visio

баркильфедро жуёт металлическую щепку и запивает собственной кровью. его маленькие зубы способны разодрать чужую плоть. на атомном уровне он чувствует необходимость себя обозначить. клочок сознания не хочет расставаться, не хочет рваться на мелкие полосы взмахами уверенно несущего смерть клинка. он держит его в руках; острый и почти ртутный, пахнет мышьяком и белладонной. его руки покрыты кровью лишь косвенно, он никого не убивал и не резал глотки. ни королю, ни королеве. это всё – несуществующая иллюзия реальной власти, которой, как таковой, никогда не было. баркильфедро смеётся булькающе, будто вся трахея раскрашена красным и крошится, крошится. кажется, что-то он всё-таки забыл. легкий полукруг и изгиб губ, которых быть просто не может. это тоже – мираж. острый и яркий, будто перед глазами вспышки столичных огней и расфокус широких зрачков ничего не улавливает. в его пальцах было столько уверенности и лишь доля вины: как же, чёрт возьми, грустно портить возлюбленного давида. микеланджело позабавился бы? но кладезь знаний кусаче напоминает, что этот самый выросший из костей и плоти ангел стоит перед ним. глаза у него – тонущий в океане корабль. на борту не больше двадцати человек и все они носятся, кричат, зовут на помощь и молятся. а потом тонут, набивая лёгкие водой и сожалением о прожитой жалкой жизни. да, грустно. ужасно грустно. гринпейн чувствует лёгкий ужас. липковатый, как пот из-за которого кофта прилипает к спине. баркильфедро лижет его под подбородком и снова думает: олоферн. только легендо-исторической подоплёки нет и не будет. гринпейнов главный грех – доброта; он никого не склоняет, никого не винит, лишь в зародыше убивает я-ненависть. вот такой психологический памфлет: подсвеченный нимб вокруг кучеряво-лиственной головы. головы настолько красивой, что и впрямь хотелось бы отрезать да поставить. баркильфедро целовал бы его бескровные губы, не чувствуя омерзения. обхватил бы его раненые щеки, сжал бледность и вылизал бы от края до края шрам. но сейчас его олоферн полон жизни, сжимает до побеления чужие запястья и жмурит глаза. пушистые ресницы дрожат. из баркильфедро так себе юдифь, даже с его стремлением и нежностью до церкви. он не убьёт мальчишку, он поцелует его в десны. он прижмёт его к себе и с громким смешливым выдохом вплавит пальцы в кожу. — бескислородная смерть, гринпейн, это то, чего боятся люди. он не знает, зачем говорит ему это сейчас. он не знает, зачем гладит его голый живот и не знает, зачем тот мажет ртом его вечную улыбку. у гринпейна в голове вакуум, переплетение вен мыслей, нейронная связь обрывается и бьёт азбуку морзе. он не знает её или всё-таки знает? о, он не знает. — жизнь без любви, вот, что действительно страшно, баркильфедро. он говорит это прямо в его красно-белые губы. смотрит истинно, будто верит ему. верит, что он действительно таков. и, боже, – баркильфедро закатывает глаза и дрожит, – он же видит его насквозь. это рентген и обручальное кольцо его жены – вот всё, что они могут получить друг от друга. гринпейн громко дышит, пытается выплюнуть выпитые гласные и прожёванные согласные. подталкивает их языком, но ряд зубов не пускает, так и давится, больно впиваясь в свою же кожу кадыком, проглатывает смиренно и молчит. теперь молчит, только грудь вздымается, неровные ногти касаются тёмных, седых и жидких волос. когда баркильфедро оказался без колпака? когда он... он всё ещё не знает. баркильфедро моргает. гринпейн повторяет. показалось. привиделось. на картину уронили чёрную краску. беспросветная тьма. — я не злюсь на тебя. я верю, что ты не мог поступить лучше. баркильфедро не улыбается, но этого не видно. он его не— он не знает.