Искусство исчезновений

Сейчас всё по-другому, но всё же во многих отношениях не так уж и ново. Они ходят на работу и в школу. Выполняют свои ежедневные поручения. Готовят еду и ведут себя непринуждённо в обществе. Старый мир возродился, и они были брошены в него, ожидая, что смогут приспособиться. Детям легче, и Кэрол благодарна за это. Они так быстро адаптируются, несмотря на то что у них нет ни малейшего представления о том, как всё было раньше. Ей бы только хотелось, чтобы и для остальных всё было так просто. Чтобы было всё просто и для неё самой. Она задыхается здесь, в этой новой одежде, среди новых людей. Погружённая в рутину, которую она была счастлива забыть до того, как они нашли Содружество. Теперь она снова застряла в тех же временных петлях. Улыбайся незнакомцам. Притворись, что всё в порядке. Готовь десерты в пекарне и носи с собой миленькую маленькую сумочку. Не позволяй никому заподозрить, что ты умираешь внутри. А она на самом деле медленно умирает внутри, просто мастерски это игнорирует. Всегда так было. Это навык, хорошо отточенный за годы притворства на родительских собраниях или в рассказах соседям о том, какая она неуклюжая. Кэрол знает, как притвориться, чтобы вписаться в общество, и она делает это на ура без особых усилий. По крайней мере, пока не увидит Дэрила. Её встречи с ним носят эпизодический характер. Он появляется и исчезает, как ветер — призрачное напоминание о давно ушедшей жизни. Он заходит в пекарню за пончиками, и она рассказывает ему анекдот про копов, провоцируя тем самым лёгкую ухмылку. Она считает это победой. Она проходит мимо него в школе, и они обмениваются высокопарными любезностями, как будто они никогда не убивали людей бок о бок так часто, что она едва может их сосчитать. Её квартира находится в совершенно другом здании, отдельно от него. Сначала она хотела возразить, ведь они должны держаться вместе, но он, казалось, не был так обеспокоен, как она, и поэтому она стала сомневаться на этот счёт. Она позволила их разделить и поселить через улицу друг от друга, потому что он не особо заморачивался. Это она слишком остро отреагировала. Остались лишь воспоминания о том, как мог бы повести себя Дэрил, которого она знала в тюрьме, но они больше не те люди. И уже очень давно. Она с нетерпением ждёт этих случайных встреч, словно предвкушая увидеть снежного человека в дикой природе, и в то же время она так сильно скучает по нему, что физически ощущает боль. В то же время она благодарна за дистанцию. Эгоистично радуясь, что им не придётся вести ещё более неловкий разговор. А теперь это всегда неловко. И каждый раз в сердце остаётся ещё большая пустота, которую она понятия не имеет, как заполнить. Поэтому, увидев, как он переходит улицу в направлении к пекарне, она одновременно взволнована и раздражена. Хочет видеть его и в то же время совсем этого не хочет. Эта нерешительность терзает её до тех пор, пока не раздаётся звон колокольчика на двери и он не останавливается у прилавка, прося два черничных маффина. — На этот раз никаких пончиков? Устал от моих плохих шуток? — Она не пропускает ни одного случая, всегда готова войти в соответствующую роль. — Ты не одна стебёшься на эту тему, — отвечает он, глядя в окно, вместо того чтобы смотреть на неё. Теперь он всегда рассеян. Никогда по-настоящему не бывает здесь, даже находясь рядом. Она уже хочет, чтобы он ушёл. Ненавидя ощущения того, как всё скручивается внутри, а возникает это только тогда, когда она рядом с ним. Всё кажется таким неправильным. — Тогда два черничных. За счёт заведения. — Продолжай так делать, и тебя уволят. — И что? — Мы типа должны соблюдать приличия. Ты же не хочешь оказаться в том же дерьмовом многоквартирном доме, в котором застрял я. Возьми деньги. Он бросает несколько долларов на прилавок, добавляя сверху пятьдесят центов. Она пристально смотрит на маленькие серебряные кружочки, и что-то в ней замыкается, на мгновение прорываясь наружу. — Ты только что дал мне чаевые? — Ну? — Зачем? — Почему нет? Это то, что делают люди, так? В последнее время она не получает от него больше одного мимолётного взгляда, и вот он пытается дать ей чаевые, и она злится. Это иррационально. Знает, что ведёт себя нелепо, но это не мешает ей взять четвертаки и положить их обратно на прилавок. — Мне это не нужно. — Она сдерживает себя, чтобы не расплакаться прямо здесь, в этой дурацкой пекарне, из-за чаевых от мужчины, без которого, как она когда-то думала, не сможет жить. Оказывается, она может. Жила. Всегда будет жить без него. То безразличие, которое он так хорошо научился демонстрировать рядом с ней, ослабевает, и он хмурится, забирая свои деньги. — Я не понимаю. Что я сделал не так? — Ничего. Ты ничего не сделал. — Она идёт к двери, как будто хочет проводить его, хотя он и не двинулся с места. — День был длинный, вот и всё. Наслаждайся маффинами, они свежие, час как из духовки. Она придерживает для него дверь, а он так и стоит там с эти пакетом с выпечкой, как будто она дала ему пощёчину. — Я не хотел... что бы я ни сделал. — Я сказала, что всё в порядке, Дэрил. Увидимся позже. Она не даёт шанса для разговора. Если он сейчас же не уйдёт, она упадёт на один из этих стульев и расплачется прямо в свой грязный фартук, а она предпочла бы сделать это без зрителей. Он только кивает, наконец поняв явный намёк, и покидает пекарню. Он не оглядывается. *** В следующий раз, когда Кэрол видит его, он стучится в её дверь в семь вечера с пакетом в руке. — Привет! — Она указывает на еду. — Приносишь мне работу на дом? — Нет, сначала я зашёл в пекарню. Не знал, что у тебя выходной. Подумал, что должен что-то купить. Я имею в виду, если хочешь... — Он протягивает подношение. — Это всего лишь рогалик. Он не знал, что у неё выходной. Они не знают расписания друг друга. По какой-то причине это задевает её сильнее, чем, вероятно, следовало бы. Заставляет её чувствовать себя обделённой, тоскующей по жизни, которой у них больше нет и которую они не могут вернуть. Она игнорирует рогалик. — Зачем ты пришёл, Дэрил? — Я надеялся, что смогу подкинуть тебе детей завтра. Мне нужно работать, и я не могу позволить себе няню, а это суббота, так что школы нет. — Конечно, ты можешь. В любой момент. Почему ты вообще спрашиваешь? Он пожимает плечами. — Не знаю. Не хотел ввалиться без предупреждения, а тебе на работу. — Я не работаю. Приводи их сюда. Мы можем пойти в парк. — Хорошо. Ладно тогда. Спасибо. Они смотрят друг на друга какое-то неловкое мгновение. Двое незнакомцев в холле квартиры. Однажды он обнял её так сильно, что чуть не сбил с ног, а теперь стоит на пороге как нежеланный агент. Она даже не пригласила его войти. — Увидимся, — наконец говорит он, постукивая по дверному косяку и собираясь уйти. — Подожди. Он замирает, бросая на неё почти полный надежды взгляд. Она склоняет голову и прищуривается. Она позволила словам вырваться вперёд, и теперь, когда он ждёт, она не знает, что сказать. Уж точно ничего важного. Это запретная территория. Она не может этого сделать. Он всё равно не хочет, он ясно дал это понять, и, если она в чём-то хороша, так это в том, чтобы нести своё бремя в одиночку. Тем не менее она хочет приложить хоть какое-то усилие, пусть даже совсем небольшое. — Я как раз собиралась выпить бокал вина. Не хочешь? Он приподнимает бровь. — Сейчас? Она кивает. — Я, эм... Я не могу. Розита присматривает за детьми. Нужно возвращаться. — Да, конечно. — Тот факт, что она не удивлена его отказу, ранит больше, чем сам отказ. — Обед? На следующей неделе? Состыкуемся. — Конечно, — она соглашается, зная, что этот обед никогда не состоится. Дэрил прикусывает губу, переминаясь с ноги на ногу, глядя на неё, как на головоломку, и наконец разворачивается, чтобы уйти. На этот раз она не останавливает его. Она закрывает дверь своей тихой квартирки и наливает себе бокал вина. Достаёт браслет, который она запрятала в кухонный ящик. Не в прикроватную тумбу: это слишком близко. На кухне безопаснее. Меньше шансов вытащить его ночью, чтобы провести по нему пальцами, как она делает прямо сейчас, задаваясь вопросом, было ли то, что было у них раньше, всего лишь сном? Нет, это был не сон. И она держит в руках доказательство. Он подарил ей этот браслет и предложил сбежать вместе, а потом она всё испортила, как всегда. Предала его доверие. Солгала ему. Чуть не убила Конни. Он прав, что ненавидит её сейчас, хотя и сказал, что никогда этого не будет, и она не обижается на него за это. Лишь приветствует. Он мог бы предложить ей сотню ударов плетью, и она стала бы умолять ещё о сотне. Однако это не останавливает всеобъемлющую печаль. Это вездесущее чувство потери, которое приходит с осознанием того, что ничто никогда не будет прежним. Она проводит большим пальцем по бечёвке, делает ещё глоток вина и тихо роняет слёзы себе на колени. У всего есть предел. И на то, чтобы дойти до своего, у Дэрила ушло больше времени, чем у большинства. *** На следующий день она сидит с детьми. Идёт с ними в кино и в парк. Готовит лазанью на ужин и старается наслаждаться временем, которое они проводят вместе, что не так уж и сложно. Легко смеяться, когда Эрджей рассказывает глупую шутку, позабыв на мгновение об остальной части своей жизни, поэтому она просит его шутить снова и снова, пока не иссякнет его энтузиазм. Это искусственное развлечение, но она готова принять любое мимолётное счастье, которое может поймать в эти дни. В тот вечер она намеревается рассказать Дэрилу одну из тех шуток, которые, она уверена, он слышал уже миллион раз, но когда она открывает ему дверь, прижимая к запястью пропитанное кровью полотенце, то видит, что он явно не в настроении для шуток. В тот момент, когда он замечает, что она травмировалась, его обычное стоическое поведение даёт трещину. — Какого чёрта произошло? Это ты сделала? Насколько она глубокая? Господи, Кэрол, чем ты это сделала? Дети здесь. Они видели... как долго кровь идёт? Он хватает её за руку и подталкивает к раковине, где снимает полотенце, обнажая её изуродованную кожу. Она позволяет ему это сделать. Отвисшая челюсть и снова разбитое сердце от его предположения. Ошеломлённая страхом в его глазах и полным замешательством, которое она сама испытывает, она просто молчит. — Это от тёрки для сыра, — наконец тихо говорит она, пока он держит её запястье под краном. — Случайно вышло. Я готовила лазанью. Она рада, что дети в другой комнате смотрят телевизор и не видели, как Дэрил слетел с катушек. Может, и он тоже, потому что он вдруг поникает, его нежная хватка на её руке ослабевает, что позволяет Кэрол отстраниться. — Ты думал, я сделала это нарочно? — спрашивает она. — Я занервничал. Я не должен был... Я не знаю, что я делаю... Извини. — Если бы я хотела покончить с собой, ты думаешь, я бы сделала это так небрежно? — огрызается она, сожалея о сказанном в тот момент, когда его глаза вспыхивают. — Нет. Ты бы прыгнула со скалы, так? Легко. И нет больше. И всего навсего. Она отшатывается, не готовая к этому внезапному упрёку. — Что? — У меня даже нет твоей фотографии. Всё, что есть, оно вот здесь, — он рычит, постукивая себя по виску двумя пальцами. — А оно размывается со временем. Иногда я даже не помню, как выглядел Мерл. Не чётко. — Дэрил... — Забей. Всё в порядке. Тебе следует намазать это перекисью, если ещё не сделала. Затем он зовёт детей, будто не он метал в неё молнии минуту назад. Ей стоило бы остановить его и потребовать, чтобы они поговорили, но она всё ещё не в себе и поэтому не делает этого. Он выпроваживает детей за дверь и не утруждает себя тем, чтобы закрыть её за собой. Она не думала, что он знал о случившемся с Шепчущими на утёсе. Следовало бы догадаться, что Лидия расскажет ему, но она решила предоставить судьбе, если таковая существует, решать, узнает он или нет, и, очевидно, судьба оказалась не на той стороне. Его гнев теперь заставляет её задуматься, а не хотел бы он, чтобы она действительно прыгнула. Он бы избавился от неё, если бы она это сделала. Жаль, что она больше не так безразлична к своей жизни *** На то, чтобы раздобыть камеру Polaroid, ушла зарплата за полдня и столько же времени на уговоры Юджина, но теперь, глядя на маленькую коробочку в своих рука, в ожидании, когда придёт Дэрил за своими привычными пончиками, она сомневается в надобности этого. Прошла неделя, с тех пор как он приходил в последний раз, и она начала беспокоиться, что он может больше не прийти. Она проклинает себя за то, что у неё не хватило смелости постучать в его дверь, вместо того чтобы ждать за прилавком, где она и держала все эти дни фотокамеру рядом с кассой. Когда солнце начинает садиться, она смиряется с тем фактом, что он вообще не придёт. По крайней мере, до тех пор, пока ему снова не понадобится няня. Она убирает камеру в сумку и закрывает пекарню. В любом случае затея была глупой. Она уже думала о паре бокалов вина, чтобы утопить в них свои печали, когда увидела Дэрила, бегущего трусцой через улицу. — Закрыто? — запыхавшись, спрашивает он. — Чёрт. Работал допоздна. Пытался добраться сюда раньше. — Тебе нужно немного пончиков? Рогалик? Я могу принести тебе что-нибудь. — Нет. Я, э-э, хотел узнать насчёт того обеда. Не хочешь пойти завтра? — О... хорошо. — Да? Правда? Она кивает, отмечая нервозность в его позе и то, каким хитрым он стал. Он и не подозревает, что она никогда не оттолкнёт его. Не по-настоящему. И неважно, что они игнорируют произошедшее, она только рада сделать вид, что ничего не случилось. — Пока я не забыла... Она достаёт фотоаппарат и быстро фотографирует его, прежде чем он успевает осознать, что она сделала, затем передаёт ему. — Твоя очередь. — Зачем это? —Ты сказал, что у тебя нет моих фотографий, так что теперь ты можешь сделать одну. Давай. — Она одаривает его обнадёживающей, лучезарной улыбкой. — Я даже попозирую тебе. Но никакой обнажёнки. Он качает головой с весёлым фырканьем, и ей нравится, как это звучит. Его лицо смягчается, пока он не становится похож на мужчину, которого она знала раньше, первого, кто когда-либо смотрел на неё так, словно она была сделана из звёздной пыли. — Теперь это кажется плохим знаком, — он протестует. — Это не так. Это то, что люди здесь делают. Они фотографируются так, как будто это нормально. У меня уже есть твой снимок. — Она встряхивает пластиковую фотокарточку. — Всё по-честному. Его голос звучал так печально из-за того, что у него могут остаться лишь поблёкшие воспоминания о ней. Она, может, и не хочет убивать себя в данный момент, но они не могут знать, как сложатся обстоятельства под действием внешних сил. Она хочет, чтобы у него был этот маленький клочок уверенности, если судьба заберёт её раньше положенного. То, что он вообще хочет её фотографию, — хороший знак. В конце концов он поднимает камеру, и она одаривает его яркой белозубой улыбкой. Старается изо всех сил продемонстрировать ему счастливую версию себя. Чтобы именно такой она осталась навечно. Щелчок — и вот она придвигается ближе, чувствуя, как он напрягается, когда она прижимается к его боку. — Одну вместе. Твоя рука длиннее моей. Он колеблется, и её уверенность ослабевает. — Если ты не хочешь эту, тогда я оставлю её себе, — предлагает она. — Нет, хочу. Мы сделаем две. — Мне скорчить рожицу? — Она ненадолго высовывает язык. Он кладёт руку ей на плечо, притягивая ближе. Его запах доносится до её носа: приятный и знакомый. Его щетина щекочет ей висок, когда он вторгается в каждый дюйм личного пространства, и она решает, что с радостью осталась бы здесь навсегда, если бы это было возможно. Она борется с желанием уткнуться ему в грудь, к глазам подступает жар. Всё, что ему нужно сделать, — это просто прикоснуться к ней, и она превращается в пластилин в его руках, отчаянно нуждающийся в контакте. — Улыбнись, — он шепчет, — а то выглядит, будто я тебя граблю. Она натягивает улыбку, которая не трогает её глаза, слишком ошеломлённая, чтобы притворяться. И он внезапно, но нежно стискивает её, и она смеётся, предлагая ему миллисекунду настоящих эмоций, чтобы запечатлеть их на плёнку. Когда она замечает, что они израсходовали последний кадр, у неё замирает сердце. Она тоже хотела общий снимок. Теперь, когда он сказал вслух о том, что у неё нет никаких нормальных постоянных воспоминаний, она стала бояться, что ей будет нечего вспомнить о нём. — Оставь эту себе, ладно? — говорит он осторожно. — Нет, ты должен... — Я хочу, чтобы ты оставила её себе. — Он поднимает вверх её портрет. — У меня уже есть то, что нужно. А потом Конни появляется у него за спиной, указывает на камеру и спрашивает Дэрила о чём-то, и это происходит слишком быстро, поэтому Кэрол не удаётся расшифровать. — Вы можете купить больше плёнки в универсальном магазине. Возьми ещё и сделайте фото вместе, — говорит Дэрилу, оставляя камеру у него, принимая это за сигнал, чтобы ретироваться. — Подожди, — окликает Дэрил. — Обед завтра, да? — Да. Я приду. Она не говорит ему, что сейчас боится этого немного больше, чем секунду назад. Конни — это та, кого он заслуживает. Кто-то милый и добрый. Незапятнанный множеством грехов, в которых тонет Кэрол. Она никогда не смогла бы прикоснуться к нему этими руками. Никогда не стала бы достойной. Это даже не вариант, поэтому она надеется, что он возьмёт дополнительную плёнку и тоже сфотографируется с Конни. Что он наконец воспользуется искрой, которую она видит между ними, а она уверена, что видит её. По крайней мере, она так думает. Наверное... Иногда... Если он будет с ней, то Кэрол не придётся беспокоиться о том, что он останется один, если случится худшее. Он будет счастлив, и по крайней мере один из них должен быть счастлив. Вернувшись домой, она кладёт их совместную фотографию рядом с браслетом в кухонный ящик — новый элемент к тому, что может стать своего рода алтарём, если она не будет осторожна. На данный момент это растущая коллекция моментов, которые она хотела бы вернуть. *** Кэрол не приходит на ланч и чувствует себя из-за этого паршиво. Всё, что она делала, — это скучала по нему, но в решении не идти тоже есть облегчение. Ей не придётся притворяться, что всё в порядке, когда это не так. Ей не придётся спрашивать его о Конни и чувствовать, как разбивается её сердце, проклиная себя за эгоизм. Легче оставаться дома, что она и делает, лишь спрашивая себя, будет ли он волноваться и придёт ли к ней или он тоже найдёт облегчение в том, что ему не придётся притворяться. Она не уверена, чего ей хочется больше: чтобы он оставил её в покое или пришёл, доказав, что ему ещё не всё равно. По крайней мере, ей кажется, что она не знает ответа на этот вопрос ровно до тех пор, пока не раздаётся тихий стук в её дверь и она не обнаруживает его стоящим там с пакетом еды на вынос. — Ты не пришла, поэтому я принёс обед к тебе, — говорит он. — Ты в порядке? — Входи. Да, она рада, что он появился. Хотя могла бы плакать прямо сейчас, как какая-нибудь влюблённая школьница, если бы он этого не сделал. Вместо этого она будет плакать позже по другим причинам. — Почему ты не пришла? — Он ставит еду на её кухонный стол и обыскивает шкафы в поисках тарелок, как будто он здесь живёт. Она могла бы солгать и сказать, что плохо себя чувствует или что случилось что-то, но у неё нет на это сил. — Я собиралась, а потом просто не пошла. Он хмурится, но не отвечает. Раскладывает еду по тарелкам и относит их к её дивану, где бросает ей на колени горсть пакетиков с острым соусом. Должно быть, он запомнил, что ей нравится этот соус, с того единственного раза, когда они вместе ужинали в первую неделю их приезда. — Нечасто виделись друг с другом. — небрежно говорит он, вонзая нож в свою еду. — Нет. Заняты. Графики работы и всё такое. — Это странно, правда? Все снова притворяются, что всё нормально? — Странно — это мягко сказано, но это хорошо для детей. Они заслуживают такого места, как это. Им здесь нравится. — Ага. — Да... Хотя мне не нравится не видеть тебя, — это признание отражает то, которое он сделал ей на погрузочной платформе целую вечность назад. Целый брак позади, как будто его никогда и не было. Даже это признание ей стоило бы держать при себе, поэтому, вместо того чтобы дождаться подтверждения, что он тоже скучал по ней, она меняет тему: — Ты достал ещё плёнку для себя и Конни? Он кладёт всё ещё полную вилку на тарелку. — Почему ты продолжаешь это делать? — Делать что? — Толкать её между нами. — Это не то, что я делаю, Дэрил. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Наконец-то у нас есть место, где можно остепениться и расслабиться. Нет лучшего времени, чем сейчас. Не трать его впустую. Он наклоняется вперёд, ставя тарелку на кофейный столик, в его словах гораздо больше поражения, чем следовало бы. — Почему ты думаешь, что она та, кто делает меня счастливым? — Я видела тебя с ней. Ты светишься, ты улыбаешься, она тебе подходит. Я не понимаю, почему ты сопротивляешься этому. — Я же говорил тебе, что всё не так. Я не лжец. Она ставит свою тарелку рядом с его, так как пропадает всякое желание есть. — Я никогда не говорила о тебе такого. — Ты мне не веришь, это одно и то же. — Когда она не отвечает, потому что слов просто не находится, он встаёт и начинает ходить по комнате, останавливаясь у фотографии и браслета, которые она забыла положить обратно в ящик. — Я думал, почему ты его сняла. — Я этого не делала. Он порвался, и я подумала, что это, наверное, знак. Он берет бечёвку с кухонного стола, крутит её между пальцами. — Мне казалось, ты не веришь в такого рода вещи. Знаки. Удачу. Она только пожимает плечами, вставая, чтобы присоединиться к нему, ведь сидеть там кажется неправильным, как и всё остальное вокруг. Она не признаётся, что в тот день, когда браслет порвался, она рыдала, ведь это было доказательством того, что между ними что-то точно так же треснуло. — Мы говорили о поездке в Нью-Мексико, — начинает он. — О побеге вместе. Я знал Конни тогда и всё равно поехал бы. Оставил бы её. — Тогда мы были другими людьми. Те мы с тобой, на том бревне, говорящие о дорожных приключениях, прожили целую жизнь и пережили много смертей после, Дэрил. — С тобой иногда так чертовски трудно разговаривать, ты знаешь это? — Он с раздражением кладёт браслет обратно на столешницу. Она свирепо смотрит на него. — Ты и сам не так прост. Он придвигается ближе, останавливаясь на расстоянии шага, как будто готовый к вызову. — Спроси меня, почему я не хочу быть с Конни. Спроси ещё раз. Оу. Ей это не нравится. Нет. Нисколько. Не нравится, что он накручивает себя так, как будто хочет выболтать какую-то глубокую тайну. Не нравится, как время замедлилось до ползания, ожидая, пока они разобьются и сгорят, прежде чем оно снова начнёт тикать. — Я не хочу этого делать, — шепчет она, отводя взгляд. — Мне нужно, чтобы ты спросила. — Почему ты не хочешь быть с Конни? В тот момент, когда вопрос повисает в воздухе, она ожидает, что обрушится молот. Для него, чтобы он смог признаться... в чём-то, что может разрушить её мир и разбить её сердце. И ей не хватает смелости признаться даже самой себе в том, что, по её мнению, он хочет сказать. Однако он не отвечает. Он ни черта не говорит. Он смотрит прямо на неё, как будто не слышал вопроса, но затем она замечает, как его смягчившийся вдруг взгляд, наполненный тоской, опускается к её губам, задержавшись гораздо дольше, чем следовало бы. Её пульс учащается, нервы покалывает, и по позвоночнику пробегает страх, похожий на страх перед прыжком. Он не может иметь в виду то, о чем она думает. Это невозможно. Всё не может случиться вот так. Затем он приподнимает бровь, как будто она уже должна была понять намёк, и земля уходит у неё из-под ног, заставляя отступить на шаг. — Не надо, — она вздыхает. — Это не смешно. — Я не смеюсь. Он никогда бы не стал так играть с её чувствами — вот почему она знает, что это должно быть правдой. И это даже хуже. Она ему не подходит. Она последний человек, который может быть ему нужен. Если она когда-нибудь представляла — в тех редких случаях, когда позволяла себе такие фантазии, — как он мог бы признаться в своих чувствах, это всегда было грандиозно и эмоционально. Оно срывалось в опасный момент или даже в разгар жаркой схватки. Но на деле его признание не врывается как буря, оно вползает и хныкает, избитое и растрёпанное. — Ты должен уйти. — Она вытирает глаза, шмыгая носом. — Не прогоняй. Пожалуйста, Кэрол. — Я не могу позволить тебе сделать это. Я не могу. Я не буду. Мы сделаем вид, что этого никогда не было. Когда его лицо вытягивается, она почти подходит к нему, но то, как он смиренно опускает голову, как будто ожидал отказа, разрывает её надвое и оставляет истекать кровью на полу. — Теперь ты знаешь, почему с ней всё не так. Почему никогда не могло быть, — мягко говорит он ей, прежде чем оставить её одну в гостиной с недоеденной едой на вынос и разбитым сердцем. Разве это не проклятие? Всё, чего она когда-либо хотела, — это его любовь, и теперь, когда он хочет дать ей это, она не может её принять. В тот момент, когда он уходит, она опускается на пол. Её слезы текут горячо и быстро, как поднимающаяся в горле желчь. Затем она мчится в ванную, чтобы вырвать всё, что она съела. Она не может позволить ему совершить такую ужасную ошибку. Она не что иное, как проклятие для каждого, к кому прикасается, и, если он подойдёт слишком близко, она сожжёт и его тоже. Она не позволит ему упустить шанс на настоящее счастье, потому что у него в голове неправильное представление о любви. Они не влюблены. Он не влюблён в неё. Они созависимы, даже когда между ними пропасть, но это всё, что когда-либо было и может быть. Именно в этот момент она точно знает, что должна сделать. Он возненавидит её, но это именно то, что нужно. Он должен ненавидеть её, если хочет двигаться дальше, и поэтому она, ополоснув рот и собрав сумку, пишет ему записку дрожащей ручкой: «Дэрил, я люблю тебя достаточно для того, чтобы отпустить. Будь счастлив. Не ходи за мной». Записка пустая и слишком короткая, но сейчас она не в состоянии излить ему своё истинное чувство, да и возможно ли на самом деле описать всё, чем он для неё является? Смысл в том, чтобы оттолкнуть его, а не приблизить. Он не позволит себе вести ту жизнь, которую заслуживает, если она всегда будет здесь, поэтому она исключит себя из уравнения. В конце концов она довольно преуспела в исчезновениях, это то, в чем она хороша, и на этот раз она использует эту силу, чтобы преподнести ему дар лучшей жизни. Сказать ему, что она любит его на бумаге, а не в лицо — сложно, но вполне уместно, учитывая, как сильно она всегда портачит. С таким успехом можно и продолжить традицию. Однако у судьбы другие планы. Она делает шаг вниз по лестнице и поскальзывается на разлитом мороженом. Подлетает, падает, тяжело приземляется и слышит треск, оказавшись у подножия лестницы. Она даже не может сбежать как следует. И остаётся только надеяться, что он не будет тем, кто найдёт её. *** Когда она приходит в себя, в её руке капельница, а Дэрил спит у её кровати, откинувшись на спинку стула. Она смотрит на их соединённые руки на белой простыне и проводит большим пальцем по его костяшкам, едва касаясь, что мгновенно пробуждает его. — Хей... ты хорошо себя чувствуешь? Болит? Я схожу за доктором, оставайся на месте. — Не уходи. — Она тянет его обратно к креслу, а сама откидывается на подушки. Он вздыхает и снова устраивается на стуле, его голос грубый от недостатка сна. — Ты сильно упала. Док говорит, ты чуть не сломала себе спину. Буквально. Вся в синяках, но это заживёт. — Ты думаешь, я сделала это нарочно? — После его реакции на утёс ей кажется, что он, наверное, считает, будто она проводит каждое мгновение бодрствования, пытаясь снова и снова покончить с собой. — Нет. Ты бы не была такой небрежной, помнишь? — Мне жаль. И ещё больше жаль, что я так и не рассказала тебе, что произошло. — Почему ты этого не сделала? Я узнал от Лидии. Она упомянула об этом так, как будто я уже в курсе. — Я боялась, — она признается, её голос тихий и далёкий. — Я знала, что ты разозлишься, и я... я не могла потерять тебя снова. Не тогда, когда всё стало лучше... почти лучше... вроде того... так или иначе. Он отпускает её руку, чтобы вытащить из кармана записку, ту самую, которую она оставила перед несчастным случаем на лестнице. — Ты не можешь потерять меня, но ты можешь бросить меня. Так? Ты можешь сказать, что любишь меня в записке, но не в лицо? — Ты не понимаешь... — Понимаю! — Он бросает записку ей на колени и подходит к окну, как будто смотреть на незнакомцев, слоняющихся внизу, легче. — Ты думаешь, что можешь просто убежать и я переживу это, но знаешь, что бы я сделал, если бы эти ступеньки тебя не остановили? Она качает головой. — Я бы пошёл за тобой. Я буду продолжать преследовать тебя. Я не говорю, что ты должна чувствовать то же, что и я. Если ты этого не чувствуешь... если этого нет, я пойму. Я могу справиться с этим, у меня уже есть опыт. Но с чем я не смирюсь, так это с твоими побегами. Ты сказала, что любишь меня достаточно, чтобы отпустить, а я люблю тебя достаточно, чтобы принять то, что будет предложено. Что угодно. Не имеет значения, как мало. Даже если мы вернёмся к тому, что было раньше, до того, как всё пошло к хренам, этого может быть достаточно. Капельница удерживает её в постели, поэтому она протягивает руку, её лицо искажается, всё рушится, и она больше не пытается это скрывать. Он сопротивляется, боится её в этот момент больше, чем довелось когда-либо видеть. Ей интересно, всегда ли она смотрит на него так, будто одно неверное слово может стать её концом. Когда он позволяет ей переплести их пальцы и усаживается на край больничной койки, она вынуждает себя к попытке объяснить. — Я в полном раздрае, чтобы кто-то мог меня любить, Дэрил. Это опасно и для меня, и для тебя. Он одаривает её спокойным взглядом. — Хорошо, тогда куда поедем? — Что? — Ты в полном раздрае. Я в полном раздрае. Ты хочешь уйти — тогда мы пойдём вместе. Просто свалим отсюда к чёртовой матери куда глаза глядят. С остальным разберёмся позже. — Дети... — У них здесь семья. Розита и Аарон. Иезекииль, — он произносит имя так, словно оно набивает оскомину. — Если ты уйдёшь, то и я тоже. Больше никакой фигни с тайными побегами. И, если ты скажешь что-нибудь о том, что я бросаю Конни, я сделаю так, чтобы в этой больнице тебя кормили только тёплой едой и этим дерьмовым лимонным пудингом. Никаких шоколадных штук. Поняла? Она позволяет себе грустную улыбку, глядя на него сквозь мокрые ресницы. — Поняла. Он ещё не отпустил её руку, и она, конечно же, не отпустила его. Их пальцы танцуют вместе в медленном танце, и хочется, чтобы так было и со всем остальным. Она наблюдает, как кончики пальцев прижимаются друг к другу, как её рука поворачивается, предлагая свою ладонь, чтобы он мог проследить её линию жизни, вызвав волну дрожи по телу. — Мне страшно, — шепчет она, поднимая глаза и обнаруживая, что он наклоняется ближе. — Мне тоже. — Его разгорячённый взгляд снова опускается на её губы, как и тогда, искренний и голодный, в нём нет ничего, кроме обнажённой уязвимости, исходящей в ответ. — Просто не убегай снова. Всё остальное может быть проще. — Я обещаю, — и она говорит это так серьёзно, как никогда раньше. Думала, в прошлый раз она была честна, но она всегда была одной ногой за дверью на всякий случай. Он не был неправ, беспокоясь. Только он увидел это до того, как она смогла это признать. Теперь эта дверь должна плотно закрыться, и она готова захлопнуть её и запереть эту чёртову штуку на висячий замок. Он придвигается медленно, чтобы она могла остановить его, и часть её хочет закричать от того, насколько это безумно. Что это никогда не сработает. Что она запятнает его кровью своих собственных грехов, если он осмелится быть с ней, но она слаба перед этим мужчиной, и даже её протест неубедителен, больше похож на мольбу о пощаде. — Если ты передумаешь, я этого не переживу. — Она обхватывает ладонями его лицо, когда он приближается настолько, что его выдохи обжигают её кожу. — Если ты думаешь, что я могу передумать, то ты невнимательно слушала. Он настроен беречь её, как сокровище, понимает она, когда его губы касаются её, мягко и нежно. Сначала так осторожно, но затем глубже, как только она отвечает, следуя и доверяясь, изучая друг друга так, как она могла только мечтать до сегодняшнего дня. Его слезы попадают на её большой палец там, где она держит руку на его лице, некоторые стекают, смешиваясь с её собственными. И он улыбается ей в губы. Кэрол делает то же самое, издавая потрясённый короткий смешок, когда они отстраняются, чтобы своими собственными глазами увидеть и убедиться, что он настоящий, а потом снова притянуть его к себе для поцелуя. Каждый момент, когда она хотела поцеловать его и не могла, возвращается в виде яркого воспоминания. На ферме, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его в висок, после того как он поранился, разыскивая её маленькую девочку. В тюрьме на крыше автобуса, а потом каждую ночь, когда он проходил мимо её камеры в изнуряющей жаре. На дороге после Терминуса, когда он встретил её так, как она и не надеялась, его лицо прижалось к её плечу, и их слезы текли так же свободно, как и сейчас. Каждый случай близкой смерти, каждый раз, когда она едва не теряла его, каждую ночь, когда она скучала по нему так сильно, что думала, не переживёт расставание — всё это окутывает её удовлетворением от того, что она наконец исправила все эти «что, если?..», «может быть»... надежду и мечту. — Нью-Мексико, — выдыхает она, его лоб согревает её, а пульс на его шее учащённо бьётся под её ладонью. — Но не сейчас. Когда-нибудь, я обещаю. Они не могут оставить детей. Не бывает всё идеально. У них есть обязанности. — Когда-нибудь, — он соглашается. Должно быть, она смотрит на него сейчас так же, как в его лагере, купаясь в отблесках пламени костра и пользуясь любым предлогом, чтобы запустить пальцы в его свежевыстриженные волосы. Он точно так же смотрит на неё в ответ — нежным взглядом, полным любви, которую она тогда отвергла, не желая, не готовая принять её. — Оставишь свою дерьмовую квартиру ради моей дерьмовой квартиры? — предлагает она. — Возьми Джудит и Эрджея. — Просишь меня переехать к тебе? Немного поспешно, не? — говорит он, приподняв брови и небрежно ухмыляясь, и она игриво хлопает его по руке. — Так вот на что будут похожи следующие пятьдесят лет? Теперь у тебя есть запас шуток? — она дразнит. — По крайней мере на следующие пятьдесят. Я иду искать дока, чтобы мы могли отвезти тебя домой. Тогда начну собирать вещи. Это быстро, у меня пять вещей. Он снова целует её в губы, вдыхая резко, как будто пытается втянуть её запах. После чего пересекает комнату, словно вынуждает себя уйти, дабы они не оказались голыми на этой больничной койке, где нет ничего, кроме тонкой занавески для уединения. — Я буду здесь, когда ты вернёшься, — она произносит эти слова как клятву, надеясь, что они окажутся сильнее любого кольца. Он улыбается. — Знаю.