Налей мне, дорогой, Давай забудем эту боль. Я слишком молодой. Разбил окно в балкон — Очень хотел курить. Тебя мне не забыть.
— Что ты мне на это скажешь? — Лололошка вытягивается, включает телевизор и окидывает взглядом своего только что проснувшегося партнёра. Если быть точнее, то неожиданно проснувшегося. С экрана вещал некто, кого ни Лоши, ни Калеб ещё никогда не видели, но представили его в передаче, как Инспектора Империи. Главный секретарь потирал глаза, зевая вслух и притягивая к себе ближе тело Комиссара. «Получилось!» — думал старший, поднимая уголки губ вверх. Казалось, что всё наладилось, что всё теперь хорошо, но лишь одно не давало спокойствия: вспомнит ли Войд своего пасынка или нет? Все понимали, что, скорее всего, мужчина забыл всех и вся раз и навсегда, ему даже новых воспоминаний не отвели — лишь начали убеждать в том, что он головой ударился и позабыл что-то… Ха! Кейт умеет привирать красиво, как и Кавински. — Я скажу, что всё получилось, пусть и не совсем так, как мы изначально планировали, — Калеб дотянулся рукой до пульта, убрал раздражитель и опустил голову на грудную клетку Лололошки, проводя пальцем по боку того. На тощем теле красовались разные отметины: синие следы, которые явно являлись синяками, фиолетовые засосы и бардовые кровоподтёки, что были оставлены в порыве страсти. Рыжеволосый юноша аккуратно обводил каждую отметку пальцем, очерчивая контур, чуть надавливая в середине каждой и горячо выдыхая в прикрытую тонкой спальной рубашкой грудную клетку. Каждая секунда была незабываемой, пусть и сейчас сознание Секретаря было затуманено сном и запахом любимого тела. Лололошка вздохнул и запустил в запутанные медные пряди свои пальцы, прочёсывая место стыка разных длин, а после чуть поморщился, когда его партнёр взвалился ещё большим весом. — Калеб, ты… — Если ты пытаешься сказать мне, что я тяжёлый, то я сразу запрещаю тебе это делать, — юноша хмыкнул и приподнялся на руках, роняя пряди волос с плеч, — ведь это ты тощий… Одни кости, кости, Лололошка. А я просто невыспавшееся тело… — говорящий попытался вернуться в исходное положение, но тут же вытянулся ещё больше. — Какой сегодня день? — У тебя выходной, всё хорошо, — Комиссар продолжает исследовать чужую голову. — Или ты так сильно хочешь пойти на работу, что… — Помолчи, — старший чуть ли не прорычал в сторону своей пассии, чуть стискивая зубы. — Не язви мне в мой выходной. Дейв промолчал, одаряя возлюбленного ласками и своей улыбкой. Всё стало так хорошо, будто бы никаких проблем и не было, пускай и было тяжело к этому прийти. Калеб будет страдать ещё долго, очень долго, но пока рядом его луч надежды, мучения не так страшны. Ближе к обеду, когда пара очухалась и отпустила свой сон, Лололошка решил выказать свою тревожность по поводу самочувствия старшего, ведь на персиковой коже лица красовались фиолетово-серые синяки под глазами, а на изящных губах — кровавые трещины. Ни дать ни взять — явно что-то не так. — Я в порядке, я в полном порядке, — но в голове лишь образ «отца», который пусть и был жестоким деспотом, но ведь был. И Секретарь никогда не ведал родительской любви, потому и заполнял себя лишь мыслями о близких взаимоотношениях. «Сейчас есть Лололошка!» — подумает кто угодно, но никто не подумает о том, как сложно юноше принимать любовь к себе. Чувства, что ему дарит Лоши, ощущались раскрошенным печеньем на тарелке — всё сразу не съесть, но хочется всё, и потому Калеб может лишь по крошкам собирать эту любовь, разжёвывая, смакуя, облизываясь. Лишь бы почувствовать, лишь бы понять этот вкус. И у него получалось, пусть и не всегда. Иногда хотелось навести дуло пистолета на лоб своей пассии, лишь бы перестать чувствовать этих «бабочек в животе», которые у Секретаря Империи ассоциировались лишь с опасностью — никак не с любовью. Но когда Дейв раз за разом находил подход, принося свою любовь на ладошках, будто бы чистую воду из родника, Калеб таял снова и снова.— Я в первую очередь твой друг, твой самый верный друг, а уже потом — напарник, партнёр и всё остальное… Ты можешь мне доверить всё, что есть внутри тебя, — нежность, неведомая нежность. И Калеб начал доверять. — Я привёз тебе несколько комнатных цветов, чтобы поставить их на балкон, когда мы закончим его обделывать, — внимательность, невероятная внимательность. И Калеб сделал всё, чтобы они вместе закончили ремонт на балконе. — Если тебе нужна определённая любовь, ты можешь сказать мне об этом, я дам тебе всё-всё, что только у меня будет. А если не будет, я найду, потому что я понимаю, что ты можешь нуждаться в чём-то, чего у меня нет, — забота, настоящая забота. И Калеб попросил лишь оставаться рядом и обмениваться теплом тел и сердец.
И это устаканилось за пару месяцев. Все привыкли видеть улыбающегося Секретаря, что посвящал каждую свою эмоцию нелепому Комиссару, который даже не старался, но отдавал свою любовь парню с медными волосами. Голос Калеба стал тем самым проводником в темноте, в которой долгое время ошивался Лоши, особенно после очередной смены правил — смены мира. Никто не сможет отвлечь этого юношу от пути, по которому он идёт, ведь его ведёт крепкая рука, бархатный голос и невероятной теплоты глаза. Их прикосновения разные по напору, но их чувства абсолютно ясны друг другу. Калеб сжимает хрупкую ладошку в своей почти до хруста косточек, а Дейв лишь поддаётся, будто просит больше, сильнее. В его глазах почти читается послание, понятное только им двоим: «Выломай, выломай кости… Но не бросай, не бросай!» И Калеб держит. Лололошка тянется кончиками пальцев к пальцам Секретаря, чуть подцепляет те и поглаживает, нелепо сжимая родную руку. Оба улыбаются, оба понимают, что нежность зашкаливает. «Ты можешь держаться за меня, я доведу тебя туда, куда ты только попросишь», — извечный ответ Секретаря на такие ласковые прикосновения, пусть и немой. Но что более невероятно — диалог о любви, который они ведут через прикосновения к волосам. Калеб больше двадцати лет не позволял никому прикасаться к ним, не состригал ни сантиметра лишнего, а сейчас он терпеливо сидит и чувствует, как изящные пальцы вплетаются меж его локонов, расчёсывая те и собирая в высокий хвост. Почему в высокий? Чтобы доступ к шее был открыт — там тепло, уютно, тихо, да и пахнет возлюбленным. Пахнет нежно, хорошо, слегка приторно, но не без нотки грубости, будто бы чем-то хвойным или дождливым. Лоши утыкается в нежный участок кожи на затылке, проводит по нему носом и что-то бормочет, что-то явно о том, что ему приятен такой жест доверия. А Калеб поворачивается, укладывает оба тела на диван и долго-долго гладит возлюбленного по спине. «Даже если ты в один момент решишь обрезать мои волосы, я ничего против тебе не скажу», — и оба понимают, что это не слова о том, что Лоши может навредить, а слова о доверии, о готовности, о преданности. У Калеба медно-рыжие волосы, что переливаются оттенками пламени, языки которого окутывают сердце. А нелепый Комиссарик их любит, распахивает своё сердце полностью перед их температурой. Если бы можно было сгореть от этого, они бы оба согласились долго-долго пылать в объятиях друг друга. Они бы согласились раз и навсегда превратиться в однородную массу пепла, лишь бы никогда не расставаться и не оставаться друг без друга. Образ Калеба — необузданный огонь. Образ Лололошки — холодная глыба льда в океане. Но внутри они иные. Внутри они дополняют друг друга. Внутри у них отдельный мир, отдельная жизнь.