Укол

Игла пронзала тонкость кожи. Ядовитые эфиры морфия кусали нежные стенки вен. Химическая дурь врезалась в чувствительный мягкий мозг, больно вгрызалась, проедая жгучие дыры. Стук сердца постепенно замедлялся, утихал. Милая доктор Эмили устало покоилась на плече бальзамировщика Эзопа. Наркотическая сонливость утомила, свалила. В сердце поселилась некая неловкость. Нет, так бывало и раньше, Эзоп лишь всё никак не мог привыкнуть к одержимым проявлениям морфинизма у дамы. Это вышло неожиданно, спонтанно, слегка, быть может, глупо. Всего-то один укол, и дурман нагло совратил, став ей вторым возлюбленным. За её симпатию боролись двое — бромид и одуряющий морфий. Морфий оказался чутким любовником, более доступным, всегда присутствовал рядом с женщиной, в самые трудные и напряжённые минуты, а не на другом конце мрачного квартала. Он был всегда готов взаимно отдаться полностью, покорно зализывать чужие раны. Так податлив, но в то же время властен и влиятелен, и приветлив. Неудачная операция? Претензии от родных пациента? Отчужденность любимого? Ах, бедняжка Эмили, так бросайтесь же в крепкие морфийные объятия, не стесняйтесь, он подавит все волнения, облепит пьянящими поцелуями разум ваш и тихонько, подобно кислоте, будет разъедать его! Мозг умирал, вены ныли и гнили ещё с самой первой инъекции, сделанной не от ликования боли в теле, а от стресса, для лёгкого расслабления, но даже само тело не подозревало этого тогда. Только постепенно лекарство превратилось в тошнотворный, противный яд — наркотик. Серые глаза мужчины скользнули вниз, холодно разглядывая внутреннюю поверхность сгиба локтя, шприц гадко торчал из нее. Лицо скосилось в легком отвращение. Мерзотно до тошноты, словно металлическая иголка уродовала собственную плоть, рвала вены, обнажала скрытое кипение крови, горячие мышцы. Зубы фантомно скрипели, а плоть — вопила, сжималась. Бальзамировщик видал вещи и похуже — обезображенные лики, вздутые тела утопленников, диабетики нервно и безостановочно кровоточащие. И всех приведи в чувство, в порядок. А некоторых и собери по кусочкам ещё! Работа у него такая... А сейчас же рядом живой человек. Подобное страшнее, особенно спящее иль лишённое сознания. Дыхание, подрагивание ресниц — жуть. Но в возлюбленной все те пугающие вещи сейчас утихали. Что-то не так. Веяло танатосом. Запах такой... Как послесмертный парфюм покойной матери. Хах? Передозировка? Бесконечная пустота вместо сознания? Вечный сон? И тут ему вспомнилась одна недавняя беседа со своей любовью. Неделю назад состоялась чтоли. — Дорогой Эзоп, никакая я не морфинистка! Ну же, бросьте. — Да что вы говорите, милая. Осторожнее с дозировкой. Вы по-тихоньку теряете образ человека, становитесь ближе к покойнику, пожалуйста, аккуратнее. Не подумайте, что я желаю зла, я лишь не хотел бы так быстро увидеть вас у меня в роли клиентки. Забавно, даже иронично вышло. Коварный любовник увёл Эмили в мир грёз, туда где печально жгут ладан, поют красивые песни о смерти и скорбно бесконечно рыдают. Прямо на глазах у возлюбленного. Как жаль, что мнимое ликование не будет долго играть в призрачном сердце морфинизма. Ведь тело пронзит другой укол — бромидный. Обманет и украдёт. Она вновь будет его, она вновь будет в объятиях Эзопа, но уже не ютиться на плече сонно и измотано, а спать на холодном столе, с венком маков иль паучих лилей на голове. Она будет самой красивой. Бальзамировщик сотрёт сияние зависимости с очей, уберёт нездоровые синяки на нижних веках, спрячет раны от игл под красивыми тканями, затмит дорогими ароматами запах больницы и медикаментов с затхлым душком разложения. Так кто же выиграл ту борьбу?