Ближе

      Стоило мне только повернуть в сторону источников, я неизменно натыкался взглядом на его невысокую фигуру, слегка склоненную к очередному собеседнику. Справедливости ради, он тоже замечал меня почти сразу: коротко скользил колким взглядом прищуренных темных глаз и тут же отворачивался с самодовольной улыбкой. Он знал, что я смотрел на него, знал и упивался этим, а меня это раздражало до скрежета зубов. Раздражал один вид его серой шинели и черных непослушных кудрей, но я день ото дня приходил на источники именно в это время, чтобы чувствовать, как кровь злобно закипает во мне от этих холодных гордых переглядок.       Я старательно делал вид, что он безразличен мне, и никому не удавалось раскрыть эту очевидную, до тупого прямую ложь. Я всю жизнь вынужденно прятался за масками, потому что был чужд обществу, а теперь он, будто в насмешку, закрывается своей выдуманной маской романтика. Само его существование, похоже, уязвляло мое самолюбие; он так похож на меня, что эта схожесть заставляла меня при каждой встрече до боли в суставах сжимать кулаки и закатывать глаза.       Я ненавидел его всей душой, и читал то же самое в его взгляде. Наши любезные язвительные беседы подогревались адреналином, кипящим в крови: ни один не собирался уступать, но он, кажется, внутренне трясся от злобы, не находя, что ответить. Для меня загадкой оставалось только, почему все вокруг считали нас товарищами, мы же вновь и вновь сходились, обуреваемые презрением и самолюбием. Что ж, тем лучше. Людям не понять этой игры, мы словно день за днем сживали друг друга со свету. И не понять им, почему вечерами мы сидели вдвоем, почему, невзирая на обоюдную ненависть, так крепко укоренившуюся в сознании, один из нас неизменно оказывался запредельно близко к другому, так что товарищами нас бы уже никто не назвал.       Ярость или страсть — не ясно, что это было, но, очевидно, ненависть сталкивала нас все ближе и ближе с каждым разом.       Я видел, каким отвращением светились его глаза, когда я, запуская пальцы в волосы, притягивал его к себе, но он никогда не сопротивлялся.       «Ты же так ненавидишь меня, почему же снова оказываешься настолько близко?» — в моих словах сквозила неприкрытая насмешка.       Он ничего не отвечал, но я знал, что этот вопрос я задавал сам себе от его лица. Казалось, я был близок к тому, чтобы начать презирать себя за эту слабость, за то, что этот юнкер стал моим единственным развлечением, что я топил не только его, но и себя в этой запретной близости за закрытой дверью и треснувшим стеклом.       Но частые прикосновения, влажные поцелуи и горящие глаза напротив заставляли забыться ровно до того момента, когда он скрывался за скрипучей дверью с неизменным «ненавижу тебя» и слащавой улыбочкой.       Одинаковые дни смешивались у меня в голове, образовывая единое полотно ненависти, скуки и забытья. Мне даже начинало казаться, что это не закончится никогда. Это отвратительно жаркое лето, проведенное рядом с отвратительно близким человеком. Но так же, как вода, долго стоящая на огне, в конце концов закипает, так и в наших отношениях должна была быть поставлена точка, такая же красная, как моя ненависть.       Дуэль. Так глупо, по-мальчишески, но я должен отдать ему эту дань за то, что он развлекал меня все это время, и позволить умереть, как герою-романтику, которым он себя мнил. Ну, или умереть самому, зная, что он победно ухмыльнется этой потере. Но я готов был на все, лишь бы не видеть эту противную улыбку вновь. Или я, или он.       Он пытается смотреть на меня бесстрастно, но это получается у него ужасно нелепо. Я же прекрасно знаю, какие эмоции сейчас накрывают его. Он никогда не умел скрывать их, не от меня уж точно.       Мы начали сходиться. Против воли мои губы изогнулись в истеричной усмешке: как иронично, ненависть вновь сводит нас вместе. Я столько недель задавался этим тупым вопросом, липкой пленкой оседающим в горле, что теперь, даже закрыв глаза, мог представить до тошноты знакомый презрительный взгляд и прочитать в нем:       «Ты же так ненавидишь меня, почему же прямо сейчас подходишь ближе и ближе?»       И правда, почему?