Идущее следом

Шрам слабо пульсирует под её пальцами: тонкий, едва затянувшийся, неестественно алый, начинающий свой путь от ключицы и пересекающий рёбра — словно оставшийся от удара клинком, выглядящий скорее как кара, чем дар. Почему богиня предпочла такое странное воплощение своей благосклонности? Почему предпочла его вместо дочери, преданно отслужившей ей век? — Продолжай в том же духе — и протрёшь во мне дыру, моя королева. Голфри замирает на мгновение, прежде чем одёрнуть руку. Лестер усмехается, откинувшись на подушки и прикрыв себя простынёй; в глубинах его лукавых глаз, изучающих её, мелькают голубые звёзды, и королева гадает — многое ли он видит? Видит ли, как она желает его? Что, может быть, считает себя более верной и достойной, чтобы быть отмеченной Иомедай — уж точно подостойнее безбожника? Как ей кажется, что богиня посмеялась над ней, а народ — слишком быстро стал забывать о той, что всё это время пыталась удержать на плечах хрупкий мир, не жалея себя? Как её гложет злость, которую ее командор не заслуживает — но от которой она не может избавиться? — Прости, сложно перестать, — улыбается она почти что искренне. — Нравится, как он выглядит. — Нечему тут нравиться, Голфри. В чём толк шрама, который ты не помнишь, как получил? За ним нет ни памяти, ни истории… ничего. Но если тебе интересны шрамы… Видишь вон те рубцы на бедре? И, думаю, давно гадала, что случилось с моей рукой? — он кивает головой на обожжённую ладонь. — Тут ничего оригинального: смесь в руках рванула, повезло остаться с пальцами. Это вышло из-за… — Лестер осекается на мгновение, помрачнев, — …да не так-то и важно, как. А этот, о… воистину жуткая история, — из-под простыней показалось колено, пересечённое кривым белёсым шрамом, — будучи юнцом, навернулся с забора, удирая от соседского пса. Мохнатое чудовище меня ненавидело… Почему ты смеешься? Моя жизнь, между прочим, была в опасности, а тебе смешно! Голфри утыкается командору в плечо, не в силах остановиться и ощущая, как и в его груди нарастает хохот; чувствуя, как Лестер между делом галантно заключает её в объятья, и ей — почему? — слегка неловко от того, насколько он близко. Лёгкость захлёстывает её с головой, ослабляя сдавившие нутро цепи долга: жизнь — незначима, когда за спиной королевство, а под его стенами — бессменный враг, не имеющий числа, но — видит Иомедай! — как же ей хочется хотя бы на миг почувствовать себя свободной от короны, от бремени, от обязательств! Провести хотя бы ночь, будучи простой женщиной. Принадлежать себе одной и тому, с кем хочется делить любовь — да простит её богиня. — Жестокая ты, — говорит командор, подцепив её золотую прядь и убрав её за ухо. — И такая смешливая. Лестер проскальзывает шершавыми пальцами по её подбородку и касается щеки, чтобы после нежно, но уверенно подтянуть её лицо к себе; Голфри не успевает подумать, прежде чем чувствует настойчивость чужих губ — и отвечает взаимностью, позволяя увлечь себя в сладостное забытье. Всё, что существует для неё сейчас — его блуждающее по лицу горячее дыхание и ловкие, изучающие её спину руки; королева прижимается к нему всем телом, желая вобрать его жар в себя, чувствовать, обогреться — сгореть ярким костром в этом адском пламени, которому должна противиться. Но не желает. Голфри обвивает его шею и запускает пальцы в волосы, которые словно просятся, чтобы за них схватились. Лестер издаёт сдавленный смешок, когда она наваливается на него и взбирается сверху, беспорядочно целуя, куда придётся; делясь с ним невысказанным, сплетаясь с ним и выжигая огнём его кожи всё гнилое и тёмное, что скопилось внутри, оставляя место лишь для привязанности и жажды. Прервавшись лишь для того, чтобы сделать вдох и поверить, что это действительно происходит с ней. — Но мой самый большой шрам… знаешь, где? — командор кладёт её руку поверх собственного бьющегося сердца. — Прямо здесь. И он кровоточит от одной только мысли о тебе. За что ты убила меня?.. Голфри поднимает на него взгляд, чтобы столкнуться с его глазами — бездонно чёрными, лишёнными зрачков; мгновение — и тьма начинает стекать по щекам чернильными ручьями слёз. Королева в ужасе отталкивает Лестера от себя, и тот поддаётся, скривив неестественно крупный рот в расползающейся ухмылке; командор — или тот, кто кажется им? — замирает на корточках на краю кровати поверх пропитывающихся чернотой простыней. — А я клялся тебе в верности, моя королева, и клялся, что последую за твоей рукой куда угодно, — его улыбка сверкает рядом акульих зубов. — Как видишь, в отличие от тебя — я всё ещё верен данному слову. — Не смей тыкать долгом мне в лицо, тварь! Ты — не он! — Тебе видней, кто я — ты же паладин… вроде бы? Он заливается смехом — скрежещущим скрипом металла по стеклу и пронзительным, как карканье вроков; его волосы ползут змеями с плеч, утекают на пол, стремятся к её ногам. Голфри отскакивает, пнув одну из них; пальцы руки ноют от жгучей боли, натолкнувшись под подушкой на знакомое ледяное лезвие. Слава Иомедай. Голфри перехватывает кинжал за рукоять и делает рывок, хватая командора за склизкое предплечье, с рыком прижимает к постели; странно, но он не сопротивляется — лишь хохочет да буравит её взглядом двух чёрных бездн — от которых нестерпимо хочется отвести глаза и больше никогда, никогда в жизни их не видеть. Но нельзя покончить с бездной, скрываясь от неё. — Я не веду переговоров с монстрами, — хрипит она сквозь зубы, и лезвие с лёгкостью входит в шею Лестера, не дожидаясь ответа. ~ Голфри растерянно смотрит на торчащую среди белых простыней рукоять, бездумно сплетая пальцы чуть подрагивающих, окровавленных рук. Божественное чувство безмолвствует. Возможно, такова кара Иомедай — незнание, кто возвращается к ней из ночи в ночь: неупокоенный палач из мира мёртвых или порождение стенающего сердца, не способного забыть? Незнание — жив ли он? Королева считает, что это меньшее из того, что она заслуживает. Сквозь плотные занавески пробивается солнце, в лучах которого блестит взлетевшая пыль; за окном пробуждается ото сна Дрезен, встречая утро отдалённым гомоном горожан. Королева встаёт с постели, вытерев кровь о платок и прошептав молитву об исцелении ран, принимается неспешно заплетать волосы в косы; заученные за десятилетия движения успокаивают руки и возвращают над ними контроль. Она поверила, что поступает верно — вера эта длилась лишь миг, но достаточный, чтобы отдать приказ, который невозможно отменить. Она поверила — идеалистично и слепо — что сверхсилы её командора способны обернуть силы демонов вспять; что он вернётся к ней из глубин Бездны с победой, целый и невредимый. И лучше бы ею тогда действительно двигала одна лишь чистая вера. Голфри застёгивает котарди, надевает кольца на пальцы, извлекает кинжал из постели и возвращает его на предназначающееся ему место; устало вздыхает, разминая затёкшую шею и направляясь в сторону зала собраний. Долг королевы — быть во главе, а не утопать в кошмарах; долг королевы — стоять крепко и до конца, оставляя чувства и сожаления за дверями личных покоев. И её личный долг — помнить. Чтобы жертва её командора не оказалась напрасной. Даже если он продолжит являться к ней по ночам.