Без него

Осень 1990, Монтрё С недавних пор небольшая студия в Монтрё стала нашим новым домом. Когда стаж знакомства перевалил за третий десяток лет, мы научились понимать друг друга без слов, поэтому каждый из нас незамедлительно откладывал дела, когда рождалось очередное спонтанное «вдохновение», и брал билет до Швейцарии, стоило только упомянуть о песне вслух. Мы не говорили об этом, но все же, мы старались взять от нашего «вдохновения» всё. Иногда получалось так, что студия пустовала сутками, а иногда мы толклись на ней вперемешку, выбирая время, когда каждый сможет оказаться у микрофона и пультов. Между нами почти не осталось слов — только записи и сведение треков, безумное, горячное, наполненное свежими идеями и мыслями. Мы снова смеялись — будто не было между нами десяти лет споров и ссор — фонтанировали мыслями, предлагали темпы и дописывали друг за другом слова. Все происходящее можно было бы назвать творческим подъемом, расцветом, как угодно… и только в самых уголках губ, в незаметно брошенных друг на друга взглядах, в старательно упрятанной тревоге, да, пожалуй, ревностно соблюдаемом режиме дня и отдыха — мы узнавали себя самих. Тех, кто всё ещё, по собственному желанию, и упорству — составлял группу Queen. Это было безумие. С одним лишь условием — у него отныне было начало, полагался, в итоге и конец. И мы радовались, когда просыпались утром в своих постелях, что всё осталось по-прежнему, и из номера Фредди не доносится плохих новостей… Мы радовались, что отодвинули ещё на день тот момент, когда из всех нас в студии смогут собраться только трое. И мы безбожно пили. Всегда. По крайней мере, двое из нас — точно. Я видел, как жизнь каждого из нас стремительно катится под откос, и не смел никого осуждать. Каждый справляется со стрессом, как может. И если Роджер пустился в блядство — весьма ожидаемый от него шаг, сохранив благоразумие лишь в день свадьбы и последующего за ним скоропалительного развода, я предался новому греху — я пил. Каждый день. Втихаря от других, старательно сохраняя образ «хорошего мальчика», заказывал в номер «Гиннесс» и односолодовый отборный виски. Преодолевая отвращение, я напивался, путая очередность, пока из головы не исчезнут три замыленных, задроченных до невозможности образа. Крисси, которая была со мной первые пятнадцать лет. Анита, озарившая невозможное существование яркой солнечной вспышкой. И Фредди, который был в нем, кажется, всегда. Стоял тёплый осенний вечер, когда я понял, что сейчас либо сблюю, либо отрублюсь окончательно, не выйдя из ванной, а значит, останусь в луже собственной мочи. Перед глазами плыли цветные пятна. Тело не слушалось меня, и я завороженно наблюдал за этим. Мне уже за пятьдесят, и одеревеневшие мышцы грозили утренней тянущей болью. До чего же я, черт возьми, жалок… Анита не раз говорила, что мне нельзя изменять сознание, потому что в пьяном виде я становлюсь похожим на безумного Пьеро. И без того не особенно веселый, к пятидесяти двум я окончательно потух, искренне ненавидя собственную жизнь. Бухать же означало окончательно растравить душу, и я не заметил, как рухнул на колени на белоснежный кафель, за который простой смертный не расплатился бы и за десяточек лет. Меня зовут Брайан Мэй, мне сорок три года, я миллионер, гитарист, филантроп, отец троих детей, неудавшийся астрофизик и еще более кошмарный алкоголик. И я блюю, как Джими Хендрикс в последние минуты, в швейцарском туалете, потому что больше не могу терпеть ужасную душевную боль… Мне страшно. Мне больно. И я не хочу больше так жить. Спрятавшись за кокон жалостливых мыслей, я не сразу замечаю, как в ванной открывается дверь. Это возмутительно. Приехав в Монтре впервые, каждый из нас соблюдал негласную договоренность посвящать ночные часы одиночеству и сну — просто, чтобы не выгореть и не сойти окончательно с ума. И появление здесь кого-то из группы я мог расценивать лишь, как бесцеремонное вмешательство в личную жизнь. — Кто здесь…? — недовольно хрюкнул я, пытаясь надеть невозможно длинные штаны. Я не знал, кого именно могло сюда притащить, и точно не предполагал, что услышу у себя этот голос. — Прости, мне не спится. Глухой, одеревеневший с возрастом голос Джона продрался ко мне не сразу, но я точно узнал его тембр. Блядские штаны… да когда же вы закончитесь? — Минутку, Дики… Подожди… На мгновение я даже обрадовался, что пришел именно Джон. Если бы в номер ворвался Роджер, всё Монтрё было бы уже в курсе, какого цвета я ношу белье… Дики учтиво дождался, пока я выйду из ванной, и проницательно посмотрел на меня. Такой же, как я, похмельный, усталый и злой, с зачесанными назад волосами и потухшим от недосыпа взглядом. Одетый в бесформенный свитшот и грубые домашние штаны. Такой же, как и я. — Случилось что? — попытался я начать разговор. С Дики мне всегда было сложно — от природы неразговорчивый, он совсем не способствовал тому, что бы я захотел узнать его получше. Мы оба были как бы в себе — всегда, сколько я нас обоих помню. И его появление стало для меня неожиданностью. — Все хорошо. И он продолжил сверлить меня неприкрытым от любопытства взглядом. — Эм… тогда, может быть, зайдешь? — Лучше ты ко мне. К счастью, у подобной неразговорчивости имелся и бонус — мы понимали друг друга практически без слов. Пока мы выбирались из номера, я успел перебрать с десяток причин, побудивших Джона к встрече, но ни одна из них не подходила нашим с Джоном отношениям. Он позвал меня, что бы поговорить? А может, ему скучно и не с кем выпить? Но это вряд ли, и мы оба понимали, почему. Алкоголизм Дики, ставший реальностью последние пять лет, был в группе темой такой же запретной, как болезнь Фредди и её проявления на виду. Иногда наши встречи походили на дурацкий ситком — мы все знали, почему пьет Джон и усыхает Фредди, но никто не заговаривал об этом вслух. И лишь дружно смеялись, когда сюжет требовал поддержки «из зала»… Пройдя бесчисленные коридоры отеля, мы выбрались наружу. Я уже узнавал дорогу. Один из запасных выходов вел нас прямиком на студию, но я, хоть убейте, не понимал, зачем ночью Джону понадобилась музыка. — Эй, приятель, нам уже не по двадцать пять. Ночью я хочу либо трахаться, либо спать, — капризно протянул я, стараясь разрядить обстановку. Но Джон меня будто не слышал. Всю дорогу до студии он молчал. Лишь дойдя до двери, он повернулся ко мне лицом и как-то… отчаянно, молчаливо, но откровенно — посмотрел на меня. Словно спрашивая, готов ли я понять, что у него на уме. Понять, почему ему не спится в этот теплый сентябрьский час. Я никогда больше не видел его таким, даже два года спустя, когда на стадионе Уэмбли мы прощались с Фредди в последний раз. — Пойдем, — тихо сказал я, поймав его взгляд. Студия встретила нас уютной, но безликой тишиной. Блестела стойка микрофона, и готовы были к читке тексты — но всё это тонуло, исчезало в темноте ночи, не способное ожить, пока с нами не было Фредди. Мы знали, что он спит в соседнем отеле. И при желании могли бы даже позвать его. Но каждому из нас захотелось вдруг побыть со своими мыслями один на один. Присутствие Джона почему-то особенно настраивало меня на этот лад — возможно, потому, что мы пили из-за одного и того же. И понимали друг друга, как никто другой. Джон взял в руки гитару. Проверил подключение к усилителю и музыкальной рубке. Отточенными годами движениями коснулся податливых струн. И начал играть — я не знал, что это будет. Чистая импровизация, набор бессмысленных, отрывочных звуков, которые и мелодией-то сложно было назвать. Что-то, что вырывалось из его истомленной болью души, кричало в ней, но теперь не принадлежало больше ни Джону, ни Фредди, ни кому-либо из нас. Мы оба знали, о чем плачет его гитара, и мы оба знали, что означает этот трек. Не говоря ни слова, я подчинился Джону и лишь раз обронил на него свой взгляд. Потухшие глаза в мелких морщинках разгладились, и от похмелья не осталось и следа. Когда мы играем, мы не думаем о правде или лжи. Мы просто живем, облекая в звук собственные мысли. И возможно, это был последний раз, когда боль покинула нас. Мы играли, и понимали друг друга без слов — ловили этот момент, предчувствуя скорые беды. Мы были едины, помогая друг другу выплеснуть боль без ставшего привычным вреда для себя. Мы были едины. В последний раз…