Гнев – твоя погибель

      Раздражение нарастает и нарастает, поднимается огромными волнами и, кажется, сейчас вовсе разорвёт изнутри, потопит все вокруг, не оставив ни частички живого и светлого. И это злит еще сильнее. Трэвис с громким хлопком закрывает дверь класса и далеко не с первого раза попадает ключом в замочную скважину. Руки мелко пробивает дрожью. Он, как бомба, только совсем не замедленного действия, вот-вот взорвется уничтожит все в радиусе нескольких километров. Только дайте повод, малейшую искру. –Чёртово дежурство, – выплевывает и делает несколько оборотов ключа.       Трэвис едва не ненавидит это. Лишние бессмысленные заботы, которые никому не сдались. Была б его воля – сбегал бы с чистой совестью, не выполняя ничего, свалив все обязанности на другого. Но этот другой и является причиной, почему Трэвис покорно остается и будет оставаться после уроков, чтобы привести класс в порядок. Этот другой сейчас стоит чуть поодаль и нервно теребит лямку рюкзака. Господи, хоть что-то в мире может не раздражать? Трэвис вздыхает и прислоняется лбом к двери. Невыносимо. Приятная прохлада должна успокоить хоть на йоту, привести в себя, как-то обнадежить, что жизнь спокойно идёт, как шла. Но вместо этого силы наоборот окончательно покидают тело, внутри – пустота и кипящая злость. Ничего хорошего и правильного, он – главная ошибка Бога. –Трэв, пойдём, – зовёт тихий голос, на который Трэвис откликается лишь через несколько секунд с тяжёлым вздохом. –Не хочешь поговорить?       А не видно, что желание так и прет из всех щелей? Трэвис сжимает челюсти и мотает головой. Будто когда-то он давал иной ответ, зачем вообще спрашивать, если заранее известен исход? Он никогда не будет в настроении вести диалог и обсуждать хоть что-то из того, чем забита голова. Проще застрелиться, чем высказать даже единую мысль, штурмующую мозг, и переживать все вытекающие последствия. Он знает, к чему могут привести такие действия, ведь неоднократно проверял. Какая же ты тварина, Фелпс. –Ты в последний месяц сам не свой, – продолжает пытаться разговорить, даже несмотря на отрицательный ответ. Что было непонятно? –Филипп, будь добр, заткнись, – просит Трэвис, заворачивая к лестнице и бросая мимолётный взгляд на друга. Тот тушуется и вжимается в себя, нервно бегает взглядом по полу под ногами, но не замолкает. Неужели не понимает? –Может, зайдешь ко мне? И я все равно считаю, что нам надо поговорить. Тебе надо.       Ничего не надо, черт возьми, ничего. Почему так сложно замолчать и просто уйти куда подальше, к чему эти глупые расспросы?  –У тебя мешки под глазами с каждым днём все больше и темнее, – ох, спасибо, мистер Внимательность, а то без тебя не знал. –Ты признался? –Захлопнись, я тебе сказал! – прикрикивает Трэвис, резко останавливаясь на лестнице и едва не сбивая с ног Филиппа. Последняя капля, от которой резко прорывает плотину из чистого гнева. –Не нужна мне твоя помощь, – проговаривает каждое слово, будто объясняя маленькому и недалекому ребенку. –Я сам справлюсь, не лезь не в своё дело. Мне твоя забота в хер не уперлась, понимаешь или нет?       Ключ от класса впивается в кожу ладони, Трэвис с силой сжимает кулаки, но не чувствует ни тупой боли, ни холодного металла. Нет ничего, что могло бы отрезвить и привести в чувство. Один на один с эмоциями справятся только сильные, вот только Трэвис – слабый и жалкий, он проигрывает за считанные мгновения. Без исключения. –Но..., – Филипп стойко продолжает свои попытки настоять на своем, но уже явно хочет поскорее отпустить эту тему и спрятаться где-то, где его никто и никогда не найдет. –Но ты продолжишь, конечно! Завались, все под контролем.       «Заметно», – одними губами произносит Филипп, но Трэвис разбирает эти слова. Ключ с оглушающим звоном падает на ступени, кулаки сжимаются до побелевших костяшек, тело кротко содрогается. Держи себя в руках, Фелпс, ради Бога! Нельзя срываться на других людях, ты же обещал, столько раз обещал и столько же раз не сдерживал своего слова. Трэвис жмурится и сглатывает, никто не виноват, что он такой неправильный, кроме него самого.  –Что я тебе сделал опять? – шепчет Филипп, обрываясь на последнем слове.        Хочется только проклинать гробовую тишину, царящую всюду. Первая смена давно радостно убежала домой, а вторая еще не пришла. Ощущение, что в школе ни души, кроме них двоих. Но сейчас только и не хватает гомона и криков, за ними всегда можно скрыться и потеряться. От молчания нельзя убежать. Оно смотрит в самую душу, выворачивает ее наизнанку и надменно смеется над тревогами и страхами других. В аду нет срывающихся на вопли криков, нет, там стоит такая же напряженная тишина, которая не посмеет себя нарушить. И это не сравнится ни с какими другими пытками.       Секундой позже следует тихий и заглушенный всхлип. Трэвис даже думает, что ему показалось и поднимает взгляд на Филиппа. На глазах того блестят слезы, одна за другой быстро скатываясь по щекам. Филипп пытается утереть их, опускает голову и прячется, пытаясь заглушить вырывающиеся всхлипы.        Этого еще не хватало.       Злость сменяется полнейшим ступором и непониманием происходящего и медленно переплавляется в настоящую ярость. Трэвис не видел слез друга, и слава Богу. Он это терпеть не может.  –Успокойся, – хрипит он, пристально наблюдая за жалкими попытками остановить поток слез, только вот он кажется бесконечным, нескончаемым. Филипп хватается за перила и шумно вдыхает, дрожь чужих пальцев игнорировать невозможно, –хватит.       Чужой плач всегда раздражал и напрочь выводил из себя. Как люди смеют спокойно и открыто показывать свои слабости, пока сам Трэвис бережно хранит их в себе, не выпуская даже глубокой ночью? Кто дал им право? –Что я тебе сделал? – повторяет Филипп и впервые поднимает глаза. Красные и уже опухшие.        Жалость, отвращение, страх и гнев в один миг смешиваются в единое месиво, затмевающее все рациональные мысли. Внутри лишь желание, чтобы это поскорее закончилось, чтобы не видеть и не слышать, чтобы скрыться и забыть. –Лезешь туда, куда не просят, – цедит сквозь стиснутые зубы, –и совершенно не слышишь, что тебе говорят.       Заткнись, Фелпс. –Это ты не слышишь меня, – шепчет Филипп, –отказываешься видеть. Я просто хочу помочь, – он делает шаг к Трэвису, спускаясь к нему, чтобы быть на одном уровне. –Не нужна мне помощь.       Внутри давно все кипит, обжигает, рвёт и мечет. Трэвис знает, что взорвётся, знает, что не справится с этим. Он знает, что с этим ничего не поделать. –Не ври хотя бы себе.       Осознание, что Филипп знает куда больше и лучше, чем любой другой человек на этом свете, ударяет под дых. Он прав. Трэвис обманывает, наглейшим образом врёт самому себе каждый чертов день. Но зачем обращать на это внимание? Неужели так сложно забыть и забить, как это делают все вокруг? Зачем пытаться достучаться, зачем пытаться открыть глаза, когда они закрывались по доброй воле с искренним желанием? Заткнись, Филипп, просто заткнись, ты ведь наверняка все понимаешь. –Разве можно жить на одной только лжи? – тихо спрашивает Филипп, словно кидая горящую спичку.       Трэвис воспламеняется мгновенно, ему только и не хватало этой искры, чтобы взорваться. –Да пошёл ты! – выкрикивает он и поднимает руку.       Кулак мелко дрожит от напряжения, Трэвис отводит его в сторону и резко замахивается.       Филипп тут же сжимается, отшатывается и падает на лестницу, пролетая несколько ступеней. Он отползает к перилам и прикрывает голову.       Что ты делаешь, Фелпс, просто скажи, что ты сейчас творишь?       Трэвис замирает, не успевая ударить по воздуху. Скотина. Верить собственным глазам и мыслям совершенно не хочется, но осознание, что именно происходит ударяет куда сильнее, оно валит с ног и обезоруживает. Фелпс, ты думал, что давно валяешься на дне, но услышал стук снизу и спустился туда, побежал вприпрыжку, умница.       Филипп выжидает пару секунд, вскакивает и несётся вниз, выбегает на второй этаж и растворяется в громком хлопке двери.       Трэвис опускает взгляд на ещё поднятую руку. До чего же ты докатился, Фелпс. Точь-в-точь как родной отец, ты же клялся, клялся, черт возьми, что никогда не станешь такой же тварью, как он! Как ты смеешь поднимать руку на единственного человека, которому не безразлична твоя жизнь! Мразь.       Воздуха в лёгких не хватает, Трэвис прижимается к ближайшей ледяной стене и громко выдыхает. Былого гнева уж след простыл, остались лишь его последствия. –Боже, – сипло шепчет он, скатываясь по стене на пол и невидящим взглядом обводит лестницу, –что я делаю?       Портишь, только и делаешь, что портишь жизни себе и окружающим, никакой пользы, одни лишь проблемы. Но ты опять будешь сидеть и бездействовать, сидеть и жалеть себя, бедного и несчастного. Потому что больше ничего не можешь. Жалкий ты, Фелпс. –Сдохни, – скулит Трэвис и со всей силы ударяет себя по ноге, морщась от тупой боли, –сдохни, ради Бога, – он рвано выдыхает и поднимается.       Нужно найти Филиппа. Найти и сказать хоть что-то, их дружба похоронена на этой злосчастной лестнице навеки, это точно, но Трэвис обязан найти и хотя бы просто посмотреть в глаза, извиниться в конце концов. Если гордость позволит, да?       Трэвис перепрыгивает через несколько ступенек и вылетает на второй этаж. Где может быть Филипп? Где угодно, он мог через другую лестницу сбежать из школы, мог спрятаться в любом кабинете, но Трэвис срывается с места в одном направлении, словно прекрасно знает, куда ему нужно. Заглушенный всхлип только придаёт уверенности, и Трэвис одним рывком открывает дверь.       Перед ним, на сыром полу, сидит Филипп, уронив лицо в ладони. Он поднимает голову и тут же отворачивается в очередной раз всхлипывая.       Это только твоя вина.       Слов просто не находится, а может просто прилагается недостаточно усилий, но Трэвис молчит, слушая, как всхлипы и вдохи отскакивают эхом от стен туалета, и ничего не делает. –Прости, – наконец выдавливает и морщиться. Как же противно от самого себя, –прости, – повторяет и садится рядом.       Он аккуратно кладёт руку на плечо друга, тело того сразу же пробивает мелкая дрожь. Тебя боятся, добился своего? –Я не хотел, – Трэвис буквально слышит, как весь мир горько усмехается, лучше оправдания и не придумаешь. –Можешь ударить меня, прогнать, накричать, заслужил. Но...       «Но я хотел извиниться за то, что веду себя, как последняя сволочь».       Он аккуратно приобнимает Филиппа, на удивление не встречая сопротивления. Только очередной шумный вдох. Чужая спина сейчас кажется наоборот самой родной, хочется прижаться и никогда не отпускать, не уходить, не терять. И вновь молчание, тишина тягучая, невыносимая, но никто не находит сил нарушить её и сказать хоть что-то. Сейчас даже обыденное «все будет хорошо» будет звучать до невозможности глупо. –Скоро придут люди, – через несколько долгих минут хрипит Филипп, –пора уходить. Зайдешь ко мне? Нам точно стоит поговорить.       Ты не заслуживаешь его, Фелпс, просто не заслуживаешь. –Зайду, обязательно зайду.