С тобой я мир обрел в разгар войны

Нет вернее средства разжечь в друг друге страсть, чем самим хранить холод. А держаться стойким и хладнокровным приходилось долго, тягучие года напряжения и самообладания, кажется, разучили проявлять лёгкие эмоции с той же сноровкой. Кирилла поражает это электрическое поле высокого напряжения — осязаемое и жаркое, — возникающее вдруг между двумя людьми без видимых причин, всего навсего потому что они друг другу понравились и изо всех сил стараются себя не выдать. То, как он его трогает, невесомо и непривычно нежно, что хочется закрепить в памяти только эти касания: забыть резкие движения и грубую хватку. Насыщенные цвета темного бурого неба над головой, новая столица встретила их терпимой ветреной погодой и приятным нравом ее главы. Луганск удивился своим мыслям, казалось, что перед глазами современное прошлое, когда ещё светлые волосы касались плеч, глаза сияли ярче сапфира, когда они с товарищами провожали соотечественника в братский коллектив, все было на яву, прямо сейчас он обернётся, и увидит степь, желтые мазки масляной краски на фотографии былого, родные прерии, безопасные для ходьбы и бега. Как в детстве. Кирилл вглядывается в городские огни, гул машин не напоминает ни о чем, это все кажется пройденым, не настоящим. Он хватается руками за балконные перила, убеждая себя, что перед глазами не иллюзия. Ведь, здесь так тихо… Сзади со спины пристраивается Богдан, он все не может успокоиться. Что-то его тревожит, и это чувствуется слишком сильно. Особенно, когда он касается. Особенно, когда кладёт подбородок на чужое плечо и старается дышать ровно. Но не выходит, и Кирилл все равно слышит прерывистые выдохи около своего уха. Кальмиус терпел дерьмо слишком долго. Атмосфера расслабляла, и он очень хочет поговорить, наконец, обо всем, что происходило за эти годы. Но ещё сильнее он хочет молчать, смотреть нечетким взглядом вдаль и грустить по утраченному на войне былому стопроцентному зрению. Прогнозы не утешительные, правый глаз вряд ли восстановится. Он проводил носом по шее друга, зарываясь кончиком в загривок. Приятный, родной запах — единственное привычное явление в этом вылизанном, предоставленным администрацией отеле. По иронии судьбы, ранее носившим при Союзе гордое название «Украина». Завтра их ждёт сложный день, Михаил обещал уделить им столько времени, сколько понадобится на решение всех возможных бюрократических вопросов на сегодняшний момент. График нереальный и слишком заметно, что столица не спит последние дни. Но то, что будет завтра, воспринимается таким далёким. Сейчас они оба в прошлом, когда у Кирилла были длинные мягкие волосы цвета пшеницы. Богдан продолжает зарываться в подстриженный затылок рукой, представляя густую копну. Они в былом, когда тишь казалась мягкой и обволакивающей. Когда в молчании не скрывалось опасностей. Страсть — непреодолимое влечение, которое невозможно забыть, дорога к этому такая притягательная, чувство такое сокрушительное, что ломает стены, которые мы строим, чтобы защитить своё сердце. Желание такое сильное, что остается на поверхности, несмотря на то, что мы пытаемся похоронить его. Да, из всех чувств только страсть даёт нам основание, чтобы жить и оправдание, чтобы не отдаваться в руки смерти добровольно. Донецк кладёт руки на талию блондина, проводит вверх на пробу, несмело и будто бы устало, на самом деле, ожидая гневную реакцию. Но друг лишь обернулся, дабы захватить карий беспокойный взгляд своим холодным и многозначительно кивнуть. Ольховко накрыл своим запястьем холодные пальцы в ответ. — Дан, ты замёрз? — Есть такое, пошли-ка обратно, — потянул его к выходу младший. Луганск не сопротивлялся. Холод, почему-то, не чувствовался. Даже чугунное ограждение не обжигало ладони морозом, но стоило ему прикоснуться к чужой замёрзшей коже, как он отошёл от гипнотического наваждения. Богдан всегда был теплее, хотелось забыть те страшные часы, когда эта особенность пригождалась. С беспорядочной и бесцельной молитвой в голове, он лежал рядом с ним на холодной сырой земле и грелся об жаркие объятья. Без надежд вернуть все как раньше. Он не чувствовал холода, потому что привык мерзнуть всегда. Лишь в редкие случаи им с Богданом удавалось пересечься в более-менее тихие дни. Зимой особо тяжко, он помнил, как скупые слёзы превращались в льдинки прямо на щеках. Кальмиус задумал шалость. Не выпуская из рук Кирилла, кинулся вместе с ним и упал на кровать с разбегу. Луганск улыбнулся, специально, чтобы подавить в себе воспоминание о том, как самому по долгу службы приходилось опрокидывать импульсивного коллегу на землю. Он наблюдает глаза цвета прозрачного мёда, радужки как маленькие огоньки. Он весь пылает, крепкие руки согрелись мгновенно. Что между ними происходит? Глаза не отвечают, лишь смотрят с недомолвкой в ожидании. Страсть — есть чрезмерно сильное движение души. Душа старшего ушла в пятки, когда Донецк погладил по его бедру. Любовь — это желание отдавать, а страсть — желание брать. Богдан хотел почувствовать его всего без остатка. Кирилл перевернулся на спину, как бы тем самым, предлагая приятелю занять место над ним. Тому повторять не нужно, он перешёл ближе к объекту вожделения и неожиданно замер. В мыслях пронеслось: «Господи, как он смотрит, это противозаконно». Давать заднюю нет смысла, оба знают, что непонятное страстное чувство взаимно. Оно не даёт спокойно спать, заставляет думать, нервничать. Поэтому Луганск, не задумываясь о последствиях, приподнимается, тянется губами к приоткрытому от возбужденного дыхания рту партнеру. И целует, мягко, без напора, пытается распробовать. Богдан ждал этого слишком долго. Он был рождён для этого момента, когда разгоняет робость и углубляет языком попытку невинного поцелуя. Мокро. Они отстраняются, наблюдая ниточку вязкой слюны, что остаётся на губах и добавляет пикантности моменту. — Охереть, — прошептал темноволосый, не веря в свою смелость. — Ага, — удивленно согласился друг и тут же продолжил выцеловывать пунцовые щёки, лоб. Он аккуратно мазнул губами по веку глаза с помутневшим зрачком, — Я знаю, что ты переживаешь из-за этого. Все хорошо? — Нормально, конечно не орёл, как раньше. Но мне хватает, чтобы рассмотреть тебя. — Было бы на что смотреть, — иронизировал Луганск с ноткой грусти. Они повторили поцелуй с тем же напором, он получился более развязный и долгий. Люди, пожалуй, слишком многое связывают с сексом, тогда как настоящая близость — глубже. Она в ласковом прикосновении, в особенном взгляде и ощутимом дыхании рядом… В раскрытии души перед тем, кто ее любит сильнее, чем истинный обладатель. Луганск не чувствовал себя уязвимым, сейчас наслаждаться подчинением любимому человеку, забирая его защиту — бесценно. Он раздвигает бедра ещё шире, перебарывая напряжение в тазу, и, наконец, Богдану становится удобнее стоять прям над ним, он притирается своим пахом ближе к чужому и характерно выдыхает через зажатые зубы. Луганск тянется рукой к его шее и поглаживает её, угадывая подушечками пальцев очертания вздутых вен, — Эй, расслабься. У самого тело дрожит от предвкушения и волнения. Первый опыт с мужчиной, долгожданная близость после невероятно долгого перерыва. Его несёт, даже не смотря на расслабленное лежачее положение. Верхняя одежда слетает быстро, невероятно волнительно от того, что он вообще не представляет план действий позже. Но это сейчас не важно. Люди так неохотно признают эротическую сторону любви, бегут от нее, стараясь делать вид, что любовь — это лишь букеты и держание за ручки. Они тоже бежали все это время, сохраняли дистанцию, беспринципно предавая душевное вожделение. А ведь секс не унижает настоящую любовь, наоборот — становится одним из ее проявлений. И даже если он переоценён, будь так, что моральное стоит выше падких наслаждений, останавливаться не хотелось. — Ты такой красивый, — тихо, с придыханием шепчет Богдан, — О большем, я не мог и мечтать. Возлюбленный посылает улыбку в ответ, когда в голове сложилась очередная неочевидная догадка: Дан — романтик, с чутким сердцем, которое все это время сложно было разглядеть сквозь незаметную баррикаду с расцветкой камуфляжа. Не чувствуя прежнего мнимого самообладания, Ольховко крепко обхватывает своего человека, заключая торс в эмоциональные объятия, в благодарность ему за все. Прокручивая сказанные слова, он соглашается, что так же не смел и мечтать о родственной душе после многих лет неудач. — Позволь мне забыть о правилах в своей голове. Я хотел тебя с тех самых пор… — признание было сказано прямиком в горячую грудь, а кожа немного заглушала звук фактурного голоса с лёгкой хрипотцой. Донецк встрепенулся от ощущения, что такие слова возбуждали его ещё сильнее. Неловкое смущение поджидало рядом и дышала в спину, но какой-никакой уверенности добавляло понимание, что не он один сейчас умрет от стыда. Потому что Кирилл поведал душевные вещи и явно этого стеснялся, а у Богдана член стоял крепче от искренности. — Попробуй закрыть глаза и сосредоточиться на том, что я буду делать, — Луганск послушался и снова улёгся на белую постель, расслабляя мышцы, он опустил веки и для него все погрузилось в темноту. И без того, в комнате стоял сумрак, а разгоняли его лишь огни фонари шумной трассы, — Сейчас сниму твои штаны, — расстегнул ширинку и потянул их вниз. Перед глазами предстал эрегированный орган, упирающийся в ткань нижнего белья. Его добило небольшое пятнышко, мокнущее от предэякулята. «Чёрт. Чё-ё-рт», — Это заводило, что противоречило неожиданному чувству трепета и нежности. Богдан закусил обе щеки и приблизился к жаждущей прикосновений промежности. Оттянул резинку, и член, буквально, выпрыгнул из своего кармашка. Заворожённый, он невольно залип. В целом, ничего шокирующего, просто покрасневшая бархатная головка, не слишком выпирающие венки, светлые волосы и, на удивление, рыжий лобок. — Что-то не так? — спросил Кирилл не скрывая предвкушения и не видя собеседника, но отчётливо слыша его близкое присутствие и ощущая долгую заминку. Выбило из колеи безмолвное доверие. Блондин распластался по мягкому одеялу, без слов предоставляя прикосновениям своё тело, самые интимные места. — Я просто не знал, что у блондинов волосы на лобке рыжие, — позитивно отозвался тот. Сказал правду, реально не знал. Но остановился, не из-за этого. Активно обдумывал, как же правильно преподнести то, что он девственник и опыта в делах любовных у него с воробьиный нос. Проще говоря, вообще никакого. Попробовать, конечно же стоило, он не из тех, кто боится трудностей и останавливается на пол пути. Как ни к стати вспомнилась одна саркастичная цитата: «Воевать ради мира — это как трахаться ради девственности». Что ж, первое он уже ощутил на своей шкуре, второе осталось опробовать. В порыве смелости, наконец, заключил ствол в колечко из пальцев и провёл вверх-вниз. Кожа натягивалась под действиями пятерни, головка маняще поблескивала в свете фар проезжающих машин. Он очень переживал: ощущаются ли загрубевшие мозоли, не натирают ли при движениях? Кирилл немного прищурился, глубоко вдохнул, когда тот решил растереть полупрозрачные капельки по краю уретры. Он довольно промычал. Ольховко не знает, как себя вести. Возбуждение на пике, но его партнёр ласкает так аккуратно и робко, что даже неадекватно было бы стонать в голос. Симулировать не хотелось, но такими темпами они не продвинутся дальше. Используя всю свою мудрость на максимум, он предположил, что стоит все же взять инициативу на себя и немного помочь. Он приподнялся, упираясь локтями и увидел, с какой отрешенной увлеченностью тот размерено наяривает ему. — Ты девственник? — бесцеремонно спросил старший, когда в темноте углядел неестественный сгиб кисти при движении. Кальмиус замер, словно нашкодивший первоклассник, после небольшой паузы, он выдал, — Я уже облажался? — из груди вырвался нервный смешок, — Прости за это, думал, разберусь на месте. Но психологический фактор всегда важнее, чем теория в голове. — Нет, нет, — вырвалось у Луганска, — Все отлично получается, — поспешил заверить он. Секс — это самая неловкая вещь на свете, можно не заметить, как сразу все идёт не по плану. Акт не бывает таким же красивым и эффектным как в кино. Да и, черт возьми, половые органы — это самое несуразное и нелепое, что мог придумать наш организм. — Он немножко замёрз, давай, лучше вместе погреемся, — Кирилл потащил его за предплечье ближе к себе и принялся расстёгивать ему ширинку. А дальше все пошло по накатанной, Богдан оказался, довольно громким экспрессивным парнем не только в моменты радости и смеха. В его случае гораздо легче было понять, все ли правильно делал партнёр. Лёжа сверху на блондине, Дан упёрся руками по обеим сторонам, дабы не давить весом, полностью обнаженный и продрогший от пылающей крови, от тремора напряженных конечностей. Оба терлись стволами прямо на сухую. Богдан вбивал его имитацией толчков в кровать, по просьбам Кирилла, ускорялся или, наоборот, аккуратно замедлялся. Ольховко выполнял круговые движения пахом, захватил двумя своими руками оба пениса, позволяя совершать себе и активному партнеру полноценное подобие пенетрации. Блондин постанывал от непрекращающегося удовольствия, энергичных и напористых движений. Бесконтрольная инициатива сводила с ума, уносила голову в другую реальность, где нет всего остального, кроме томного сосредоточенного лица вблизи своего. — Как тебе? — выдавил Кирилл слова сквозь прерывистое дыхание и непроизвольные короткие гортанные звуки. — Гм, Кирюш, — младший свёл брови домиком, — Слишком хорошо, — на выдохе он выпустил приглушенный стон в смеси с хрипом, — Я уже скоро… В секунде оргазма сосредоточен весь мир, сердце учащает свой ритм, а слух начинает работать на все сто. Кирилл, не смотря на слова Кальмиуса, стонет и предаётся приторно-сладкой разрядке раньше него. Предупредить не успевает, и это теряет какой либо смысл, когда глаза уже наблюдают белёсую расплескавшуюся жидкость на крепком вспотевшем прессе и немного на собственном. Тело и бедра подрагивают, небольшая молния проходит от головы до кончиков пальцев, он заключает, что это был самый лучший оргазм в его жизни. Рукой он продолжил помогать Богдану, тот, минутой позже, кончает следом ему на живот, мышцы хаотично сокращаются, тело дрожит ещё сильнее. На последних силах, укладывается на постель рядом с белокурым, пытаясь преодолеть тремор. Кирилл чистой рукой провёл по темной вспотевшей макушке, поправил волосы, с блаженной улыбкой изучая уставшее от наслаждений красивое лицо. Касается губами скулы, благодарит, — Ты молодец. — Тебе точно понравилось? Я очень старался не придавить тебя, — обессилено пробубнил парень. — С тобой не бывает плохо. Во всем хорош, — игриво ответил Луганск. — У меня не было смелости сказать раньше все, что хотелось. Да и момент никогда не подворачивался. На фоне войны любовь выбивается контрастом. Но когда не уделяешь ей время, не взращиваешь тёплое чувство под сердцем, если подавляешь, она обижается на того, в ком живет, и рано или поздно даст о себе знать в трёх кратном размере. Так произошло с Богданом, его нещадно понесло. Сама любовь похожа на войну, и пока противостоишь кому-то из вне, не всегда замечаешь борьбу внутри своей души. — Когда ты не рядом, мне кажется, что отсутсвует часть меня. Я рад, что судьба смиловалась и подарила мне счастье, несравнимое ни с чем. — Да… Я тоже это чувствую.

***

— Чего? Когда ты успел поставить засос? — Забей, скажи Москве, что я тебя бью.