***
Детская память очень впечатлительна и неустойчива, вы знали? У Кэйи, однако, остается немного воспоминаний из Каэнри’ах: обнимающие его материнские руки, грубую и пресную еду, преследующий трупный запах, вечную тьму неба, не-чудовищ с птичьими масками, сбитые в мозоли пальцы, единственный день рождения. Плохие воспоминания почти не запоминаются; Вместо них образуются трещины, одна за одной, и в какой-то момент земля идет швами, обнажая новую травму. Иногда это один случай, иногда десяток. Сложно понять, сколько у тебя травм, если не помнишь, что именно их вызвало. А со временем они постепенно врастают в землю, не исчезая, но становясь частью тебя. Вот что помнит Кэйа: Круглый Стол. Его отец и несколько малознакомых мужчин. Они долго обсуждают что-то, что он не желает понимать, чтобы потом обратить внимание на него. Его щеки, Кэйа помнит это, еще мокрые от слез. Мать умерла немногим более двух часов назад. Это больше никого не волновало. Они говорят ему много вещей; Они говорят ему о проклятии, о долге, о возрождении и смерти, о врагах и о павших. Они говорят ему стать шпионом, чтобы дать им то, без чего они не сумеют победить. Они говорят, что коронуют его, когда вернутся домой с победой. А потом отец с тенью ласки гладит его по голове. Это первый раз, когда его гладит кто-то кроме матери, и от этой мысли и без того неприятное прикосновение становится вовсе гадким.***
Здесь есть странность: Крепус Рагнвиндр, он принимает его в своем доме, выглядящем как самая роскошная вещь в мире, и делает вид, будто это абсолютно обычная ситуация. Здесь есть странность: взамен Крепус Рагнвиндр не требует ничего. Кэйа думает: здесь не может не быть подвоха. Возможно, он потребует от него платы потом. Возможно, он ему для чего-то нужен. Сын Крепуса, Дилюк Рагнвиндр, носится вокруг него, как вокруг самого важного гостя, подтыкая теплое одеяло и отпаивая горячим чаем. Кэйа ни на секунду не верит в правдивость этой идиллии, но, в конце концов, у него недостаточно сил, чтобы выбирать и сопротивляться. И он позволяет вещам просто течь. А часть работы шпиона это удачная инфильтрация в общество, верно? От одной идеи, что его предназначение это быть своим в стане врага, начинает болеть голова. Рагнвиндры мало что спрашивают у него после того, как он мотает головой на вопросы о семье, как он попал в жуткий ливень в середине ничего, и есть ли ему куда идти. Они согревают его и предлагают занять одну из пустующих комнат. Кэйа не говорит ничего. Они принимают это за согласие. Каждая из конечностей кажется предельно тяжелой, и даже одно движение дается с ужасающим трудом, поэтому он едва доходит до кровати перед тем как упасть. В голове никак не проходит глушащий гул. То мухи бьются внутри его черепной коробки. Его тело кажется готовым умереть, изнеможенное и потерявшее чувствительность, желающее уснуть и не проснуться. Реальность окончательно ускользает из ладоней, когда он смотрит на себя от третьего лица и задумчиво спрашивает сам себя: стоит ли это того?***
Одежда мягкая, еда мягкая, взгляды мягкие. Он ощущает себя в комнате, изнутри обитой пухом. Ощущения перегружают, и он сдается, позволяя вещам просто быть. Крепус Рагнвиндр говорит ему: оставайся здесь столько, сколько потребуется, и он заканчивает, стеклянным взглядом упершись в гладь местного пруда. Реальность нереальна; Что он вообще тут делает? — Ты в порядке? — он слышит это словно из-под воды, с забитыми ватой ушами. Он едва заставляет себя выплыть наружу. Это Дилюк. — Все хорошо, — отвечает, не понимая, в чем причина. Тот отчего-то выглядит еще более обеспокоенным Кэйа не понимает. — Слушай, — говорит Дилюк осторожно, — мы хотим дать тебе возможность оправиться. Ты, кажется, в действительно тяжелой ситуации. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, если готов соблюдать наши правила. Но если тебе пора уйти, мы не держим тебя. Мы просто хотим помочь. Правила? Это было даже смешно. Не наносить вред никому и быть уважительным. Это нельзя было назвать правилами — правилами были постулаты в Каэнри’ах, запрещающие непослушание, отказ от работы и слишком долгий сон. Ничего во внешнем враждебном мире не имело никакого смысла. Реальность текла сквозь него, но он никак не мог понять суть. Он ответил Дилюку коротким кивком, сомневаясь, что сможет сейчас заговорить даже при всем желании. Его и без того бессвязные мысли обратились в полный хаос, и это делало усталость еще более ощутимой. Не было ничего хорошего в том, чтобы жить в комнате, обитой ватой. Не было ничего хорошего в том, чтобы быть оставленным умирать. В его жизни не было ничего действительно хорошего. Его детство было печально, и гибель будет такой же. Но на мгновение Кэйа позволил себе упасть всем телом в траву и взглянуть наверх, на смесь ярко-зеленого и голубого, и, возможно, небо в его глазах стало хотя бы немного светлей.***
Здесь есть очевидная идея: ребенок, выросший в плохом доме, попадает в классную семью, где его уважают, кормят и не бьют, и в итоге выбирает ее вместо плохого дома, когда, собственно, приходит время выбора. Ох, если бы все было так просто. Сам комфорт был чужд Кэйе настолько, что он зачастую даже не был способен уснуть — мягкий матрас пожирал его жадным чудовищем. Он с малых лет привык спать на голых досках, на худой ткани, а то и вовсе на земле, и это не было для него лишением — нет, это было просто частью реальности, которая оставалась неизменной. Новый мир был чужим для него, но он был вынужден — был обязан — привыкнуть. У него была миссия. И это помогло ему двигаться. Дилюк был расположен к нему — не из жалости, но из интереса — и стал хорошим другом. Одежда оказалась сносной. Изучение грамоты не стало большой сложностью — он всегда схватывал на лету. Он рос, менялся, жил, но константой оставалось Задание. Кэйа не был научен морали. Его не волновала концепция предательства, как не волновала на самом деле и идея чьих-то смертей. Но, смотря в зеркало, он перестал узнавать сам себя. Годы сменялись последовательностью кадров. Кэйа-ученик, Кэйа-рыцарь, Кэйа-капитан, Кэйа-разбит. Когда Кэйа сидел на мокрой земле, пахнущей воспоминаниями, и зажимал рукой рану, пересекающую глаз, отчего-то удалось понять, что ему на самом деле важен Дилюк. Понимаете, он никогда не заводил друзей. Единственным реально важным для него человеком была мать, и она давно умерла. Привязанности концептуально неточны, и это делает их сложными. И вот он, такой грустный и глупый, думает о том, как ему важно то, что Дилюк мог назвать его братом. И, возможно, именно здесь, а не многие годы назад, Кэйа принял решение. В его мыслях не было идей о злой родине, о крутой семье, о теплой постели или хорошем будущем. Было приземленное: кажется, Мондштадт стал моим домом. И, когда приходит время обнажить клинок, он направляет его на тех, кто когда-то обещал короновать его. И, взаправду, его никогда по-настоящему не прельщала идея быть королем.