В комнате Чана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       — Чанбин, ну что за глупости?        Чан бурчит, не глядя вокруг — только в экран ноутбука через чужое плечо усевшегося на колени. Он не ощущает сейчас ни запахов, ни цветов — только музыку, звучащую в его ушах. Музыку, что рождается в нём от одних только мыслей о человеке, который так далеко и близко одновременно. Но встреч так мало и так давно не было. Плотно зашторенные окна и привычное сияние от настенного светильника способствуют рабочему процессу, когда есть возможность быть не в студии, а музыка и слова готовы сорваться в любой момент. Когда с него стягивают наушники, он начинает медленно закипать, но когда видит, кто забрался к нему на колени, замирает.        — Сан?        Сан улыбается проказливо и весело, соблазнительно и тепло, как умеет только он. В чёрной футболке и светло-голубых джинсах кажется почему-то ненастоящим. Особенно в свете его комнаты, да ещё и с уставшими глазами от света экрана ноутбука. Чан щурится, смаргивая усталость, а потом для верности касается разведённых твёрдых бёдер, стискивающих его бока. Но нет. Не показалось. Это и впрямь Сан. Здесь. Сейчас. В это мгновение вот он. Безумный выдумщик.        — Но как ты?        Целоваться хочется так сильно, что сводит мышцы. Кажется, что тело целиком соткано из искристого желания. А Сан будто нарочно проводит тёплым языком по влажным губам, по кромке зубов и снова по губам, которые растягивает шальная улыбка. Устоять просто невозможно. Сан вообще невозможный, а сейчас так особенно. В забитом графике найти именно те часы, когда они все предоставлены сами себе, очень непросто. А уж тем более оказаться на пороге его комнаты, оторвавшись от менеджера.        За это можно сильно получить по шапке, можно оказаться на домашнем аресте, будто они и без того не пленники своего положения, можно вылететь из группы со скандалом, если не станут разбираться или агентство не станет защищать, несмотря на обвинения. Сан улыбается беззаботно и слишком игриво, чтобы выдержать ещё мгновения без прикосновений. Они бывают рядом так нечасто, а вместе и вовсе редко. И тянет к нему как магнитом. А тот и доволен произведённым эффектом, сжимает его коленями и смотрит в глаза, не мигая.        — Ты хочешь меня? Не можешь не хотеть. Тогда покажи, как ты соскучился, — Сан урчит, словно прирученный дикий кот, а у Чана по мурашки по коже размером с Хёнджина. Потому что устоять невозможно. Глаза топкие, губы манящие, весь желанный. Сан всегда знал, чего хочет, а потом показал и самому Чану, как сильно он может хотеть его.        — Сан, но как? — Чан с трудом берёт себя в руки и спрашивает другое: — Сколько у нас времени?        — Часов пять.        — А Чанбин?        — С Уёном, — понижает голос Сан, и от его шёпота, у Чана потеют ладони.        — Я так скучал, — честно признаётся Чан, крепко обнимая восседающего на нём Сана.        Внутри колется, ершится, кружит такая сумятица чувств и эмоций, что его прорывает, и он ревёт как будто получил награду в одной из самых сложных номинаций, выложившись на двести процентов из ста. Нет, его накрывает цунами от встречи с человеком, которого он так долго ждал, по которому скучал, о котором пишет песни и видит сны. Они столько держат в себе, столько закрывают на ключ, что рано или поздно скопившееся рвётся лавиной наружу. Иногда это слёзы и апатия, иногда агрессия и неподчинение. Каждый раз это проявляется по-разному даже у него самого. А Сан тем временем гладит его спину, изредка проходясь коротко остриженными ногтями по лопаткам. Щекотно даже через футболку. Щекотно и горячо.        От радости встречи и облегчения внутри бушует буря, которая норовит превратиться во всепоглощающее пламя, ведь под кожей уже не тлеет, а разгорается тщательно охраняемый костёр. Стоит Чану утереть лицо, как Сан тычется губами во влажные ресницы, в линию челюсти, в щёку, в скулу, в лоб, коротким поцелуем припечатывает губы и как завершение — целует нос. Влажный от слёз нос.        — Я так люблю тебя.        — Стойкий оловянный солдатик, не то что я, — дрожащим голосом шепчет Чан, а Сан бодает его носом, заставляя смотреть на себя.        — Не идеализируй меня. Я своё отплакал пару часов назад, когда план удался. Перетрясло меня знатно. Да и сейчас едва держусь, — дрогнувшим голосом отвечает Сан, укладывая подбородок на плече. Протяжный выдох подтверждение тому, что не лукавит. Он вообще какой-то уникальный в своей честности. Искренний и откровенный. Открывающий душу и пускающий вовнутрь. Его хочется любить, его хочется хотеть. И получается. И любить и хотеть. По-разному и разного. Обнимать, целовать, ласкать и утешать. Как-то уж так сложилось, что они были разными друг у друга, хотя в их режиме вообще быть сложно. Хоть собой, хоть с кем-то. Вообще удивительно, что выходит. Но Чан искренне этому рад.        Время растягивается, швыряет пригоршни мгновений в расширенные от возбуждения зрачки, даёт время загореться коже под ладонями. В уши толкается шелест секунд, весь мир сужается до пространства тёмной комнаты с фиолетовым освещением, вселенная концентрируется на них, на прикосновениях, на поцелуях и на том, как восхитительно ложится свет на кожу Сана. Оттенки пурпурного и фиолетового делают его настолько эфемерным, что Чан инстинктивно вцепляется в него, чтобы в очередной раз убедиться, что Сан ему не привиделся.        — Я так скучал, хён.        — Я тоже, Солнце. Ужасно, — Чан целует острый подбородок, а потом и влажно блестящие манящие губы.        Ему нравится то, как плавится сердце, превращаясь в жидкое золото под взаимным взглядами. Сан тянет с его головы привычную шапку, ерошит волосы, улыбаясь чему-то мягко и так нежно, что хочется закричать от переполняющих чувств. Он сцеловывает эту сладкую улыбку с чужих губ, толкается языком, трогает чужой, обводит кончиком контур чужого рта. Чану несказанно приятно от того, как горит под пальцами и внутри от прикосновений и поцелуев. И то, что, даже соскучившись до ломоты в теле, они не срывают друг с друга одежду, не впиваются в кожу скрюченными от желания пальцами, а бережно касаются, убеждая себя и друг друга в том, что их встреча так же реальна, как и они сами.        У них что-то запредельно интимное в том, как они касаются друг друга и как целуют. Чан плавит от этого каждый раз, даже если все время порознь он мечтал о том, как Сан укусит его за плечо, а он в ответ сожмёт в руках его узкий стан, вдыхая аромат кожи. Но при встрече вся ярость жгучего желания превращается в болезненную нежность и осторожность. И пусть прикосновения горячи, а тела податливы, это не граничит с безумством страсти или животных желаний. Это что-то вне пределов, которыми можно было бы очертить их тягу друг к другу.        Чан не думал, что можно вот так. Когда термоядерная реакция под кожей просто от взглядов, присутствия и прикосновений. Когда буквально задыхаешься от переполняющих эмоций и в то же время успокаиваешься впервые за долгое время, потому что хочется, чтобы эти мгновения длились вечно. Ведь искренне хочется, чтобы эта магия не кончалась, хотя понимание того, что ещё немного, и придётся расстаться, жжёт уже сейчас. Потому что они не дураки, хоть романтики и фантазёры, раз сумели создать нечто трепетное, о чём даже не догадывались накануне того вечера в гримёрке.        В центре ладоней покалывает, когда Чан накрывает ими лопатки Сана, привлекая к себе. От поцелуя кружится голова и гулко пляшет сердце в груди. Потому что у них есть время. Немного времени по сравнению с тем, как хотелось бы, но оно есть. А несколько месяцев не было. И казалось бы, всё может остыть, но у них пока остыванием не пахнет, и лишь от этого потеют ладони и мурашки ползут по коже, потому что раньше такого не чувствовали. Ни он, ни Сан, судя по гусиной коже под пальцами. Дрожь скользит по мышцам, отдаётся онемением и сладостью в солнечном сплетении.        Огладив лопатки и плечи, Чан оставляет одну руку на поясе Сана, а вторую укладывает на грудь, прямо над колотящимся сердцем. Сан смотрит в глаза и кончиками пальцев касается его ладони, а Чан нервно сглатывает. Ему уже не в шутку кажется, что вот-вот разорвёт от переполняющих его чувств.        Глаза в глаза, и воздух тяжелеет, становится вязким и осязаемо горячим, когда Сан отнимает от сердца его ладони и целует костяшки пальцев. Легко, почти невесомо, а потом будто в противовес этому приоткрывает губы и погружает его указательный палец в рот, обхватывает губами и языком ведёт томительно медленно и до невозможности горячо. Чану кажется, что он весь сейчас превратился в один сплошной нерв, который обволокло жарким бархатом рта.        — Сан.        — М? — отзывается Сан, вскидывая брови.        И чёрт возьми, Чан соврёт, если скажет, что Сан — не самое безумное, нежное и в то же время горячее, что с ним случалось. Невозможно же просто. Чан дышит шумно, почти надрывно, когда немного давит Сану на язык, по полной ощущая внутренний жар его рта. Вынуть палец не выходит, потому что Сан сначала обхватывает его плотнее губами, прижимает языком к нёбу, а потом ещё и зубы смыкает. А у Чана от этого потеет спина, и начинают мелко подрагивать мышцы. Он прикрывает глаза и делает долгий выдох, пытаясь снизить градус возбуждения, но вместо того, чтобы просить остановиться, легко прикусывает кожу на сгибе шеи Сана. Тот приоткрывает рот в тихом стоне, откидывает голову назад и прогибается в спине, а Чан обхватывает его за пояс обеими руками, прижимаясь так тесно, что дальше просто некуда.        А дальше и впрямь некуда. Внутри горит так ярко, что хочется выплеснуть наружу, превращая чувства в прикосновения. Чан без труда поднимается с кресла, удерживая Сана на себе, тот охает и хватается за его шею, пока Чан делает пару шагов к кровати. Но не спешит опускаться, а замирает, прикрывая глаза.        — Что-то болит?        — Нет, — хрипло отзывается Чан. — Хочу прочувствовать этот момент. Ты в моих руках. Хочу запомнить это. То, как ощущаю твой жар и твой вес.        — И моё желание, — со смешком шепчет Сан, поглаживая большими пальцами его щёки, и смотрит так, что колет в груди. Чан смотрит на него снизу вверх и закусывает губу, сдерживая рвущийся наружу стон. Внутри всё плавится, а внизу живота тянет настойчиво и жарко. Горят уши и шея, и внутри.        На кровати они оказываются почти как в кино. Сан опирается на отведённые назад руки, и они не валятся в постель, а плавно опускаются, а Чан млеет от того, насколько гибкий и податливый в его руках Сан делается похожим на натянутую тетиву, когда они только укладываются, а потом снова расслабляется, уже лёжа на спине под его весом. Хоть кровать и кажется узкой для двоих, они прекрасно помещаются на ней, и от одной только мысли, что это не временное спальное место, а постоянное, у Чана сводит живот. Он замирает, глядя на Сана, запоминая его в своей постели, а тот лишь тянет к нему свои руки, оглаживая напряжённые предплечья и плечи. Не мешает любоваться и наверняка любуется сам.        Всё это лишь усиливает понимание, что происходящее — реальность. Такого Чан не выдумал бы. При всей своей фантазии выдумать Сана невозможно. Потому что он нереальный. Сложный и непонятный, но оттого не менее желанный. Чан не сразу замечает свою серьгу в ухе Сана и свой потрёпанный браслет на его запястье, но это лишний раз доказывает, что не только он всё возможное время не расстаётся с их нехитрыми подарками-обменами, которые не позволяют почувствовать, что всё просто сон. Интимный, горячий, но сон.        Любоваться можно бесконечно, как и мягко целовать острую линию челюсти, забираясь ладонями под чужую футболку. Сан внезапно размыкает губы и обхватывает губами мочку, отчего Чан приникает к нему всем телом, протяжно выдыхая. И лишь когда Сан отпускает изо рта его ухо с серьгой, Чан целует его шею и ключицы, виднеющиеся в широком вороте футболки, пока её край задирает всё выше, притираясь всё сильнее. И лишь обжигаясь о чужую кожу понимает, что сам остался без футболки, но даже не заметил, как и когда.        — Невозможный, — выдыхает Чан и целует приоткрытые влажные губы, толкается языком, ощущая горячечный ответ, стискивает в пальцах ткань многострадальной футболки, что трещит в руках, и двигает бёдрами, ощущая чужой жар, разливающийся под собственной кожей.        Подушечки пальцев зудят от желания нетерпеливо раздеть, и Чан не в силах сопротивляться. сдаётся, тянет футболку вверх, на несколько мгновений замирая, чтобы посмотреть на ходящую ходуном грудную клетку Сана. Вместо того, чтобы стянуть футболку полностью, он фиксирует футболкой и ладонью поднятые вверх руки Сана, а потом добавляет и вторую руку, переплетая пальцы. Поцелуи становятся всё более горячечными и глубокими, Сан под ним ёрзает, выгибаясь, кожа трётся о кожу, отчего твердеют соски. И на каждом из соприкосновении вырывается сдвоенный стон.        Но сладкий плен не длится долго, пальцы размыкаются для того, чтобы снова коснуться, чтобы снова огладить. Руки Сана скользят по его спине, ягодицам и бёдрам, по бокам и животу. С нажимом, только подушечками пальцев. Больше массаж, чем попытка оцарапать или впиться ногтями. Это одновременно расслабляет и в то же время разжигает пламя в животе ещё сильнее. Чан гладит чужой впалый живот, рассечённый в мягком свете ярко проступающими мышцами, забирается под пояс джинсов, ощущая, как горят кончики пальцев и подрагивают от прикосновения.        Они не столько целуются, сколько делят горячий воздух и сбитое дыхание, касаясь приоткрытыми губами приоткрытых губ. Чан гладит поясницу, а потом с недоумением отрывается от поцелуя, на секунду застывая, чтобы осознать тот факт, что его пальцы почти касаются друг друга, когда он обнимает Сана за пояс ладонями. В груди сводит от переполняющих чувств, и он вкладывает их в поцелуй, пытаясь передать всё то, что чувствует.        — Сколько мы не виделись? — прижавшись щекой к щеке, шепчет Сан.        — Несколько месяцев, — сипло отвечает Чан, когда его бока стискивает крепкие бёдра. Пусть не сочные, как у многих парней из групп, но определённо самые лучшие, потому что принадлежат Сану.        — Целую вечность, — Сан произносит слова, задевая ими губы, отчего они начинают подрагивать, и Чан прижимается ими к призывно приоткрытому рту, чтобы отвлечь их обоих от дурных мыслей хотя бы сейчас.        Чан отрывается от поцелуя, замечает влажные дрожащие ресницы и бодает Сана в подбородок носом, как некоторое время назад делал Сан. Он не знает, что сказать, потому что сам едва держится, чтобы чувства не рванули наружу погребающим под собой потоком снова. Потому делает то, что приходит в голову — приподнимается на локтях, целует шею, ключицы, поочерёдно накрывает губами затвердевшие соски. Сам дрожит и полыхает ушами, сходя с ума от того, как на его прикосновения отзывается Сан, прогибаясь в спине и путаясь пальцами во взъерошенных кудрях одной рукой, а второй стискивая простынь до выступающих вен. В освещении комнаты разметавшийся на его постели Сан выглядит как искусство.        Оторвавшись от его груди, Чан снова подтягивается на руках, накрывая собой, придавливая своим весом. Сан реагирует мгновенно, обхватывает его ногами, прижимая к себе так тесно, что Чан ощущает промежностью рубчики на ткани его джинсов. Не удержавшись от соблазна, Чан делает движение тазом, от которого стонут оба. Через одежду ощущения смазанные, но он и без того почти на пределе. Одно дело справляться с желанием в душе быстро и самостоятельно, другое — вот так. Когда можно достичь пика, просто наблюдая. Сан не оставляет его движение без внимания и прогибается в пояснице, притираясь, вызывая этим но глухое мычание, смешанное с каким-то умоляющим стоном. И не разобрать, кому он принадлежит.        — Ча-а-ан, — тянет Сан.        Голос севший, с хрипотцой и придыханием. Губы припухшие и такие манящие, что едва оторвавшись от одного поцелуя, Чан окунается в следующий. Есть определённо нечто необъяснимо прекрасное в том, что можно не сдерживать рвущийся наружу стон, потому что в общаге пусто. И это возбуждает так же сильно, как и ладонь на губах, когда стоит сдерживать порывы.        Пальцы на его плечах наверняка оставят синяки, как и его собственные на чужих боках. Но эмоции хлещут через край так мощно, что тело с трудом поддаётся контролю. Под кожей нечто похожее на жидкое пламя, зрачки будто пульсируют, сердце колотится так быстро, что вполне может заменить секундомер в руках строгого судьи.        Сан целует так, что всё вокруг перестаёт существовать и замирает будто на стоп-кадре. В поцелуи вложено столько всего, сколько не высказать словами. Слова, обещания, клятвы, признания, желание быть рядом — в них таится всё. И Чан отвечает ему прикосновениями. Дарит всё, на что способен.        Нагревшаяся от возбуждения кожа Сана пахнет так, что в груди скребётся что-то звериное, хочется обтереться, чтобы пахнуть им, хочется впиться зубами, чтобы пометить принадлежность, будто волк, метящий территорию, хочется отдать и свой запах, чтобы все знали, что между ними. В каждом прикосновении такая мешанина чувств, эмоций, нежности, желания, сплетённых в тугие косы, переплетённых между собой в толстенный канат, который не распутать и не разобраться с ним. Потому что вот это вот спаянное в одно целое нечто — есть любовь.        — Мне нравится видеть желание в твоих глазах, — с усмешкой произносит Сан.        А сам смотрит как самый сладкий грех. У Чана от этих слов одновременно леденеет кожа и вскипает кровь. Что вообще мало сочетается, но как есть, и тут ничего не сделать. От дурманящего желания хочется сойти с ума, упиваясь подаренной самим небом близостью. Сан сам по себе -концентрированная доза афродизиаков, которые вспарывают реальность, а вот такой, как сейчас… Полуобнажённый в фиолетово-пурпурном свете, на чёрных простынях с плещущим из-под ресниц пламенем в глазах… Он похож на демона-искусителя и в то же время на самого светлого ангела, который разрешил коснуться своей божественности.        На него хочется смотреть, его хочется касаться, его хочется. Чан старается запомнить всё в мельчайших деталях, до одури хочется сделать фото, чтобы запечатлеть этот момент, но своими руками создавать компромат он не рискнёт. Поэтому всё, что остаётся — записывать на подкорке увиденное. Несложно достичь пика просто от его вида и поцелуев с объятиями.        Он уже думал эту мысль и думает снова. Это хуже зависимости — это любовь. Вот такая яркая, искристая, полная эмоций и чувств, которые и описать-то не выйдет, сложная и немного болезненная.        Ком желания внизу такой жаркий и тугой, что до разрядки они доходят слишком быстро. Сан захлёбывается стоном, прижимаясь к нему так тесно, что кажется, будто кожа сплавляется, соединяя их в единое целое. Чужой оргазм ощущается так же остро, как и собственный. По коже ползут мурашки. Сан гладит его по мокрой спине легко, будто не кончиками пальцев, а крыльями бабочек. Не отдышавшись толком, они снова приникают к губам друг друга, вздрагивая от уходящего оргазма. Чан утыкается носом Сану в шею и дышит так жадно, словно после гор дорвался до кислорода хвойного леса.        — Что ты делаешь?        — Дышу тобой.        — Хён, ты немного извращенец, — фыркает Сан, смущённо жмурясь, когда Чан лижет его влажную от пота ключицу и шею. Но не отталкивает, наоборот, смотрит, поджимая пальцы на ногах и стискивая в руке многострадальные простыни.        — Ой всё, — улыбается Чан, обнимая Сана и обнюхивая его, как это делают волки, хоть так оправдывая свою плюшевую копию, что сидит на столе. — Ты так приятно пахнешь, ты просто не представляешь. Я не смогу описать, как. Просто поверь мне.        — Совсем не представляю. То ли дело — ты.        — Я бы поспорил.        — Я бы поддержал спор, но, чёрт возьми, я так хочу обнимать тебя и целовать, что мне лень спорить, да и тратить время на пустое нет смысла. Иди ко мне.        — Придётся всё же отпустить. Влажные салфетки возьму и вернусь. Хотя. Могу предложить новое бельё. Правда, мои джинсы не факт, что будут впору, — Чан многозначительно косится на складки ткани в местах ушитых на скорую руку джинсов.        — О-о-о, — улыбается Сан. — Я могу получить бельё самого Бан Чана?        — Иди ты, — Чан припечатывает ладонь к лицу и краснеет так сильно, что даже сквозь огонь отступающего желания он ощущает пламя стыда. — Ну так что?        — Если честно, то я за. В мокром дискомфортно.        — Держи салфетки, — Чан бросает ему упаковку салфеток и следом запаянную упаковку с бельём.        Сан аккуратно вытирается, не стягивая джинсов, а лишь чуть расстёгивая ширинку. Вытирает кожу и улыбается. Чёрт возьми, так сладко, как самый сладкий и желанный грех. Разве так возможно? Чан откашливает внезапный ком в горле, отчего Сан замирает под его внимательным взглядом и вопросительно смотрит на него.        — Ну что?        — Ты прекрасен.        — Брось.        — Не могу и не хочу.        Чан отбрасывает джинсы, что держал до этого в руках, и хватает Сана за лодыжку, подтягивая к себе, чтобы через секунду упасть на него и протянуться к губам. Между поцелуями они забывают и о скомканных салфетках у кровати, и о влажных пятнах, и о том, что собирались привести себя в порядок. Чан смотрит и никак не может насмотреться, хотя когда впервые целовался в школе, да и когда потом, всегда глаза закрывал. А с Саном не может и не хочет. Слишком нравится видеть изменения мимики его лица.        Касаться друг друга приятно, подушечки пальцев покалывает, когда они лежат рядом и оглаживают тела друг друга, нежно прикасаясь к чужой коже, ощущая ответные прикосновения. Взгляды неотрывно направлены друг на друга, и от этого так хорошо и легко, что хочется петь. Чан что-то мурлычет себе под нос, придвигаясь ближе, Сан подхватывает, а потом их губы снова сливаются в поцелуе. Чан моргает всё реже, ощущая чужое тепло. Улыбается в ответ на улыбки, не в силах оторвать будто намагниченные ладони от чужой горячей кожи.        — Хён, — Чан слышит, как скребутся в дверь, и приоткрывает один глаз. — Время на исходе.        Чан встряхивает головой, прогоняя дрёму, и не сразу понимает, что не просто уснул за ноутбуком в кресле, а в столь долгожданных объятиях. Всё казалось таким красочным и ярким сном, а оказалось самой настоящей реальностью. В его руках всё ещё дремлет Сан, прижавшись щекой к его груди. На этом можно смотреть вечность, в уголках глаз скапливаются слёзы. Его снова душит море эмоций, но Чан смотрит на время и холодеет.        — Сан, мы проспали будильник, если вообще его заводили, — шепчет Чан, прижимаясь губами к виску. — У тебя семь минут.        — Чёрт.        Сан несколько секунд осоловело смотрит на него, расплывшись в счастливой улыбке, но затем подскакивает на кровати и суматошно натягивает футболку, застёгивает джинсы и оглядывается в поисках сброшенной у двери толстовки. Чан успевает отметить в который раз, насколько Сан узок в поясе и широк в плечах. Так и хочется вести пальцами до умопомрачения, упиваясь формами юного бога. Сан спешно обувается, возвращается и целует Чана в губы, обнимает так крепко, что раздаётся хруст, и выбегает за дверь. У них не было времени толком попрощаться, зато сбылась мечта уснуть и проснуться вместе. Пусть и не совсем так, как планировалось.        — Люблю тебя, Чан.        — И я тебя, Солнце.        Время словно обезумевшее обрушивается на него, словно он находится в часовой мастерской. Навалившаяся пустота бьёт под дых и сковывает горло с сердцем властной рукой. Дышать не выходит как надо. Всё кажется каким-то неправильным и сломанным без Сана. Чан нехотя натягивает футболку и плетётся на кухню, откуда слышится стук посуды. Надо выпить воды и немного успокоиться. Чан выпивает бутылочку воды и лишь потом понимает, что на кухне вообще-то не кто-то из соседей, а Минхо, хотя общежитие вообще пустым должно было быть, раз уж Чанбин с Уёном решили устроить им встречу.        — Минхо, ты чего здесь?        — Да я, как бы, здесь с самого утра, — усмехается Минхо, помешивая соус.        — Ты разве не с Джисоном?        — Как видишь, нет. Джисон завеялся в кофейню, чтобы побыть в одиночестве. А я решил еды вам наготовить. Правда, пришлось немного помучить уши наушниками.        — Вот же ж, — Чан краснеет так сильно и так стремительно, что Минхо не сдерживает лукавой улыбки и незлого смешка, но тут же гладит по плечу.        — Всё в порядке, хён. Я в курсе и не осуждаю ни разу. Рад, что у вас получается.        — Стоп. А Хёнджин?        — А я его сплавил к мелким. Пообещал вкусняшек любимых наготовить, если он даст мне простор в вашей пустой общаге без толпы комментаторов и помощников. Он не слышал ничего, если что. Да и за своим рисованием он бы и мамонта в комнате не заметил бы.        — Сумасшествие какое-то.        — Сумасшествие — это то, что ты в футболке Сана, Сан был в твоей, у тебя на руках синяки, а на штанах красноречивое пятно. Но это мы исправим. Или не успеем, — задумчиво произносит Минхо, постукивая пальцем по кончику носа, когда дверь в общежитие распахивается, и вваливается вся группа, не иначе, как пришедшая на запах вкусняшек.        — Хён, что ты взъерошенный такой?        — Чан уснул за работой, — встревает Минхо. — Проснулся от того, что свалился. Сейчас в душ сходит и вернётся, да?        — Ага.        Чан благодарен Минхо, хоть и чувствует себя немного придурком. Они едва не потерялись во времени, уснув в объятиях друг друга. И Сана чуть не подставил, и сам спал так сладко, как не спал давно. Вода горячая, но всё равно не такая, как кожа Сана. Его запах смывать не хочется совсем. Так сильно, что Чан не сразу понимает, что по щекам кроме капель воды катятся слёзы. Горло сводит, потому он спешит умыться и выползти из душевой в чистую одежду. Но так и замирает у двери, пока в неё не скребутся.        — Всё в порядке? Можно?        — Заходи.        — Точно всё в порядке? Давай я придумаю что-нибудь, и отсидишься в комнате, — предлагает Минхо.        — Не уверен, что стоит. Просто…        — Тяжело?        — Да. И больно.        — В первый раз всегда так. Полюбить, сделать выбор, принять то, кто ты есть.        Чан дёргает щекой и фыркает, пытаясь скрыть тот факт, что слёзы вновь ершатся в нём. Ведь они снова расстались с Саном непонятно насколько и неясно, когда выйдет встретиться в следующий раз. Минхо прав. И может быть, когда ощущение боли притупится, легче не станет. А наоборот, станет хуже. Ведь, скорее всего, будет значить, что чувства остыли. Но сейчас невыносимо чувствовать тяжесть в груди и ком в горле.        — Думаешь, всё ошибка?        — Нет. Не думаю.        — Тогда выдыхай, — Минхо смотрит своими глазами-омутами и мягко улыбается. — Я впервые вижу такое. И даже рад, что посвящён в такую тайну, хоть она только ваша, и я о ней никому не скажу, хотя, как понимаю, часть ребят в курсе, судя по их хитрым лицам. До этого думал, что так сильно и крепко можно только в кино. И сам теперь хочу однажды испытать такое же.        Чан шмыгает носом и утыкается им же в плечо раскрывшего объятия Минхо, который понимающе гладит его плечи, влажную шею и мокрые волосы, что скручиваются тугими завитками даже под тяжестью воды. Он обнимает крепко в ответ и старается держаться, но явно выходит так себе. Да и обнимать хочется не его. Как бы стыдно ни было это признавать, но факт неоспорим. Хоть он подставлял Минхо плечо так же часто, как и он ему. Минхо хлопает его по спине и предлагает:        — Иди к себе, я скажу, что дал тебе таблетку, и ты отлежишься. Ужин принесу и мелких прогоню. А ты позвони ему и поговори ещё, ну или поспи. Пусть он тебе приснится, и тебе станет легче. Только не отчаивайся, я влюблён в вашу любовь, и хочу, чтобы вы справились, как справляетесь сейчас.        — Спасибо.        — Мне за что? — слишком понимающе улыбается Минхо. — Иди к себе.        Чан кивает, с трудом разрывает объятия и шмыгает к себе в комнату. Едва прикрыв дверь, он так и застывает у неё. Постель скомкана, в руках футболка Сана, пахнущая им, — он так и не решился отправить её в стирку. Видимо, Сан частично прав, и он немного извращенец. Потому что утыкается лицом в футболку и жадно дышит запахом, который был вынужден смыть с себя. Запахом, которым хочется пахнуть, потому что он лишь подтверждает, что всё происходит на самом деле. Толстовку Чан замечает слишком поздно, чтобы со вздохом поднять и её, глядя рассеянным взглядом.       — Замёрзнет же. Вот чёрт...        В дверь скребётся Минхо, ставит на стол поднос с едой и уходит из комнаты, отгоняя столпившихся под дверью ребят. Чан со вздохом смотрит на еду, не ощущая голода, падает в кровать и зарывается носом в простыни и подушки, что тоже пахнут Саном. Чан пьянеет от этого запаха и позволяет себе снова отпустить себя, утыкаясь лицом в чёрную футболку Сана, попутно обнимая забытую толстовку. Он выуживает из-под кровати телефон и набирает номер, дрогнувшим голосом произносит:        — Ещё раз спасибо за день, Солнце...