поспать. — Это я виноват, — снова повторил Филипп. Он уже не плакал, запуская руки в волосы и сжимая корни в кулаки, слегка оттягивая. Джонсон не дал девушке к себе прикоснуться, поджимая к груди колени и прижимаясь спиной к железным тумбочкам сзади. – Какой же из меня капитан после этого? Араки замерла после вопроса парня и открыла рот, чтобы ответить на этот вопрос, поддержать его, но только Филипп сделал рваный вдох и продолжил: — Никто не вернулся. Я обещал им, что они будут живы. Я обещал, что вытащу… — шепотом сказал Джонсон, начиная покачиваться из стороны в сторону. Эйко решила, что нужно поднимать его и позволять говорить, иначе он не дойдет до спальни и не ляжет. Араки сделала вдох и обняла его, помогая подняться, потому что у Филиппа тряслись ноги так, что он грозился упасть, если его не держать. — Они все мертвы. Они все лежат на Глизе… — сказал Филипп. У девушки прошли мурашки по спине от его слов. В первую встречу парень пошутил, что лишь Бог знает, как он выбрался оттуда живым. Сейчас было ясно, что ему помогли. А может только и несуществующий для них Бог знает об этом? — Он сказал, что справится сам… — сказал Филипп, делая маленькие шаги и дожидаясь, когда Эйко нажмёт на кнопку двери, когда та открылась, она не стала закрывать её и практически понесла на себе друга до нужной спальни. — Я ему поверил, но… откуда я знал, что пуля химическая? Про кого он говорил — догадаться было не сложно. В самом начале Филипп сказал, что Натаниэль обещал справиться, а теперь мертв. Кто такой Натаниэль — знает даже младенец. Везде знают единственного солдата с классификацией АII за сто лет войны, который оставался со статусом «сильнейший» даже после смерти. Ещё отличие, почему его знают, так это из-за статуса будущего президента страны. Если Араки правильно помнит, то Адамсон должен был стать тридцать вторым по счету за все существование ста пятидесяти лет Пангеи. Эйко подхватила Филиппа под руку, а вторую его руку закинула себе на плечо. Она слушала его высказывания, что он виноват во всём. Повторялось это снова и снова, что заставило нервы закипать, угрожая сорваться и накричать на друга. Только годы дружбы с Гарольдом, которому иногда надо поговорить, если он не может заснуть, дали свои плоды в терпении. Профессия научила контролировать свои эмоции и чувства, благодаря чему Араки сейчас не срывается на Джонсона, который и так не в лучшем состоянии и с трудом за ней успевает. Успокоительное начинает действовать и его тело расслабляется, требуя сон после эмоционального всплеска. Им вставать через три часа, а зная парня, тот проснется в любом состоянии, не давая друзьям и намека о том, что случилось ночью. Утром Филипп умоется, спрячет порезы, а красные глаза спишет на недосып. Эйко знает и видит сама, что троица видит друга насквозь, зная о том, что он лжёт. Сначала её злило, что они ничего не делают, но позже она поняла причину этому: Джонсон не расскажет, если у него допрашивать. Нужно ждать, когда он сам решит. Судя по его срыву сегодня, то он давно это скрывает. Они почти дошли до комнаты Филиппа, когда парень остановился и заставил встать Эйко напротив двери Винтерхальтера. — Я к Ланду хочу, — сказал Филипп, убирая руки от Эйко и открывая дверь в спальню друга, который спал. Джонсон еле стоял на ногах, но продолжал идти к кровати. Араки мешать ему не стала, стоя в проёме и следя, чтобы с парнем всё было нормально. Джонсон не стал будить Ландоберкта, который прижался лицом к спине и укутался в одеяло, тихо храпя. Филипп аккуратно пристроился за спиной друга, повторяя его позу, но обнимая одной рукой за талию. Араки облегчённо выдохнула и закрыла дверь, оставляя двоих парней спать последние часы. Она уже хотела пойти и убраться у себя в операционной, смирившись, что не сможет поспать. Прервал её сонный голос Гарольда, который вышел с кухни, одной рукой почесав макушку. — Эйко… — сонно позвал её парень. Она кивнула, зовя его с собой в свой кабинет, чтобы вколоть два укола, которые помогают главе мафии выжить с самого детства. Это был отличный шанс, чтобы высказаться после Филиппа, но именно сейчас она умолчала про имя Натаниэля. Эти двое говорят друг другу каждую мелочь и ничего не скрывают от друзей. Они уже как брат и сестра. И это была тайна Филиппа, которую он должен рассказать всем сам. Эйко решила, что в будущем обязательно поговорит с ним наедине, чтобы Джонсон перестал себя изнурять скрытностью и боязнью говорить о своих проблемах, которые у него лежат тяжёлым грузом на плечах.