Катарсис

      Помнишь, как мы ходили когда-то с тобой под облаками из пепла по серой мраморной дороге, покрытой местами кровью? Помнишь, как сбегали из дома по ночам, когда луна покрывалась инеем, а сердца — теплели в сладких порывах зимних ветров, обжигающих кожу? А как утром бежали в вуз, опаздывая, потому что слишком долго и мучительно отрывались друг от друга?       Вот я не помню совсем. Но почему-то кажется, что это истина несокрушимая, подавляющая своей властью, правдоподобностью. Истина, полная искренности и преданности.       Я помню твое лицо. Бледное, словно мел, с по-королевски изящными чертами, острым подбородком… полные ужаса очаровательные бирюзовые радужки глаз, отражающее отражения на своей глади. Мы прятались тогда от непогоды посреди льдов, снег мерзкими хлопьями сочился внутрь, но светящиеся гео-барьеры спасали, защищали от тьмы и грязи.       Помню ещё, кажется, белые-белые стены, тёплые одеяла, кофе (потрясающе вкусный) и звездные — кто же их расписал? — потолки. Кричащее о чем-то неясном и горьком полотно последнего полнилось птицами и зверьми, лилово-багряными закатами, строениями разных форм. Тяжёлая, безнадежная картина.       Ещё помню что-то кисло-сладкое, теплое, сворачивающее комья из органов. Дышать невозможно, вокруг — темень непроглядная, жуткая… Хотя нет, не жуткая — родная. Искры из прикрытых глаз летят, ловят-ловят такие же в глазах напротив, а тело разрывается в мучительной, но такой приятной агонии. Касаться касаться касаться. Болезненно нежно, бережно, обхватывать щиколотки и локти цепкими пальцами, прерывать вздохи и стоны поцелуями, шёпотом, слезами молчаливыми смывать обиду. Одиночество стирать долголетием, бессмертием, вечностью.       Ах… Кажется, ты был художник. Быть может, расписанные потолки в нашем доме — твоих искусных-искусственных рук дело? Я же — бездарность, убитая временем, а ты — талант, им же взрощенный. Кому ещё, как ни тебе творить такое безобразное очарование в месте, где мы живём? Или это были стены… или пол… Уже не помню.       Помню только звёзды кругом, в хаосе тоски и печали, кирпичи, выстраивающие между миром и мной полотна нежные — пальцем подцепи — порвутся, разлетятся на осколки, и больше их не собрать, не склеить. А ещё дорогу, ведущую куда-то далеко-далеко вперёд, на ней тебя не было. Я оглянулся — пустыня белоснежная с алеющими пятнами — и пошёл по дороге прочь.